Владимир Романовский - Пушкинист. Рассказ
Мы перемахнули через невысокую изгородь и, обогнув темный сарай, оказались у бревенчатого, в четыре окна дома с широкой верандой. У крыльца рядом с поленницей стоял старенький велосипед. От пристройки за домом доносилось глухое стрекотание мотора.
— Не слышу петуха. У тебя же вроде и куры были, дядя Юр? — сказал Игорь.
— Морока большая держать их. Если потребуется, пару яиц всегда обменяю у соседей на овощи. Натуральный обмен: они мне — яички, лепешки из бездрожжевого теста, я им — овощи. Теплицу сделал, вон, за домом. — Он показал пальцем в сторону сада. — Рассада уже готова.
На просторной веранде нас ждал накрытый стол с самоваром, на табуретке по-хозяйски восседал Сеня и задумчиво щурил глаза.
— Уха отстаивается, на каменке во дворе. Чтоб рыбьего духа здесь не было. Сеня уже наелся. Свежая рыбка для него — как суши для японца.
— А у тебя дымком тянет. — Игорь повел носом.
— Печку заодно протопил. Заслонку открывал, специально немного окуриваю, — пояснил Морозов, — чтоб жучок не завелся. Полон дом книг, изба-читальня.
— Дядя Юр, покажи гостю свое жилье. — Игорь кивнул на меня.
— Само собой. — Морозов открыл дверь. — Прошу на кухню.
Мы переступили высокий порог: широкая печь с плитой, две двери, ведущие в комнаты, боковое окно. Из мебели — умывальник, хозяйственный стол, полки с посудой.
«Всех уволю! Замочу! Подонки!» — раздался истошный крик.
— Кузя, — пояснил Морозов, открыл дверь справа от печки. — Услышал, что кто-то идет.
Игорь, довольный моим потрясенным видом, сиял от удовольствия.
В светлой комнате у засеченного и открытого настежь окна висела в углу просторная клетка с крупным попугаем. Я впервые увидел вблизи такого красавца. Он казался воплощенной элегантностью: пепельно-серого цвета оперение, горделивая посадка головы, крупный, крючковатый нос. Вид как у орла, только глаза не сердитые, а бесшабашные.
— Кузя, Кузя, Кузя, — начал приговаривать Игорь. — Поздоровайся с дядей. Скажи: пресса, пресса. Знаешь, что такое пресса?
«Пошел вон! В отставку! — выпалил Кузя. — Всех достали!»
Игорь упал на диван у стены и затрясся от хохота.
«Новаторы! Инвесторы! Вперед!» — выкрикивал Кузя.
— Доходчиво излагает, черт пернатый. Сразу повеяло чем-то родным, — отирая платком глаза, стонал Игорь.
«Вперед, в прошлое!» — не унимался Кузя.
— Отвязный парень. — Я подошел к клетке, Кузя насторожился. — А почему он говорит без глаголов?
— Менталитет. — Морозов развел руками. — У кого он только не побывал. Они ведь чуть ли не до ста лет живут.
Неожиданно Кузя сбавил тон и спокойно, даже с оттенком горечи отчетливо проговорил: «Людк, заткни ящик! Полная анархия, блин!» — чувствовалось, воспроизводил он не только слова, но и чью-то реальную интонацию.
— Видишь, он и потише может, — удивился Игорь. — Ты бы лучше его чему-нибудь приличному научил. Такой говорун, мог бы стихи Пушкина читать. «Я вас любил» или — «народ безмолвствует». Глядишь, и речь бы у него стала благороднее, нараспев. И с глаголами. А то все «вперед» да «вперед». Прямо мороз по коже.
— Бесполезно. Он уже больше ничего не запоминает, память, наверно, исчерпана. Что поделаешь, если его испортили прежние хозяева.
— У них память что надо. Просто ты с ним мало общаешься, — заключил Игорь.
— А вот ты приезжай на пару недель да поучи его. Все по заграницам мотаешься, нет бы родным попугаем заняться, — подковырнул племянника Морозов.
— Двоюродным. Ладно, один — ноль, дядя Юр, в твою пользу.
— А Сеня его не обижает? — поинтересовался я.
— Они дружат. Сеня все равно его воплей не слышит. А потом, видите, носина у Кузи какой? Даст клювом в лоб, и все. Кстати, он ждет поощрения, подсыпьте зерен, там внизу, в тумбочке, и пойдем дальше, экскурсия продолжается.
Мы прошли во вторую комнату.
— Спальня, совмещенная с рабочим кабинетом, — пояснил Морозов.
Три стены до потолка были заставлены книжными полками, даже над кроватью было три ряда книг. У окна стоял светлый, под клен, письменный стол, на котором, как знаменитый квадрат Малевича, чернел плоский ноутбук.
— Это Игорек наладил: спутниковый телефон, модем, теперь могу выходить в Интернет. Дело нужное, но компьютерные файлы книг не заменят. Для меня они — будто живые. Кажется, словно тепло от них исходит, какое-то невидимое благодатное поле. Прихожу сюда, и душа радуется. Так... — Морозов, согнув руку, посмотрел на часы. — Все, ребята, уха стынет.
Мы вышли на веранду, и через минуту с торжественно поднятым над головой чугунком появился в дверях Морозов.
— Вы ж не ели с утра. — Он грохнул чугунок на стол и расставил глубокие алюминиевые миски. — Военно-полевая посуда. В свое время солдатом я из таких мисок центнера два каши за службу съел.
Уха оказалась сказочной. В миске среди наваристого, с золотыми блестками и зеленью бульона серебрились крупные куски плотвы. Мы хлебали молча, забыв обо всем.
— Класс! — наконец вымолвил Игорь, промокнув платком губы и блестящий подбородок.
— Точно, — присоединился я.
— Обычная уха. Я редко ее готовлю, не такой уж я любитель рыбалки. Ловлю иногда для Сени. Пошли в подвал, я морса наберу, заодно посмотрите мое овощехранилище.
— У тебя, дядя Юр, наверно, и морс тоже с градусами? — вздохнул Игорь.
— Нет. Только черника, с клюквой и брусникой.
На кухне Морозов откинул в полу неприметную дверцу, и по узкой лесенке мы спустились в подвал.
— Здесь прохладно, — предупредил хозяин.
Я огляделся. В бледном свете привернутой к стене аккумуляторной лампы прямо перед нами сияли под потолком гирлянды и связки лука. Слева на двух длинных балках висели на проволочных крюках, как светильники в электромагазине, крупные кочаны капусты.
— Сорок вилков, — пояснил Морозов, — почти центнер. Не считая бочонка с квашеной капустой и такого же с солеными огурцами. В середке у меня два погреба, в одном картошки восемь мешков, даже не проросла. В другом — морковь, килограмм пятьдесят. А вон на стеллажах, видишь, в банках — ягоды, грибочки. И все — экологические продукты, не магазинная отрава. Было больше, за зиму с соседями съели. Мне никакие наши экономисты не страшны.
— Дядя Юр, раньше у тебя такого обилия не было, ты прям куркуль.
— А я не хочу жить на прожиточный минимум. Кто его придумал? Есть же обычные цивилизованные нормы. Так нет, кому-то обязательно надо для нас минимум ввести, как для туземцев. Ты вот скажи, а почему нет прожиточного максимума? Зачем человеку миллиарды? Ну, нагреб пару-тройку миллионов и остановись. Нет, тащат будто перед концом света. Ну зачем им такая прорва денег, объясните? В аду же все будет бесплатным! Не понимаю! Что-то в этом есть ненормальное, ущербное, психиатрией пахнет.
— Ты, дядя Юр, идеалист. Это у тебя от чистого воздуха.
— Поживешь с мое, убедишься.
Морозов вытянул с полки банку с морсом, и мы выбрались обратно.
Он захлопнул крышку подпола и разложил сверху линолеум. Выпив по бокалу напитка, а заодно и по стаканчику самогона, мы вышли во двор.
— Как электрика? Не подводит? — хозяйственным тоном спросил Игорь.
— А вон он, движок тарахтит. — Морозов кивнул в сторону пристройки. — Сейчас на зарядку аккумуляторов работает. Зарядит, отключится. Освещение, холодильник — все от него питается. Умная машина. Работает на всем, что горит: на солярке, газе, самогоне, дровах, соломе, даже на навозе, на простом дерьме. Я своего козла Шефом назвал не случайно, а в честь моего бывшего начальника. Его все подчиненные козлом величали, за глаза конечно. И вот теперь дерьмо моего Шефа, теперь уже натурального козла, может превращаться в электричество, освещать дом, заряжать аккумуляторы. Разве это не прогресс, не чудо? В этом, поверьте, ребята, есть что-то метафизическое, только вот что именно, я еще никак не сформулирую.
Игорь опустился на ступеньку, пристанывая в беззвучном хохоте.
— Ну, дядя Юр, заплел извилины окончательно! Где шеф, где козел, не разберешь после твоих напитков. — Отсмеявшись, он поднялся.
— Только навоз нынче для земли нужен, дефицитом стал. Экономика должна быть экономной. Скотины мало, и мелкая она, а почва здесь, сами видите, не чернозем. — Морозов помолчал и, кивнув в сторону рощи, продолжал: — Зато лес замечательный. Я думаю, лес — самое демократическое и дружелюбное сообщество на земле. И самое справедливое. Состоит из разных деревьев, но в то же время он — единое целое. Высокие — защищают от бурь молодую поросль, а та сама тянется к солнцу. Гниль не лезет вверх, падает на землю и превращается в почву. Лес может противостоять бурям, защищает каждое дерево. Проходит время, деревья стареют, падают, но лес остается. — Морозов глубоко вздохнул. — А воздух какой! Эта роща — самое совершенное и самое чистое создание природы. И кислород дает просто так, безвозмездно. Шумит на ветру, как огромный хор, но у каждого дерева свой голос. Тихий, но свой. В лесу не нужны иерархия, организация, все эти ненасытные начальники...
