Александр Покровский - Каюта
Хотения в одиннадцати эпизодах
Хочется каких-то простых вещей:
Во-первых
Хочется, чтоб встал утром и солнышко светит, и чтоб тепло и лето, и чтоб каждый день, как заново родился, чтоб радостно и здорово от того, что радостно.
Во-вторых
Хочется хлеба с маслом и чтоб из рук не вываливался, а если и вывалится, чтоб не маслом на пол, а то потом вечно какие-то крошки выковыривать и всякую ерунду счищать.
В-третьих
Хочется, чтоб с разбегу и в море, а вода теплая и в ней рыбки и прозрачное дно, и чтоб нырнул и красивую ракушку непременно отыскал.
В-четвертых
Хочется искупать красного коня.
Найти его, обязательно красного, потому что другие купали, о чем и свидетельства имеются, а ты еще нет; так вот хочется искупать и чтоб он мягкими губами у тебя с ладони что-нибудь такое собирал.
В-пятых
Хочется кактусов.
Ты вышел – впереди обрыв, внизу море голубое, а до моря тропинка вьется, и вдоль нее они же и растут.
Кактусы.
Мда.
Только не плоские лепешки, а такие огромные желто-зеленые шары.
Колючие-колючие.
В-шестых
Хочется нежности.
Очень хочется.
И не только своей собственной, когда ты такой нежный-нежный, но чтоб и тебе.
Чтоб подкрались сзади, обхватили, ворковали, целовали и дети, и не дети.
Женщины или же девушки, например.
А что? Я не против женщин и девушек.
Да.
Я всегда за.
Потому что девушки… ну и женщины, конечно, они же иногда… так здорово выглядят, когда светятся изнутри, и ты в ответ светишься, и тоже хочешь, чтоб изнутри…
А сам чушь молотишь, а может, и не чушь, но молотишь-молотишь…
В-седьмых
Хочется каких-нибудь невероятных картин, и чтоб всем ясно было, что ты их написал, и чтоб спрашивали: как вам это удалось, – а ты чтоб отмалчивался и скромно пожимал плечами, потому что именно в этот момент ты и обучился необычайной скромности, чего раньше в тебе днем с огнем, но вот теперь – о-го-го!
В-восьмых
Дочку хочется. Сын уже есть, и он вырос.
Он такой большой, что, кажется, и не сын.
Он все про свое, а ты ему какую-то глупость, а он тебе в ответ, и разошлись по комнатам, а потом сошлись, виноватые или не виноватые, но не совсем, и столько хочется сказать ему, но слова все какие-то грубые, и лучше бы помолчать или постоять и простить…
А дочку хочется, потому что у нее же такие мягкие волосики должны быть, и еще они виться должны, потому что локоны.
Да.
Конечно, локоны.
И они щекочутся, когда по лицу.
В-десятых
Хочется играть в снежки, когда бежишь, торопишься, смеешься. Схватил, слепил, бросил, попал – а теперь бегом спасаться, а то догонят и намылят шею.
И, наконец, в-одиннадцатых
Хочется в пургу, когда на тебе доха до полу, а потеплело и метет, глаз не открыть, а тебе хорошо и здорово, и рядом ни одного человека – пусто, пустынно.
Находился, зашел в дом.
А это дом в горах, потому что и пурга в горах, а в доме какие-то люди, а тебя от тепла развезло, и ты уже плохо соображаешь, они говорят о пурге, о дороге, о том, что все замело, и теперь ждать непонятно сколько.
Они говорят и говорят, неторопливо жужжат, а у тебя в руках стакан с горячим вином.
Ты его отхлебнул – и сейчас же понимаешь, что нет ничего лучше, и тебя затопила теплота, и голова тянется к столу, упала на руки, и ты уже спишь, а люди все еще слышны, потому что они где-то рядом…
Хочется…
Нас иногда железными называют…
Нас иногда железными называют.Ага.А Саня на пирсе плакал.Только я и видел.Бывает.После автономки и не такоеБывает.Человек сам ничего не замечает.Идет и плачет.– Ты чего, – говорю, – Саня?А он говорит:– Да так…
Почему-то вспомнил…
Почему-то вспомнил,Как жена встречала.Обняла – и мы стояли, стоялиМолча.А потом как зачирикала,Не остановить.
Преставился…
Преставился.Сказали – помер.Мужик был отвратительный,Вредный-превредный,А тут, как узнал, что он концы отдал,Так даже расстроился.Не знаю почему.Потом позвонили и говорят:«Ошибка! Жив!»И я подумал: «Вот сука, а?!»
Нужно лечь и сказать себе…
Нужно лечь и сказать себе:«Не спать, не спать, только расслабиться», —Тогда обязательно уснешьКрепко.Но как только зазвонит будильник —Резко перекатился с боку на бокИ по нему рукой.А жена говорит: «Ты меня пугаешь».
Утро. Холодрыга. Залив парит…
Утро. Холодрыга. Залив парит.Вахтенный, балбесина, уснулИ по корпусу в воду сполз,Как поплавок.А я дежурным стоял.Поднялся наверх —Слышу сопенье.Зверь, что ли, никак не разглядеть.Потом вижу – плывет, чудище,К штормтрапу.В валенках, канадке, тулупе, шапкеИ автомат на груди.Ничего не потерял.Я ему: «Купаешься, что ли?»А он мне: «Ну-у…»
Авария случилась…
Авария случиласьС выбросом углекислоты.А при пяти процентахИ дышится чаще,И в жар бросает,И я подумал: «Стоп! Только без паники», —Потом пошел к начальству.«Что?» – спросило начальство.«Лучше бы всплыть», – сказал я.
Первокурсниками…
Первокурсникамимы очень любили своих командиров отделений —комодов.Они были с третьего курсаи, казалось, все знали наперед,всегда такие уверенные в себеи во всем.Это обожание не проходило даже тогда,когда они нас наказывали.Я все это вспомнил почему-то сейчас,когда на меня смотрит столько матросских глаз.В них надежда.Ее нельзя обмануть.А мне страшно, потому чтонужно посылать их в огоньи самому туда за ними идти…
Эй! Вы!.
Эй! Вы!Не сносить вам головы!Не сберечь вам тела,Теплого, злого, верткого,Упрямого,Пахнущего задохнувшейся рыбой…
Боль у плеча…
Боль у плеча,А потом до локтя,И кисть немеет.Это груз сорвало, —И он на вахтенного.Его-то я успел оттолкнуть,А сам вот…Задело…Ееееб… т…
Согнуться…
Согнуться,Выбросить руки,Схватиться за поручни,Послать туловище вверх,Опять согнуться,Выбросить,Схватиться,Послать,И еще, и еще раз…А потом вдруг понимаешь,Что ты давно уже…
Свист – и как по пирсу лупануло!.
Свист – и как по пирсу лупануло!Штормовое предупреждение, —И нас послали швартов ослабить.Только подошли – он лопнул,Перед глазами просвистело.Первое, что сказали:– Ну, блядь!..
Соленую воду пили…
Соленую воду пили, —Глупость, конечно, —Сделали по два глотка.– Чего ж вы остановились, товарищ лейтенант?Допивайте – и будете настоящим подводником…
Первое в лагуне несут…
Первое в лагуне несут,А оно колышется.Сверху комбижир.В два пальца.Я как посмотрел, —Так блевать и потянуло…
Голоса слышу…
Голоса слышуЧасто.Шепот, клекот —Не разобрать.Мы переборку задраили,Как полагается при пожаре,И они там остались.Сначала кричали,А теперь я голоса слышу…
Качает! Сутками!.
Качает! Сутками! Вверх – вниз.Уже желчь одна изо рта идет.Сначала мне казалось, что с ума сойду.А потом придумал:Нужно бабу себе представить,И как ты ей вставляешь.Еще и еще раз,И в рот,И в глаза…
Торпедолов перевернулся…
Торпедолов перевернулся.Они собрались в пузыре.Из них только одинВсплыл.И не потому, что там десять метровПо затопленным коридорамПлыть нужно было,А потому, что сразу для себя решили:Все!
Ничего нельзя трогать…
Ничего нельзя трогатьПросто так в отсеке.От этого – взорвешься,От того – утонешь,А так?А так и вовсе сгоришь.
Если смоет в жилете…
Если смоет в жилете,То чайки все равно нападутИ обклюют черепДо костей.Может, и врут про это,Но только чайка-бургомистрПакет с мусором здорово разрываетИ крысу убиваетС одного удара.
Я – одиночка…
Я – одиночка.Мне и одному хорошо.Я себя так приучил.Только в драке иногдаСпина холодеет,И тогда мне бы хоть кого,Чтоб ее прикрыть.
Иногда, словно заторможенность…
Иногда, словно заторможенность какая-то, сидишь и смотришь на комья каши в тарелке и думаешь: вот она будет кашей и завтра, и послезавтра, так что лучше, наверное, смотреть на вот этого парня напротив, он тоже будет и завтра, и послезавтра, но в отличие от каши тут хоть можно изучать его лицо, что ли, или нос, или кожу на носу, она ноздреватая, и если уменьшиться самому до размеров микроба, то эти поры на коже превратятся в лунные кратеры. Забавно было бы, наверное, скатываться по стенкам этих кратеров.
