Владимир Ионов - …А родись счастливой
— Отдел кадров ко мне!
И жизнь Любы приняла другое измерение.
Глава 5
Митрич, пьяненький и от того важный, путано распоряжался, какой машине куда ехать. Вне своей компетенции он считал только райкомовскую «Волгу» и те автомобили, что приехали из области. Все остальные пытался комплектовать пассажирами лично и легко просчитался. Остались трое из разных мест и такие же, как он, охмелевшие. Они не прочь были ещё погулять и ставили ему условие: коли не смог посадить в машину, пусть сажает за стол.
— Хорошо, хорошо, отправлю на своей, — толковал он им и, набычившись для густоты голоса, позвал: — Степа-ан!
Степан в жёстком от сушки и ещё вонючем полушубке сидел на перилах крыльца столовой и беспокойно мял в пальцах попусту дымящуюся «Приму». Он видел, что Игорь, старший из Сокольниковых, не садился в машину с матерью, а куда пропал — проглядел, и теперь тревожился: не к Любе ли подался хлыщ городской?
— Сте-пан! — громче позвал Митрич.
— Чего тебе?
— Бегай, заводи вороную, полетишь в Столбово.
— Сперва в Генералово! — истошно поправил кто-то из гостей.
— Сперва в Столбово, — оставил на своём Митрич. — Сте-пан!
— Щас, разлетелся вам и в Столбово, и в Генералово! — пробурчал Степан и, не отзываясь, пошёл в столовую.
Узрев непослушание, Митрич решил тут же пресечь его. Он догнал шофёра на пороге банкетной комнаты, втолкнул его туда и захлопнул за собой дверь.
— Ты, чего, оглох у меня? — спросил он накалённо.
— А тебе чего надо? — обернулся к нему Степан.
— Я куда тебе сказал ехать?
— Ты? Ехать сказал? А кто ты мне такой говорить?
— Я кто? Я — зампред! — сообщил Митрич, как новость.
— Зампред? Вот когда сампред будешь, тогда и распорядишься. А пока сиди-ко ты! — Степан ухватил маленького Митрича за полушубок и легонько посадил на стол, заваленный обрывками обёрточной бумаги. — У тебя своя телега есть, заводи её и двигай, а у меня тут дело. Игорь Сокольников, кажись, в отцов дом пошёл, может, его ещё вести надо.
— А может, он заночует в отцовом-то доме?
— А чего бы ему там ночевать?
— Это не наших умов дело. Заночует, и всё! А тебе-то что?
— Ну, не наших, так не ваших. И хорошо! А я этим не извозчик. — Степан ткнул каблуком резную дверь и, откинув ею кого-то с дороги, убежал в машину. «Волга» взвыла под ним мотором, метнула колёсами снег и понеслась вдоль села. — Я ему заночую в отцовом доме! — мял он в руках серебристую оплётку баранки. — Так заночую, так заночую!..
Глава 6
Игорь впервые был в этом доме отца. За последний год они вообще виделись лишь, когда Анатолий Сафронович несколько раз заезжал домой уговаривать Альбину Фёдоровну дать ему развод, а она призвала на этот разговор сыновей, да когда оформляли всякие документы на квартиру, на машину, и ещё один раз они встретились на каком-то совещании. Сокольникова поминали там в докладе бесфамильно, правда, но не добром, и настроение у отца было серое. Игорь сделал вид, что ничего не понял, и у буфетной стойки в перерыве разговор начал со своих забот.
— Ну, что, батя, запустил ты меня в эту сферу и бросил? — спросил он, оценочно оглядывая толпящуюся у прилавков начальствующую публику. — Это кто в такой кожанке? Вон, у кондитерской лавки…
— Предрик из-за Волги, — мельком глянув в толпу, ответил отец. — А что?
— Так. Кожа на нём приличная. Я говорю, бросил ты меня. Я уже год в инструкторах, и, по-моему, никто не торопится видеть меня в замзавах хотя бы.
— Ну, почему «бросил»? С шеи я тебя сейчас поспущу — не обессудь, не те времена. А за спиной у меня подержишься, чтобы ниже куда не сдуло, поскольку интересуют тебя только кожа да рожи. И ничего больше.
— И на том, бать, спасибо, — проглотил обиду Игорь.
— На здоровье. Подвернётся момент, подсажу, сколько смогу, но ты и сам царапайся, стремись. Батя не вечен, как всё на земле.
— Эх, а-яй! Чего это тебя на философию потянуло? — спросил Игорь, но не стал вглядываться в лицо отца, как надо было при таком вопросе. Боясь напороться на жёсткость его глаз, уткнулся вытянутыми губами, носом и взглядом в чашку, выцеживая из неё остатки остывшего кофе.
— Жизнь — она разная, — Сокольников устало улыбнулся сыну, легко трепнул его за ухо и оставил одного у стойки.
Вот теперь Игорь понял, почему отец «поспустил с шеи» его и Васятку — перестал помогать сыновьям деньгами. Отлично срубленный в декоративно-русском стиле особняк в глубине то ли рощи, то ли старого парка, конечно же, влетел ему в копейку. Хорош домок-теремок! Надолго кому-то хватит.
Любу Игорь знал — знакомил отец. До отъезда её сюда встречались и запросто разговаривали, поэтому и вообще-то, никогда не стеснявшийся в общении с людьми, он повёл себя с ней не как с вдовой отца, а как с давно и близко знакомой сверстницей.
— Кто-кто в тереме живёт? — спросил шутейно, словно и не сидел с ней полчаса назад за поминальным столом.
Но ведь он явился к ней в момент, когда она, не то чтобы в трансе, но и отнюдь не без грусти перебирала в памяти эпизоды короткой жизни с отцом этого полнеющего уже молодца, и тон, выбранный им, оказался для неё сейчас не самым верным.
— Мышка-вдовушка, — ответила Люба так, чтобы он вспомнил, к кому и откуда пришёл.
Игорь вспомнил, но лишь слегка.
— Нелепо и грустно всё это, — сказал он, пожав плечами. — Был батя, и нет бати… Я разденусь?
— У тебя много вопросов ко мне?
— Нет, но наши уже уехали с Кащеем.
— Это и будет темой разговора?
— Не это! — Игорь бросил шапку на шкаф, на открытую его дверцу повесил дублёнку, поморщился на занавешенное чёрным крепом зеркало, прижал ладонями волосы на висках и примиряющее улыбнулся. — Слушай, ма-моч-ка, я понимаю, что прихожусь тебе всего лишь пасынком, но, может, сменишь гнев на милость? Был батя, нет бати, батю жалко! Мне, наверно, не меньше других. Но жизнь-то… — он подвигал пальцами, показывая, как торопливо бежит жизнь. — Ты отлично держалась на поминках, растрогала и очаровала всех районных тузов, да и областные валеты не прочь были утешить тебя на груди.
Не дожидаясь приглашения, Игорь прошёл в гостиную. Крутя головой, ухватил детали обстановки, так же быстро и зорко оглядел кабинет отца, столовую и кухню.
Люба стояла на пороге гостиной, прижавшись к косяку и ощущая щекой нежную прохладу хорошо отшлифованного дуба. «Не Анатолий, совсем не Анатолий», — оценила она пасынка, который продолжал разглядывать вещи, то делая шаг к чему-то, то замирая, как сорока, выглядевшая что-то блестящее: и схватить охота, и боязно — вдруг попадёшься.
— Ну, что? Вы неплохо тут жили, — заключил он, глубоко усаживаясь в диван и по ходу ощупывая велюр обивки. — Отец всегда держал отличный вермут. Он не изменил себе здесь?
— Изменил. Перешёл на коньяк.
— Достойная замена. Может, соберёшь что-нибудь на стол?
— Если что-то хочешь, возьми сам, — она кивнула в сторону бара. — Я должна переодеться. — Люба устало поднялась к себе в спальню. «Неужели вздумает остаться «пасынок»? Уже вздумал, если не уехал с мамашей. Чего он хочет, пасюк?» Покачала головой, распустила волосы из узла на плечи, с удовольствием ощутив их шелест. Села к зеркалу, посмотрела на себя опять как бы со стороны. А ей действительно идёт черный цвет, почему же она никогда не делала себе ничего чёрного? Бледнит лицо? Нет, это только сейчас от усталости и всего остального и, наверно, поправимо.
Она взяла в ладони два жгута волос и сильно, кругами потёрла ими щёки. Появился румянец. Вот, и с ним хорошо в чёрном. А волосы — вообще прелесть на этом цвете. Волосы… Её волосы всегда прелесть. Она давно, ещё с девчонок знала, что очень и очень не дурна, но самой у себя ей больше всего нравились ноги, волосы и глаза. Губы хотелось бы иметь чуть полнее. Нос? Нормальный. Остальным тоже бог не обидел. Но ноги и волосы — это подарок судьбы.
Люба запустила руки к затылку, подняла и медленно пролила сквозь пальцы струистую волну волос. «Жизнь продолжается?» — спросила она себя и улыбнулась отражению в зеркале.
Сквозь незашторенное окно увидела, как во двор настырно вкатилась «Волга». Ещё гости? Нет, машина спятила на дорожку к гаражу и застыла там, напряжённо посверкивая подфарниками. Степан. Он всегда так ставит машину, когда подъезжает за Анатолием. Только подфарники у него обычно словно дремлют, а сейчас того гляди перекалятся. «Что он хочет? Ждёт Игоря, или когда позову?» И опять улыбнулась, вспомнив, какую встряску нечаянно устроила давеча парню в дверях банкетного кабинета. Услышала в себе слабый отголосок волнения, спросила: «Эх, Люба, а что если он войдёт как-нибудь к тебе да поднимет на руки?»
Степан не очень нравился ей внешне — больно рыж и огромен, но мощь, какую она чувствовала в нём, иногда действовала на неё одурманивающее и тогда до полного дурмана не хватало лишь, чтобы и он уловил этот момент и, остановив машину, унёс её в высокие травы.
