Александр Покровский - Каюта

Александр Покровский

Каюта. Книжка записей

Испытывали изолирующий противогаз…

Испытывали изолирующий противогаз.Новенький.Целый часВ нем песок перебрасывали.И горячим кислородомДышали.Градусов пятьдесят.Я потом десять летОтхаркивался.

Веню волной стащило за борт…

Веню волной стащило за борт.Не нашли…Нас с Серегой отправилиК его жене,Она открывает нам двериИ говорит:«Наш папа еще не пришел».А глаза уже безумные.

«– Когда вы преодолеете…»

– Когда вы преодолеете свое скверноступие? —Говорил мне, курсанту, мой непосредственный командир,И начальник,И зам командира взводаВо время строевых занятий на плацу.И я безжалостно колотил ногамиИ думал о том, как было бы славноПоместить его среди курТогда, только он взмахнет руками, —И сейчас же вокруг него полетели-полетелиПерьяИ пух,Как из порванной перины.

Если корабль стоит на ремонте…

Если корабль стоит на ремонте,На нем собирают всякую шваль.Молодому лейтенантуГодки темную в кубрике устроили.Он их по подъему поднял —Вот его и побили.За ногу на трапе схватили —Он и упал.На другой день я к ним спустился.Железный прут в газету закатал.Первого же, кто бросился,По морде…В общем,Встали,Как миленькие…

«– Портрет вождя перекосоеблен…»

– Портрет вождя перекосоеблен – и ни одна блядьНе удосужилась поправить! —Это Вася Смертин надрывается насчет того,Что портрет Ленина висит криво.А в здании никого – все на занятиях, только юноша-дневальный.А лето – и окна все открыты, и кажется,Это кричит сам дом:– Партрет важдя-я!..А дом стоит на краю плаца, а вокруг еще много-много домовИ от стен тех домов отражается: – О-блин!О-блин! —Это эхо.А потом он подходит к ребенку-дневальному, соблюдая дистанцию,А ребенок пугается, глаза – плошки.– Да вы не дневальный! Вы – хуй! Хуй!А из окон: – У-й! У-й!А в канцелярии женщина слышит.Вася смущается, заглядывает туда: «Извините».Осторожненько прикрывает дверьИ находит глазами мальчишку:– Повторяю! Вы – хуй! хуй!– «У-й! У-й!»А после Васи Смертина был еще Валера Живодеров.

«На безрыбьи и жопа пирожок!»

«На безрыбьи и жопа пирожок!» —Он любил это повторять.Наверное, не сам придумал.Куда ему,Он же тупой.А тут недавно сказали,Что он умер.По телефону разговаривал…

На строевых занятиях…

На строевых занятиях,Когда «роба под ремень»,Выступает соль на рабочем платьеИ на спинеСобирается в кружева,И получается рисунок —Такая странная контурная карта.Я всегда думал:«Для чего все это? И к чему страдать в самое пекло?»А офицер так увлеченно проводил с нами все это время,Что пот струился и у него по вискам.И я спросил его:«Какой в этом смысл?»А он мне:«Никогда не жалей себя,И тогда подчиненные выполнят для тебя любую глупость».И я не жалел себя.И мои подчиненные,Глядя на то, как я сам себя так удачно насилую,Выполняли любую глупость.

В автономке…

В автономкеМолодые матросыНа камбузеОбъедались так,Что потом кому-нибудьОбязательно вырезали аппендицит,А над доктором шутили:– Док! Когда отхватишь чего-нибудь?И док говорил:– Молодежь дозревает,А желающим, из старшего поколения,Могу отхватить хоть сейчас.

Офицеры…

ОфицерыЖаловались на неустройство,На быт и все такое,Но как-то робко так, неуверенно, сюсяво, забито.И приехал генерал.Всех построили сейчас же.– Ну что вы тут ноете? – сказал генерал. – ЧтоВы за офицеры! Вы офицеры или что?Вот вам! – ткнул он в первого попавшегося. —Родина дала квартиру!– Никак нет! – завозражал тот. – Только общежитие!– Ну вот! – не расстроился генерал. —Родина дала вам общежитие!Как бы я хотел, чтоб разверзлись небесаИ чтоб они – те небеса – насрали быНа того генералаОгромную вавилонскую кучу.

Цепляясь за скалы краями…

Цепляясь за скалы краями,Ползут по земле облака,Туманы встают и, ручьямиНапившись, бунтует река.В краю том, туманном и сером,Где стаяли сны младых грез… —Именно на этом месте запнулсяКорабельный поэт и прозаик,Запнулся, остановился и попросил меня:– Продолжи, а? —И я продолжил:– Я вынул порядочный ХЭРОМ,Я там себя в жертву принес.

«– Вставайте, кислорода нет!»

– Вставайте, кислорода нет! —Меня будит подчиненный.Вставать надо неторопливо, лениво чертыхаясь.Надо сползти с верхней коечки, рвануть дверь,Потом забраться на боевой пост,Обязательно зевнуть, чтоб показать им,Что у тебя внутри никакой паники.Это важно.Вот и хорошо,Главное – поправить пенсне,И они тоже успокоились:Подумаешь – кислорода нет…

Я на ощупь могу определить…

Я на ощупь могу определить,Как работает прибор,По вибрации…А еще могу —И по свисту, и по гулу…Столько лет уже прошло,А я до сих пор во снеМогу определить,Как работает прибор…

Пурга

Боже мой, какая пурга,И ноги совсем не чуют дороги,И я на каждом шагу проваливаюсь по колено,А под штанину набивается снегИ сейчас же там тает,Потому что я вышел часа два назад,Но окончательно уже заледенел;А снежные хлопья летят в глазаИ оседают на ресницах.Ни черта не видно,И когда я дойду, совершенно стемнеет,Потому что полярная ночь, и я иду к тебе.Мне бы только до Полярного дотянуть.Господи, какая пурга!Неужели не ходят катера?Только бы они ходили,А под сердцем вдруг разливается невероятная теплота,И кто-то, кажется, нежно прижался к щеке, выдохнул:«Прости».За что?Что это со мной?Неужели я спал на ходу?Наверное, так замерзают.Надо поколотить ногами.«Бродячие собаки хуже волков», —Кто-то мне это сказал.Не успеешь оглянуться, а стая уже налетела.Говорят, нападают с ходу.

Какие глупости лезут в голову.Лучше я представлю себе твое лицо.Вот это да!Оказывается, я не могу вспомнить.Только глаза.Они – темные, жгучие,И волосы от пота липнут к щекам.Ты всегда так трудишься, когда мы вместе,Будто на свете никого-никого нет, кроме нас,Но тебе все угрожаютИ хотят меня отнять,Будто это последний день в нашей жизни.А потом ты трогаешь меня руками,Точно не доверяешь своему зрениюИ тому, что я рядом.Ты жмешь мою плоть очень сильно, и яПочти кричу,Но потом отпускаешь.Наверное, тебе хочется доказать,Что я существую, и что существуешь ты,Что я плотный.Ты прикладываешь ухо к моей грудиИ говоришь мне: «Дыши», —Я дышу,А ты слушаешь биение сердца.Я спрашиваю: «Зачем это тебе?»А ты говоришь: «Мне надо», – и сердишься.Не надо на меня сердиться – я твойИ выполню любое твое желание.Ты вдруг приказываешь мнеСосать твой палец,А потом говоришь:«И все другие. По очереди», —И я смеюсь,Потому что я не успеваю перехватывать их губами.А потом вдруг серьезно берешь мою руку,Глядишь на меня исподлобья,Будто хочешь пресечь мои возражения,И указательным пальцемВодишь себеПо деснам,По нёбу,По языку,Словно предлагаешь попользоваться собой изнутриИ с помощью плоти передать мне свой трепет.Застонав, повалишь меня на спину,Садишься мне на грудь, почти на лицо,И наползаешь,Словно я – твой самый большой врагИ меня надо захватить, раздавить, поглотить.Ты словно хочешь затянуть меня в себя.Я понимаю.Ты доказываешь,Что никто не имеет на меня никакого права,Кроме тебя,Но оно бесспорное,Ты домогаешься меня так, как толькоМожно домогатьсяМужчины,И я попался,Никто не в обиде,И ты соскальзываешь в полном изнеможенииИ, двинувшись назад, достигаешь бедер, а потом вдруг,Что-то придумав, помещаешь обе своиСтупни мне на грудь,Слегка надавливая большими пальцами ног на шею,Уставясь мне в глаза.– Скажи…– Да нет же.– Тогда ешь. Ну?И я ел, лизал, покусывал твои ноги,А ты смотришь на меня жадно, а потомЖалко,Погаснув,Ты говоришь, что холодно, и с головойУходишьПод одеялоИ там находишь себе пропитание.Мой член никак не может к тебеПриноровиться,По временам ему очень больно,И ты чувствуешь, что ему больно, но тебе хочется еще и еще,В тот момент тебе не было никакого делаДо моей боли.Мне больно и сладко, и я почти умираю.Все рядом.Может быть, в этом никто не виноват,Может быть, это старше нас?Может быть, это так же, как моя жизнь?И, может быть, жертве, которую съедят,Тоже больно и сладко?Может быть.И я – твоя послушнаяСобственность,И поэтому меня нужно мять, хватать за щеки, тянуть в низ живота,Все мое тело вздрагивает,И ты чувствуешь, что мне нехорошо,И сильно ко мне приникаешь,Словно хочешь погасить меня,Словно тебе очень важно поймать, уловить,Зафиксировать,Пришпилить булавкой,Это мое вздрагивание, выгибание,Словно ради него все и было,

Ты начинаешь целовать, целовать, целовать,Лизать мою шею,Покусывать плечи,И я слышу твое дыхание, хрипы, колотье в груди.Без звука, резко, нетерпеливо сдвигаешь мое лицоСебе в пах,И я уже знаю, что надо делать:Языком измерять глубинуИ меня всегда удивляет, как твоя плоть, нежная,Анемичная,Выдерживает мой натиск.Мой язык слишком груб,Но тебе, тебе нужно сильно и грубо,Глубоко.Но я уже не могу, я задыхаюсь,А ты льешь что-то сладкое,И я должен все это пить,И в тебе все клокочет,Именно так, и звуки эти очень древние,Так клокочут вода или птица.

И ты сильно тянешь меня к себе,Быстро и резко раздвигаешь мои ягодицы,Я не противлюсь тебе,И вот твои узкие пальцы, твоя кисть входит в меня,В мой анус.Так глубоко,Что разворачивает и раздирает изнутри.– Тебе хорошо? – с хрипом ты говоришь.– Тебе хорошо!– …И я не могу сказать, что мне больноИ стыдно,И даже не знаю, чего больше, стыда или боли,И я говорю, что мне хорошо,Конечно, конечно,Очень,Очень,Да,Господи!

Я иду к тебе по ниточке.Она только между мной и тобой проложена.Я, как во сне,А может, это я засыпаю,Так бывает.Пурга, снег в ботинках.

Коломбина, Коломбина…