Денис Гуцко - Рассказы(Молчаливый Афанасий,Море Цаплина)
Физики не зря говорят о свободе и воле электрона. Каждый раз, проходя по самому краешку, там, где белый свет соприкасается с другими, неизвестными и пугающими мирами, эти глупые божьи дети имеют смелость шутить, что Бог квантуется, то есть подчиняется принципу неопределенности. Помнят ли они о том, что иногда воля Наблюдателя способна повлиять на наблюдаемый процесс?
Эксперимент Алданова подходил к концу, когда произошла непредсказуемая вещь.
Стая взбесившихся элементарных частиц вырвалась на волю, плеснула горячо на все живое, мигом поменяв состав крови и обозначив тем самым последнюю дату пребывания на Земле тех, кто попал в круг. В стратосфере планеты расцвели огромные неописуемой красоты фиолетовые цветы – такой странный оптический эффект получился, когда излучение достигло высоких слоев атмосферы.
Похожие на лотосы всполохи были видны не только над Сибирью.
В нищем монастыре, затерянном где-то в Тибетских горах, при виде небесных бутонов, упали ниц оранжевые монахи. Прекратили свое вращение огромные, скрипучие молитвенные барабаны с вырезанными на деревянных боках несколько веков назад святыми текстами, смысл которых давно позабыт. Монахи, сменяя друг друга, день и ночь вращали свои барабаны, ибо каждый круг приравнивался к молитве посвященного человека, а тут застыли и в молчании слушали, как останавливаются древние машины.
Высоко над монастырем излучение творило с небом галлюциногенные чудеса. “Это знак всем, кто способен увидеть. Повернулась Махаяна – Большая Колесница. Уже слышна поступь того, кому Гаутама передал природу бодхисатвы. Наступает время Майтрейи, шестого будды на Земле. Юный будда пришел на землю!”.
Два эвенка, сидевшие на берегу своего холодного океана, тоже видели небесные лотосы, опадающие и вновь расцветающие в небе. Их невозмутимый проспиртованный взгляд лишь на секунду остановился на этом необычном зрелище. Водка вместо традиционного своего действия превратила их не в мистиков, как это бывает в большинстве случаев, а в убежденных материалистов. “Снова русские запускают тунгусский метеорит. Суетятся…”.
Когда уже ослабленное излучение достигло Параллельного мира № 42, Полина дотянула последнюю ноту и победно посмотрела на своих слушателей.
В тот же миг электронный вихрь ворвался в мозг Афанасия и произвел в нем необратимое действие. Афанасий вдруг понял, что далеко не все встретят сегодня родных. В живых остались только те, кто в силу необходимости был в бункере, защищенном свинцовыми плитами. Эсфири суждено было дождаться своего мужа. А родители Афанасия, Антона и Полины погибли.
Полину возьмет на воспитание тетка, редкая сволочь, которая отточит характер своей племянницы. Впоследствии это поможет девочке воцариться в роли несокрушимой примы Мариинского театра. Антон и Афанасий попадут в интернат, и государство обеспечит им счастливое детство.
Спустя много лет, когда Антон успеет закончить физтех и спиться, они встретятся в любимом городе под колоннами Казанского собора. Питер к тому времени превратится в грязный захламленный мегаполис, и именно здесь, возможно, как нигде больше в России, будет ощущаться таинственное и страшное время распада великой империи.
***Антон сидел на корточках с безумно дорогой бутылкой виски в руках, бог весть откуда взявшейся, и смотрел вверх, туда, где мощные серые колонны Казанского собора уходили, не кончаясь, в небо – так он видел. И бутылка виски не была здесь целью, она не была даже средством. К нему подошел человек, одетый в старенькие джинсы и ветровку, и сел рядом.
– Антон! – позвал он его.
– А-а-а, ты… Афоня…
Антон, кажется, даже головы не поднял. Он и так узнал Афанасия.
Позади Афанасия стояли человек пять, выглядевших странно. Ярко-оранжевые хламиды, лысые головы и костяные четки в руках. Кого теперь удивишь лысой головой и оранжевой рясой? Но никто, похоже, и не собирался удивлять. Оранжевые напряженно склоняли головы, прислушивались к разговору.
– Ага, братья и сестры кришнаиты? – попытался как-то определить их Антон.
Возможно, в этой толпе действительно кроме братьев были еще и сестры, но все половые признаки тщательно скрывались.
– Кришнаиты – друзья Бхагават Гиты, танцуют и поют, праведно живут. Ты что ли кришнаитом стал, Афоня?
– Нет.
– Ну, а живешь как? В смысле – вообще.
– Да, – ответил Афанасий. Это означало, что “живу” и сам по себе этот факт довольно удивителен, к чему тут еще прилагательные вроде “сносно” или “как всегда”.
– Это кто с тобой? – Антон указал на свиту Афони.
– Так, ходят…
Те, видимо, решили, что Афоня таким образом представил их своему знакомому и разом поклонились в пояс. От неожиданности и чтобы сгладить впечатление от этого синхронного поклона, Антон приветственно приподнял бутылку:
– Может со мной, братва?
Никто не ответил.
– Молчаливые они у тебя.
– Да, – сказал Афанасий.
Пятеро молчаливых были апостолами Афони, такой статус они сами себе определили.
Когда Афанасия называли буддой, он не сердился, отмахивался равнодушно: “Что об этом много говорить, братья. Живу я – человек говенная рожа – и умру как-нибудь по-дурацки”. Старенький православный монах отец Никон, обитающий в келье Свято-Донского монастыря, разговевшись однажды с Афоней кагором, пробурчал: “Ты, Афоня, пониманием богат, а тяжко, должно быть, нести этот крест…” Ветер гнал по Невскому проспекту желтые листья и обрывки газет, прибивая летучий мусор к основаниям ребристых колонн Казанского собора. Оранжевые фанатично ловили каждое слово из беседы Афони и Антона, немного смущенно поглядывая на бутылку виски, которую Антон бережно прижимал к организму. Обычно Афоня разговорами их не баловал. Собственно, по его примеру и они не питали никакого доверия к словам. А тут вдруг учитель разговорился…
– Что ж, это хорошо, что друзья твои молчат. А вот смотри, музыка у меня, – Антон достал из-за пазухи маленький радиоприемник “Селга-405”. Афанасий согласно кивнул, мол, вижу – музыка.
– И работает, – в доказательство Антон покрутил ручки, и в приемнике что-то зашипело.
– Да, – сказал Афанасий. Они сидели под колоннами и смотрели вверх, а приемник трещал, шипел, клокотал – принимал сигналы космического эфира и голос сверхновой звезды, которая вспыхнула черт знает когда в созвездии Геркулеса что ли, и только теперь свет этой вспышки и эфирная буря дошли до провинциальной Земли. “И спасибо, что так далеко. Еще одна счастливая случайность. Невероятно много благоприятных комбинаций…” Думая эти большие мысли, Афанасий заметил, что Антон прячет босые грязные ноги, как делал это на вечерних проверках в интернате, чтобы не заметила нянечка, пожилая дева, злая, как сатана, с вечным художественно припудренным синяком под глазом.
Няню звали почему-то Бельманда, из-за пристрастия к французским фильмам, наверное. Если на вечерней проверке она замечала непорядок, грязные ноги или книгу под подушкой, наказание следовало незамедлительно. Бельманда взашей выталкивала провинившегося из палаты, и всю ночь сидел Афоня на ступеньках интерната, щелкая зубами от холода.
Афоня и Антон иногда намеренно инициировали ее гнев, бардаком в тумбочках, например. Пережив истошные крики и подзатыльники старой нянечки, они оказывались в тесном дворике интерната, где деревья сажали, наверное, еще современники Петра.
Огромные, в полнеба кроны застилали звездное скопление Персея и рассеянное скопление “Семь сестер”, но это было ничего, потому что в переплетении веток попадались на диво гостеприимные гнездышки, точно созданные для двух мальчишек.
Отсюда открывался вид на питерские окраины, на все эти новостройки, торчащие, как пики, черные трубы и краны. Дух захватывало от ощущения бесконечного пространства и фантастической перспективы впереди. Вот когда совершенно ясно было, что где-то есть настоящая земля и реальный мир, а то, что происходит сейчас, – какая-то аномалия пространства и времени, петля, в которую они попали ненароком, да вот застряли надолго. Но петля эта обязательно распутается, поздно ли, рано – неважно, но распутается непременно.
Исчезнет серое здание интерната, канет в неизвестность Бельманда, разве что сад останется. Время распрямится, и все пойдет правильно. Снова будет Ленск-42, и все успеют спрятаться в бункере.
Удивительное дело человек – весьма далекое от логики. Стоило вспомнить о старой нянечке, которой уже и в живых-то, наверное, нет, и острое ощущение, то самое, что когда-то они умели вызывать в себе, сидя в лабиринтах ветвей, снова нахлынуло на Афанасия. Бесконечное пространство и фантастическая перспектива впереди!
Он сказал Антону:
– Подарок мой тебе.
И “Селга” вдруг запела чистейшим серебристым голосом – лучшим голосом Мариинки – на итальянском языке, которого ни один из них не знал, но и так понятно было, о чем идет речь.
