Мариуш Вильк - Путем дикого гуся
Каждый раз, встречаясь с этим бородатым рослым земляком Ломоносова (Данков родился в Архангельске в 1954 году), я поражаюсь его гибкому уму, необычайной энергии и неправдоподобной работоспособности и думаю, что Миша тоже колоссальный чувак. Такого «зае…того чела» не выдумал бы даже Паустовский.
Гуляя по Петрозаводску, по его улицам и историческим закоулкам, я набредаю на тему, которую, казалось бы, уже исчерпал, но вот она возвращается в новом свете, в новом отражении. Как быть? Корректировать написанное, стирая протоптанные следы, или дополнять в качестве постскриптума, запечатлевая прихотливое движение тропы? Поскольку я исхожу из того, что «Зеркало воды» — это своего рода странствие по городу, а не экскурсия для туристов, притворяться гидом-всезнайкой — явное нарушение жанра. Поэтому я выбираю тропу, надеясь, что ты, читатель, станешь бродить по «Зеркалу воды» так же, как я бродил по Петрозаводску.
Недавно Лена Кутькова из Сектора редких книг показала мне журнал «Мир Паустовского» за 2003 год, в котором напечатана моя «Карельская тропа». Лена очень удивилась, что я ничего не знаю об этой публикации и даже о существовании журнала слышу впервые.
Интереса ради взглянул. В разделе «Неизвестный Паустовский» обнаружил письма и записи петрозаводского периода, когда писатель собирал материалы для «Судьбы Шарля Лонсевиля». Знай я о них раньше, не пришлось бы кружить вокруг да около.
Карельские записки и письма Паустовского из Петрозаводска не только показывают изнутри механизм литературной мистификации — в чем автору «Кара-Бугаза» не было равных, — но и свидетельствуют о том, что писатель пребывал в мире собственных фантазий, не отделяя их от реальности. Например, в письме к жене от 16 мая 1932 года Паустовский сообщает о том, что нашел могилу Лонсевиля, и пересказывает сцену из повести — как будто это происходило на самом деле! Одновременно из дневниковых записей следует, что писатель работал над несколькими другими вариантами этого эпизода. В одном из них могилу французского инженера показывает Паустовскому прелестная комсомолка Лена.
Фаина Макарова[24], подготовившая к печати карельские записки Паустовского, утверждает, что на самом деле могилу Лонсевиля писателю показали супруги Лесковы. Якобы Константин Георгиевич часто навещал их, а поскольку жили Лесковы в районе Зарека, близ «немецкого» кладбища, именно туда они и водили гулять своего гостя. Однажды писатель пришел грустный: с темой Петровских заводов не справился, мол, пора домой. Они в последний раз отправились на «немецкое» кладбище и… Я вдруг почувствовал, что у меня голова идет кругом. Это же повесть Паустовского, только в роли старой Серафимы Ионовны — Мария Петровна Лескова, рассказавшая эту историю Макаровой и краеведу Николаю Кутькову[25], отцу Лены.
Что касается учительницы Ионовны, у которой якобы жил Паустовский, — это явный вымысел. В письме от 18 мая 1932 года Константин Георгиевич сообщает жене, что остановился в Доме крестьянина. Что же — Марию Петровну придумали Макарова с Кутьковым? К счастью, Николай Кутьков — пока еще не плод чьего-либо воображения, так что я могу сам его расспросить.
— Мария Петровна — это что… — рассмеялся Николай, угощая меня бражкой собственного изготовления. — Представь себе, Юрка Линник[26], наш знаменитый карельский ученый и поэт, рассказывал однажды, как в молодости, прочтя «Судьбу Шарля Лонсевиля», их пионерский отряд отыскал забытую могилу французского инженера, заросшую лопухами, и навел там порядок. Литературная мистификация взяла верх над реальностью.
— Коля, для меня история Лонсевиля — фирменный знак твоего города. Знакомясь с его историей, я то и дело натыкаюсь на мистификации. Это ваш петрозаводский стиль.
Мне в руки попала забавная книга Франка Вестермана[27] «Инженеры душ». В 1990 году голландский автор предпринял путешествие по следам Паустовского, сравнивая реальность и ее отражение в прозе Константина Георгиевича. Вестерману не верится, что автор «Судьбы Шарля Лонсевиля» мог так легкомысленно отнестись к социалистической действительности.
— Я был удивлен, — признается он после визита в редакцию журнала «Мир Паустовского», — что писатель даже в воспоминаниях ловко жонглировал фактами. Но одно дело — украшать байками повесть о жизни, и другое — подчинить собственную биографию законам писательского искусства. Это большая разница. Значит, он существовал в некоем пространстве между правдой и мифом.
Меня поразил петрозаводский эпизод путешествия Вестермана. Вот он просыпается на станции Фабрики Петра (название города в вольном переводе автора книги), вспоминает, что здесь отливали бронзу, а царь Петр заказывал пушки, затем отправляется завтракать в вагон-ресторан. К столику вместо официанта подходит охотник с грудой шкур на плече и предлагает купить пару шкурок горностая — в подарок супруге или любовнице. Удивительно, что Франку еще и белый медведь не привиделся — на площади Гагарина.
14 октября
В живописи Бальтуса[28] зеркало играло существенную роль. Не только в силу символических связей с дао, о которых он говорил Константини в книге «Против течения», но и как способ контроля любого необычного видения. Даосизм ассоциировал зеркало с пустотой, в школах ушу ум даже сравнивали с «зеркалом в воде». В даосистском искусстве пейзажа красота есть мир, отраженный в самом себе.
Леонардо да Винчи советовал художникам смотреть на картину в плоское зеркальце. В зеркальном отображении видишь собственные ошибки словно со стороны. Не случайно Бальтюса считали западным художником, обладавшим восточным восприятием природы. Синтез даосистского мировосприятия и европейской техники.
О зеркалах Бальтуса я размышлял сегодня утром, гуляя — как обычно — по Онежскому бульвару. Над опаловым овалом залива витала серая рассветная мгла (не поймешь, где туман поднимается, а где — отражается). На променаде было еще безлюдно, только по порфирной бровке нервно семенило несколько уток (птичий reisefieber[29] перед отлетом), наконец солнце пробилось сквозь облака и рассеяло пепельную вуаль над водой.
Мои утренние прогулки — своего рода молитва. Бальтюс произносил ее перед работой: это помогало ему сосредоточиться и освободиться от собственной личности.
Описание карельской столицы лучше начать с прогулки по Онежскому бульвару, где стихия воды подходит вплотную к городу, делясь с ним энергией. Вероятно, поэтому местная молодежь проводит здесь летние вечера, попивая пиво, словно бы заряжая батарейки на год вперед. Утром женщины в ярко-оранжевых куртках собирают пустые бутылки.
С проспекта Ленина спускаюсь прямо к озеру, вдыхаю запах воды. Раз, другой — о, как хорошо! Никакая «травка», а уж тем более сигарета не заменят свежего воздуха! Особенно рано утром, когда люди досыпают, машин нет, а ветер с Онего разогнал ночные испарения. Еще один глубокий вдох — и я сворачиваю направо. К памятнику Петру I.
Прибрежный променад выложен тремя видами камня. Прежде всего — это малиновый кварцит из Шокши. Единственное место на земле, где он встречается! Ценнейший камень служил, в частности, строительным материалом для саркофага императора Наполеона в Париже и мавзолея Ленина на Красной площади в Москве. В Петрозаводске немецкие военнопленные вымостили им Первомайский проспект. Кажется, это был самый дорогой проспект в мире! В конце восьмидесятых годов прошлого века его перенесли на Онежский бульвар, а Первомайский проспект заасфальтировали.
Второй камень — ладожский гранит. Он бывает разных оттенков: серый, розовый, иногда с красными прожилками, словно налитый кровью. В 1973 году скульптор Борис Дюжев изваял из него памятник академику Отто Куусинену, компилятору новой версии «Калевалы» и председателю Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР (при Сталине). Он стоит на углу улиц Ленина и Пушкина, а я каждый день прохожу мимо, направляясь к озеру.
Третий — черный диабаз. Отполированный, он напоминает мрамор и после дождя сверкает, словно инкрустация черного дерева на мокром граните. Или ламаистские четки.
Вдоль Онежского бульвара выстроились памятники. Подарки братских городов со всего мира. Первой появляется из предрассветных сумерек голая красавица с пышной грудью из французского города Ла-Рошель. Сделана фигура так затейливо, что один ее глаз поглядывает на озеро, а другой — на улицу Пушкина, параллельную Онежскому бульвару, словно любуясь сквозь золотую листву зданием педагогического университета. Таблица на фасаде здания сообщает, что это здание первоклассного качества — произведение архитектора Фарида Рехмукова 1961 года.
Позади французской красотки торчат из земли металлические треугольники — от совсем маленького до огромного. Это «Волна дружбы» Анны Кеттунен, дар финского города Варкауса. Петрозаводцы иронизируют, что металлическая «волна» напоминает кривую улыбку губернатора Карелии Сергея Катанадова. Консульство Финляндии находится на улице Пушкина, как раз напротив сего дара.
