Леонид Гартунг - Пoрог
— Люблю, — говорит Тоня невесело. — И вздрагивает. Над рекой несется гудок парохода.
7
Он уехал, и все вокруг поблекло. И ничто не интересно. Возьму книгу и не могу читать. Сяду есть — не хочется. И уроки проходят скучно. Иногда забудусь, увлекусь, а потом опять то же самое. Это никуда не годится — так зависеть от одного человека! И вместе-то недавно, а если мы проживем пять, десять, двадцать лет?..
Каждый день ко мне приходит Зарепкина. Славная женщина, хотя и со странностями.
— Посмотришь на вас, — говорит она, — сразу видно, что из интеллигентной семьи.
— Борис — да. А я выросла в деревне. Родители мои простые колхозники.
— Вот бы не подумала. Вы шутите? — Зарепкина смотрит на меня изучающим взглядом, словно пытаясь найти в моем лице следы крестьянского происхождения. — Вы оба так всем нравитесь здесь. Мы прямо-таки вами любуемся. Была бы вся молодежь такая. И хорошо, что в село приехали. Для села вы клад…
Она возмущается теми легкомысленными выпускниками, которые не хотят ехать в сельскую местность, и высказывает предположение, что это результат недостаточной воспитательной работы в вузах.
Я сижу, поддакиваю ей и пытаюсь понять, что же она нашла в нас особенного?
Зарепкина считает своим долгом заботиться обо мне. Приносит огурцы, молоко, а когда я пытаюсь заплатить, машет руками:
— Ну, что вы! Я же по-соседски. — А вчера притащила мне огромное колючее алоэ: — Вот вам на обзаведение… А платьице у вас славненькое… Только коротковато. Вы уж простите. Я человек прямой. Некоторым, может быть, не нравится, но я люблю все прямо в глаза. Зачем шептаться? Да, по моему, коротковато…
Вот такая она, Зарепкина. Странная? Ну и пусть. Все-таки не так тоскливо одной. Сегодня утром исполнилось трое суток, как уехал Борис.
Познакомилась с соседкой Раей Румянцевой. Веселая, живая. Вчера ходила к ней в библиотеку, перерыла все книжные полки, нашла много хорошего: Экзюпери, «Леопарда» — только не итальянца, а Виктора Рида-негро и «Три Дюма». Пригласила ее заходить ко мне. Благо заходить недалеко — живем через стенку.
8
Каждое утро, еще до восхода солнца, Тоня идет купаться. Одна. Пыталась она соблазнить на это Райку, но та говорит, что у нее нет купальника, а может быть, просто не хочет из теплой постели лезть в холодную воду.
Ночные тучи ушли. Дует низовой ветер. Закинув полотенце на плечо, Тоня сбегает по тропинке к Оби. Берег пустынный. Нигде ни души. Тоня раздевается. На платье, чтоб не упорхнуло, кладет камень. Входит в воду, закидывает руки за голову. Ветер обнимает ее мягкими сильными лапами. Мелкие волны плещут в колени.
Она входит все глубже и глубже. Трудно только входить в реку. Сперва вода жжется и захватывает дыхание, а потом словно сливается с телом. Тоня любит воду. Ей нравится, что она веселая, молодая и сильная. С ней можно поозоровать. Тоня плывет. Вода старается унести ее в океан, а она не хочет этого, и они борются и обе смеются.
Потом Тоня лежит на спине, отдыхает и думает. И не шевелится. Вода считает, что победила, и несет ее покачивая, словно усыпляя, и шепчет в уши что-то примиряющее. А вверху — причудливые облака и стрижи, словно черные стрелы.
Внезапным гибким движением Тоня поворачивается. Плывет к берегу. Осторожно ступает по галечному дну. Наступает то самое, ради чего стоит вставать так рано. Нисколько нет в ней ни ночи, ни вчерашнего дня. Внутри у нее только утро.
У берега зеленая вода. Выше глинистый яр. Еще выше сосны. Они уже расцвечены солнцем, хотя река еще в тени. Тоня недовольно смотрит вверх. Над кручей парень. Высокий, большой. Стоит и глядит на нее. Что ему надо? Впрочем, он имеет право стоять, где ему хочется. Кто ему запретит? Но Тоне надо натянуть платье. Когда тело влажное, не так-то ловко это получается. Зачем он смотрит? А впрочем, пусть себе! Ее не убудет…
Тоня одевается и идет по тропинке вверх. А он все стоит. Это даже лучше, что он не ушел. По крайней мере, она выскажет ему то, что она о нем думает. Скажет, что он нахал… Нет, ни к чему это. Лучше она пройдет мимо и бросит небрежно что-нибудь насмешливо-едкое.
Вот он рядом. Они стоят лицом к лицу. Он широкоплечий, с большими грубыми руками. Лицо обветренное, губастое. А глаза неожиданные — словно другого человека: голубые, по-детски добрые, даже ласковые.
— Ну как? — спрашивает Тоня. — Глаза не проглядел?
— Нет! — Губы парня расползаются в глупую улыбку. Тоня насмешливо щурится.
— Интересно?
— А то нет…
— Что ж интересного?
— Чудное дело — девка ты, а плаваешь ровно мужик.
Тоне приятно слышать это.
На голове у него старая милицейская фуражка с красным околышем, сапоги только что смазаны дегтем, в руках узда.
— Закалела небось?
— Нисколько.
Он проводит жестким пальцем по Тониной руке выше локтя.
— А кожа-то вон в мурашах.
— Это от ветра.
— Скажешь тоже…
— Ты коня ищешь?
— Чалого, язви его. Не видела?
— Нет, не видела.
— Он конь добрый, а хуже порченого. Чуть упустил — он прямиком через бор и в леспромхоз. Он оттуда купленный. К своему месту его тянет. А на том месте теперь пусто, никого нет. Я объяснял ему, он ни в какую.
— Ты что же, с лошадьми разговариваешь? И они тебя понимают?
— А как же? Не каждая, конечно. Которых сам вырастил — те понимают. Не все, ясное дело, а свое доступное. А Чалый — он дурной…
— Нет, не видела. Ну, что ж, иди ищи.
Тоня уходит домой. Парень — в лес. Тоня идет и улыбается. Смешная встреча. И даже некому о ней рассказать.
А вдруг, пока она купалась, приехал Борис? Тоня ускоряет шаг. Вот их дом, крыльцо. Скорее. Дверь. Кухня.
— Борис?
Никто не откликается.
9
В Тонином восьмом классное собрание. В распахнутые окна льется свежий воздух, он напитан запахом обмытой дождем хвои и вянущих трав. В комнате еле уловимый шорох — это дождевые капли скатываются по листьям берез. На учительском столе букет цветов в стеклянной литровой банке. Несколько лепестков упали на раскрытый классный журнал.
Ведет собрание Сеня Зяблов. Ребята выбрали его председателем, должно быть, из озорства. Он не соглашался, отнекивался, но демократия есть демократия. Пришлось подчиниться. Собрание он вести не умеет. Страшно смущается и все время смотрит на Тоню. А она, словно не понимает его умоляющих взглядов, сидит, как ни в чем не бывало, за последней партой.
Сеня покоряется своей участи, вздыхает.
— Вопрос один: надо выбрать старосту.
Девчата кричат:
— Мамылина!
Мальчишки протестуют:
— Хватит! Надоел!
— Тихоня!
Мамылин спокоен. Словно не о нем речь. У него упрямый большой подбородок и маленькие странно взрослые глаза.
— Не обязательно одну кандидатуру, — напоминает Тоня.
— Копейку! — предлагает кто-то.
Сеня пишет на доске: «Мамылин» и ниже «Копейка». И снова выкрики:
— Двушку.
— Трешку!
В классе хохот, шум. В двери заглядывает Хмелев.
— У вас что? Вече?
— Старосту выбираем, — объясняет Тоня.
— Ну, ну, — кивает он. — Только в окна никого не выбрасывайте.
Опять хохот.
— А кто же Копейка? — спрашивает Тоня. — У нас в классе такой фамилии нет.
Зарепкин кричит с места:
— Это Надийка Тухватуллина. Да кто ее слушать будет?
Надия поворачивает к нему раскрасневшееся лицо.
— Попробуй, не послушай!
— А что ты мне, например, сделаешь?
Надия поднимает сжатый кулачок.
— Бить буду.
Класс хохочет, но голосует за нее почти единогласно.
— И еще вопрос, — говорит Тоня. — Надо придумать название для нашей сатирической стенгазеты. Будем выпускать?
— Будем.
— Еж!
— Перец!
— Звонок…
Генка предлагает:
— Бормашина.
— А что это такое? — спрашивает Миша Копылов.
— А это штука, которой зубы сверлят. Больные…
— Бр!
— Пусть «Бормашина»!..
Собрание закончено. Сеня облегченно вздыхает и вытирает рукавом вспотевший лоб.
Из открытого окна доносится плеск дождя. Монотонный, усыпляющий. Домой идти Тоне не хочется. Дома пусто.
10
Дверь неслышно открывается, и, скрипя новыми ботинками, в учительскую входит инспектор РОНО Евский. Тоня его немного знает. Раза два он заходил в ту школу, где она прежде работала. Он уже тогда не понравился ей. Она старалась не попадаться ему на глаза и молила судьбу, чтобы он не пошел на ее урок. Затем она видела его на учительских конференциях.
С прошлого года Евский нисколько не изменился. По-прежнему весь коричневый — и костюм, и лицо в резких морщинах, и сухие руки с длинными пальцами. Евский невнятно здоровается:
— Р… ас… сс… те.
Тоня неожиданно встает по студенческой привычке.
