Алексей Олин - Иисус говорит - Peace!
– Хорошо. Я постараюсь убирать за собой, – сказал я и приготовился закрыть дверь.
Но тут старик просунул в дверной проем тапок и спросил:
– Вы в шахматы играете?
Я осторожно кивнул, измышляя, как бы побыстрее отделаться от назойливого дедушки, наверняка помешанного на разных там Ботвинниках и Капабланках.
– Тогда я могу предложить вам партию?
– Извините, у меня сейчас нет настроения.
– Если выиграете, я буду убирать за вами две недели.
– Вы хотите, чтобы меня обвинили в зверской эксплуатации пенсионеров?
Старик повторно хмыкнул. И сказал:
– Три. Недели. Плюс сортир.
Я задумался. Покажите мне мужчину, которому в кайф драить полы и унитазы!
– А если проиграю?
– Я одолжу вам замечательный туалетный ершик на шесть недель.
Глазки соседа поблескивали.
– Все-таки нет, – решил я. – Обойдусь.
– Какая у нас молодежь пошла неуверенная… боязливая, – сказал старик и, убрав тапок, отошел от двери. – Прискорбно…
– Да я о вас забочусь.
Ну, кто меня тянул за язык?
– То есть вы не боитесь? – спросил он, оборачиваясь.
– Нет.
Старик шагнул назад и хлопнул ладонью по дверному косяку.
Взвилось облачко цементной пыли. Я чихнул.
– Не нуждаюсь в вашей заботе! – бодрым голосом провозгласил сосед. – Коли вы не трус, пойдемте играть. И пусть победит сильнейший. До трех очков, чтоб по-честному.
– Ладно, – согласился утомленный глупой беседой я. – Пойдемте.
– И позвольте представиться: Штык Эдуард Семенович…
В комнате Штыка был страшный бардак: вещи раскиданы, пыль на шкафчике толщиной с «Войну и мир», кровать не заправлена, кружки покрыты характерным заварочным налетом. Монитор компа (неплохого!) заляпан отпечатками пальцев. Груда дисков.
Окна грязнее, чем у меня.
Здесь была солнечная сторона, и пылинки кружились в воздухе.
– Уютно у вас.
– А вы, молодой человек, как я вижу, не стесняетесь приврать…
– Разбираетесь в компьютерах?
– Я инженер по первому образованию. Разбираюсь.
Крышка журнального столика представляла собой шахматную доску. Эдуард Семенович набросил на диван покрывало и пригласил меня присесть. Я присел. Пока он расставлял фигуры, я изучал стены. На одной поверх ковра с медведями в беспорядке висело холодное оружие: сабли, кинжалы и топорик. Прямо Тартарен какой-то. На другой – плакат с неизвестной мне дамой в шляпке с вуалью и мехах. Фотографий видно не было.
Я глянул под ноги. На паласе – черное пятно. Видимо, краска.
– Может, чаю? – спросил старик, подвигая стул.
– Не надо, – отказался я. – Давайте уже играть.
Штык хищно улыбнулся и схватил пешки. Спрятал их за спину.
– Выбирайте.
Мне выпали белые. Я походил: е2-е4.
– Оригинально, – сказал Штык и походил: h7-h5.
Я и вовсе расслабился: ход был откровенно дилетантский.
Из-за дивана неожиданно выполз мопс. Уродливая собака.
– Как его зовут?
– Ласкер. Он очень старый. Не умрет никак. Ваш ход, молодой человек.
Мопс залег под столик и стал шумно дышать. Я решил походить лошадью…
…Оттирая спустя два часа загаженную кухонную плиту я тщетно пытался анализировать ошибки. Как я мог проиграть всухую?! А бывают шахматные каталы?!!
В этот момент на кухню вышла моя правая соседка: девушка в татуировках. Завитушки и иероглифы. Худая, с короткими черными волосами, в черных же обтягивающих джинсах и выцветшей футболке с надписью «Beatles». В руках она держала распечатки. Губы едва заметно проговаривали что-то.
– Чайник скипел, – сказал я. – Я выключил.
– Ага. Спасибо.
– Что читаешь? – расхрабрился я.
– Джеки Браун.
– И что, хорошо она пишет?
Соседка подняла голову. Восточный тип. Глаза у нее были внимательные.
– Он, а не она. Это сценарий Тарантино.
Я почувствовал, что краснею.
– Плиту чистишь? Значит, проиграл…
– Что? А откуда ты?..
– Ничего. Не волнуйся, ему все проигрывают.
Я отшвырнул губку.
Из ее комнаты высунулась мужская голова. Соседка шикнула и голова исчезла. Соседка взяла чайник и ушла. Я подумал, что вчера мужская голова, кажется, была иной.
– Тарантино, – пробормотал я. – Тина, скотина, лавина, скарлатина…
А зовут ее?
6
– Полина.
Она протянула руку, и я пожал длинные красивые пальцы с коротко остриженными ногтями. На тыльной стороне ладони крохотная родинка и две тоненькие жилки пересекались подобно параллельным прямым Лобачевского. Вот такое идиотское сравнение пришло в голову при нашем знакомстве.
Она не выказала недовольства нашим видом и состоянием.
У нее были светлые волосы до плеч, загорелая кожа и зеленые глаза.
На вешалке свободного места не оказалось. Курт сграбастал мой старообрядческий плащ и понес в комнату. На некоторое, совсем непродолжительное время мы с Полиной остались вдвоем в прихожей. Я поставил на тумбу пакет с алкоголем, и бутылки неприятно звякнули, как будто выдавая некую мою постыдную тайну.
Срочно нужно было что-то сказать.
– Курт рассказывал, что ты – фотограф.
– Я фотографирую, – улыбнулась Полина. – Коля любит мною похвастать.
Она тепло, очень по-домашнему произнесла его имя. Но мне почему-то это не понравилось. Курт снова подошел, обнял Полину за талию, прижал к себе. Она едва доставала ему до плеча. Как-то не стыковались их образы. Что у этой девушки в оранжевом халате и растоптанных шлепанцах общего с Куртом? Надпись кровью на зеркале?
– Так и будем в прихожей стоять? Пошли на кухню.
Я подхватил пакет (гадкое звяканье повторилось) и двинулся в указанном направлении. По пути мое внимание привлекли: белая простыня, приколотая иглами от шприцев к пенопластовому бордюру; оранжевая стена; стул с высокой узкой спинкой; разные лампы и прожектор; полочка, уставленная фотоаппаратами и красочными книгами.
Фотоаппаратов было четыре штуки. Зеркальный Nikon, полупрофессиональная каноническая мыльница, пленочный ZENIT и допотопный пластиковый ломо от Smena.
Книги: учебники по искусству фотографии и пособия по графическим программам.
Зеркало было девственно чистым.
– Пиво нагреется, – поторопил меня Курт.
Но сначала Полина накормила нас блинами со сгущенкой. Из небольших колонок, подключенных к мобильнику, доносилась пинкфлойдовская dark side. Потом мы пили пиво и разговаривали на эти обязательно-необязательные темы: человеческая психология, творчество, смысл жизни… То есть говорили в основном Курт и я, а Полина слушала.
Вот что правда: чем больше говоришь о творчестве, тем меньше творишь. Может быть, поэтому и бог, если он есть, предпочитает отмалчиваться?
Пепельница была в сюрреалистичных узорах. Полина много курила. Окурки, торчащие из пепельницы, напоминали прическу растамана.
– По мне, – говорил Курт, – человеческая душа, она словно клумба.
Я одобрительно кивнул. Полина выпустила колечко дыма.
Курт продолжал, активно жестикулируя:
– Все зависит от того, что на ней растет. Цветы или сорняки. А с самого начала на ней не растет вообще ничего.
– Но семена-то брошены.
– И за ними придется ухаживать. Иначе сорняки забьют цветок. А в этом соотношении и кроется суть человека. У многих людей сорняков и цветов примерно пополам. Зыбкое равновесие. У некоторых людей – сорняков с избытком, и в конце концов, когда их клумбу выпалывают, там будет лишь голая земля. Есть и те, кто тщательно следит за собой и своевременно пропалывает душу. Но есть и такие, – Курт воздел указательный палец, – у которых сорняки не приживаются. Это уникумы!
– Как Джордано Бруно.
– Или Диоген.
– Или Леня Винтиков.
– Кто?
– Леонардо да Винчи. Он тоже уникум.
– Жанна Д’Арк.
– Иисус…
– Вы такие забавные, – с улыбкой сказала Полина. – Покушать еще не хотите?..
Пиво на водку легло неаккуратно. Полина решила принять перед сном ванну. Я сидел в комнате и рассматривал оранжевую стену. Стена куда-то плыла.
Рядом сидел Курт и вталкивал мне:
– Полинка чуть ли не каждый месяц меняет цвет стен. Заклеивает газетами и перекрашивает. Она – гений, между прочим. Учти.
– Учту.
– А еще у нее есть коллекция картонных человечков.
– Что за коллекция?
Курт, шатаясь, пошел в другую комнатку. Долго там грохотал и вернулся с круглой жестяной коробкой из-под печенья. На крышке был довольный Санта-Клаус и олени.
– Открой.
Я открыл.
В коробке лежали вырезанные из разноцветного картона фигурки. Им были пририсованы лица и одежда. На обороте каждой фигурки – краткая биографическая справка.
Например:
– Сильвер. Двадцать четыре года. Моряк. Курит трубку.
– Елена. Восемнадцать лет. Фотомодель. Психопатка.
