Дэвид Мэмет - Древняя религия

— Надеюсь, дела у него пойдут хорошо.

— Естественно, ведь если его дела пойдут хорошо, то и наши не хуже.

— Это взаимосвязано?

— Думаю, да. До тех пор, пока мы не решим пойти против него.

— А что говорит Джек?

— С ним я это пока не обсуждал. Но собираюсь. В следующий раз, когда… — Моррис остановился, чтобы прикурить. Наклонился, по привычке прикрывая сигару от несуществующего ветра. — Не замечал? — спросил он между двумя затяжками. — Если прикрыть спичку вот так, слишком близко к коробку, ты здорово рискуешь, что все вспыхнет тебе в лицо. — Он вздохнул. — Весь коробок. Сколько раз это замечал, а за столько лет не научился держать спичку по-другому.

— Это свойственно человеку, — сказал Франк.

— Не правда ли?

Они пошли дальше. Моррис повернулся к нему:

— О чем, черт подери, я говорил?

— О Джеке Файне, — напомнил Франк.

— Так вот, я ему сказал: «Конкуренция — залог успешной торговли». — «И я всегда так думал», — отвечает мне Джек. «В таком случае, — спрашиваю я, — как получилось, что ты никогда не был в Нью-Йорке?»

Здесь Моррис сделал паузу. Поднял брови в знак того, что сейчас будет самое главное.

— «Видишь ли, — отвечает мне Джек, — если я куда-то еду, то хочу быть уверен, что я буду там самым умным евреем».

Моррис тряхнул головой и усмехнулся. Франк тоже усмехнулся. Подумал: «Уэллс Фарго не забывает никогда. — Он никак не мог выкинуть из головы лопату и пса. — Я что, так и отправлюсь на тот свет с этой картиной перед глазами? Буду носить ее с собой до конца дней?»

Сидя в зале суда, Франк слушал монотонный голос судьи. Глаза его отдыхали на деревянной резьбе карниза. Блестящее дерево теплого коричневого цвета по какой-то неясной причине оказывало на него успокаивающее действие. Снова и снова он ловил взглядом этот карниз. И каждый раз ждал, что магия деревянного кружева рассеялась, и каждый раз обнаруживал, что она продолжает действовать, и чувствовал благодарность. Но все равно не мог забыть пса и лопату.

«Инструмент был неправильный, — снова думал он. — И собаку нести неудобно, и яму рыть трудно, и труп расчленить… Это ж лопата для угля, неужели им непонятно?»

Каким серьезным он выглядел.

«Нет, — думал Франк. — Нет, этим меня не возьмешь. Это просто уловка, основанная на том, что человек инстинктивно испытывает уважение ко всему важному, значительному. Что-то в его выражении лица постоянно подчеркивает, изображает исключительную важность и торжественность момента. Поэтому вполне естественно ожидать от меня внимания и концентрации. Но я-то знаю, это хитрость, и пусть глаза его неподвижны, руки у него наверняка в движении».

Франк на долю секунды опустил глаза, изображая, как ему казалось, внимание и уважение. И увидел, что руки Морриса находятся там же, где он видел их в последний раз: пухлые кисти недвижны, сложены одна на другую, а под ними — колода карт.

«Ну конечно, он трогал карты, — думал Франк. — В тот самый момент, когда сказал „Сейчас!“ и я поднял на него глаза. А теперь сколько ни смотри, толку не будет — фокус закончен».

Моррис откашлялся, и Франк поднял глаза. Боковым зрением он видел жену Морриса. Она улыбалась и возбужденно ждала реакции окружающих, гордясь тем, как ее муж сумел приковать к себе всеобщее внимание.

Позади супружеской пары, у двери в столовую, стоял чернокожий официант с подносом, уставленным напитками. Его облик выражал одновременно почтительность и стремление казаться незамеченным. Он словно говорил: «Я здесь только тогда и постольку, когда и поскольку вы этого пожелаете».

«Бедняга, — подумал Франк. — Это ж так утомительно — держать поднос на ладони. Правда, они, видимо, привыкают…»

— А теперь я попрошу вас… — заговорил Моррис.

«Пожалуй, тут все дело в равновесии», — подумал Франк.

— …назвать выбранную карту.

Франк оглянулся.

— Тройка пик, — сказала Молли.

Моррис кивнул. Человек десять — двенадцать столпились перед столом Морриса. Мужчины курили сигары. Легкий ветерок выдувал дым с террасы. Иногда ветер менял направление, и тогда до них доносились запахи листвы, плеск воды, встревоженной веслом, смех с озера.

«Так тихо», — подумал Франк.

— Тройка червей. Вот она, тройка червей! — сказал Моррис.

Он снял ладони с колоды и разложил карты веером по столу рубашкой вверх, кроме тройки червей, которую, раздуваясь от гордости, показал всем собравшимся, после чего, также рубашкой вверх, бросил на стол.

«Нет», — подумал Франк.

Моррис оглядел лица окружающих. Двое мужчин хмыкнули.

— Что… что? — спросил Моррис.

— Я… ничего, — сказала Молли.

— Что такое?

— Моя карта — тройка пик, — сказала Молли. — Пик, а не червей.

Моррис, а за ним и все остальные, воззрились на лежавшую в стороне от остальных перевернутую карту.

— Твоя карта была тройкой пик… — сказал Моррис.

«Ну да, — подумал Франк. — Сейчас он перевернет карту, а там вместо тройки червей окажется тройка пик. И все мы испытаем радость и облегчение. Или раздражение? А что, если все пошло не так и он действительно ошибся с картой? Какое унижение: много часов потратить на тренировки, чтобы добиться расположения толпы, а потом эту толпу разочаровать! Как ужасно: сначала выставить напоказ свое желание: „Я жажду вас помучить, ощутить свою власть над вами, обаять, повести вас за собой“, — а потом провалиться… Ведь что может оправдать подобное признание? Только полный успех!»

Он услышал, как все разом задержали дыхание, а потом разразились смехом и радостными восклицаниями. Потому что карта, разумеется, превратилась в тройку пик. А Моррис сидел счастливый, уверенный в себе, прекрасно владеющий собой, живое воплощение скромного — но ясно различимого — смирения.

«Рад вам угодить. Простите, если испытывал — а я испытывал — ваше терпение. Простите, что манипулировал вами. Надеюсь, вы убедились — как я и предполагал, ведь я действовал с определенным намерением, — что мой маленький обман привел к желаемому результату и что в конечном счете я доставил вам удовольствие». Вот о чем говорила вся его фигура.

Франк оглянулся на официанта и увидел, что тот тоже преобразился. Теперь он всем своим видом показывал, что знает — фокус удался, и хотя он не желает и не собирается приобщаться к общему веселью, все же вполне осознает — насколько это возможно при его уровне интеллекта — уровень явленного мастерства. Официант дождался, когда смех и несколько ироничные аплодисменты пойдут на убыль, и, будто актер, старательно удерживающий улыбку на губах, вышел на передний план со своим подносом, предлагая напитки.

Вечер шел своим чередом.

Моррис и Франк сидели на веранде, у самых перил.

«Еще не холодно, — подумал Франк. — Но вот-вот похолодает».

Над озером висел туман. В гостинице за их спиной приглушили огни. С гостиничной кухни какое-то время доносился звон посуды, там заканчивали уборку. Потом наступила тишина.

Ветер пронесся по веранде — и затих.

— М-да… — сказал Моррис и причмокнул губами. Помолчал и повторил концовку анекдота: — Знаешь, судья, доведись тебе разок побыть негром в субботний вечер, ты больше никогда не захочешь стать снова белым.

Он верил в это, как веруют в Бога.

Ведь, по сути, это был всего лишь участок земли. Порождение фантазии, раз уж на то пошло. Она раскинулась на листе бумаги — отсюда и дотуда, — и он сказал: «Что может быть очевиднее? Она должна принадлежать тому, кто видит ее единство, видит, что она располагается между двумя океанами. Человек, который это видит, должен ею владеть. И человек этот — я».

Что означало — владеть? Обладать или самому принадлежать стране?

Он часто думал о своем доме. С удовольствием погружался в философские размышления о природе обладания и думал: «Это богатство. Состояние. И если я не боюсь ставить под вопрос свои права в собственном доме, значит, я достоин некоторого признания, а если не сам я, то это действие, это проявление мужества. Как далеко я могу позволить себе зайти? Не знаю. Но разве многие осмелились бы вообще поставить этот вопрос?»

Франк покачался в своем любимом кресле, стоявшем на отгороженной от дороги веранде. Он смотрел на лужайку, где Рути рвала то ли цветы, то ли какую-то траву. Однажды он в шутку сказал ей: «Эту девушку просто невозможно вытащить из сада», — на что она ответила: «Так пусть себе идет куда хочет». А он сказал: «Она же домашняя прислуга, какого черта она возится в саду, увиливая от работы?» — и оба были счастливы, обмениваясь безобидными репликами по поводу простительной слабости одного из членов семьи.

Чтобы столкнуться с проблемами хозяина, надо, прежде всего, стать хозяином.