Андрей Донцов - Комплекс Ромео
Это была девчонка моей мечты, и я должен был спасти ее от этого назойливого окружения.
Решение поступать в театральную академию созрело мгновенно. Так я встретил во дворе приемной комиссии ее – свою Суку.
– Только не говорите, что вы поступаете к Петрову!..
– Почему? – хором, вытянув губы трубочкой, промычали бандеросы.
Она любопытным взглядом присоединилась к вопросу. Оглядывая меня с нескрываемым интересом молодой девушки, начавшей новую жизнь и стремившейся получить от нее все и как можно быстрее. Бойфренда в том числе.
– Зачем девушке с такой внешностью изучать театр в кокошниках? Вы мечтаете сыграть в массовке Островского?
– Нет, но… – Ее глаза загорелись еще большим интересом.
Естественно, подготовленный на все сто своим режиссером Баком, смакующим все циничные стороны театрального абитуриентства, я не прогадал.
У нее был монолог Катерины из «Грозы», и она прошла первый тур к Петрову.
– Господин Фильштинский! И менять к черту репертуар.
Мы посмотрели запись на собеседование к Фильштинскому. У нас было три дня.
«Дальше действовать будем мы!» – песня петербуржцев в исполнении Виктора Цоя. Но Сашка была, к счастью, не из Питера. Она еще и приехала из города Кемь. «Я—я! Кемска волость!» Не думал, что город с подобным названием еще существует.
Никаких школьных друзей, подруг, обещаний и обязательств. Все осталось в «я—я—кемска—волость». Это была не девушка, это был подарок, который нужно было забирать целиком и сразу. Бриллиант, валяющийся на дороге.
Один из любимых Баком законов театрального абитуриентства гласит: «Если абитуриентке хоть на миг придет в голову, что вы можете как—то помочь ей в достижении цели – делом, советом, рекомендацией, не важно, – как можно быстрее ведите ее в туалет и трахайте. Она будет жить этим мигом надежды».
Все—таки про другие вузы так не скажешь, верно? Впрочем, тогда я не рассуждал столь цинично. Уже с самых первых минут знакомства дряхлую кобылу цинизма подгоняла молодая гнедая по имени «влюбленность на всю… ну, короче, на долгие года».
Это не была силиконовая кукла, умирающая в самом начале секса, с истомными криками и закатываниями глаз. Эта была девка—огонь, для которой начало секса – это только начало праздника. Это была Николь Кидман в сцене расстрела деревни в фильме «Догвиль». Спокойная и сексуально вызывающая одновременно. Естественная, как кошка, искренняя, как ребенок, и смелая, как видавшая все виды шлюха.
«Пусть расстреляют всю деревню», – как бы каждые пятнадцать минут говорила она.
«Начните с этих шестерых отчаянных, – подумал я ей в ответ, – вы так и собираетесь разговаривать при них?»
– А почему вам не дадут главную роль, вы знаете? – спросил я.
«Стреляйте в них на хрен, пока они не запели…»
– Нет, даже не догадываюсь…
Я обежал глазами всех шестерых. Встретился взглядом с самым решительным из них.
Это была пятая партия, счет шестнадцать—пятнадцать в нашу пользу, и тут – такой пас!
«Ух, как я врежу по твоему мячику!» – Я глядел на него, улыбаясь.
– Пойдемте, объясню, – сказал я и протянул ей руку.
5
Все было уверенно и неотразимо. Они понятия не имели, кто я такой, а я слишком хорошо представлял, кто такие они.
В кабаке, после второй рюмки коньяка, от которого она отказывалась лишние двадцать секунд (но страх показаться «недостаточно зрелой для поступления» победил ложную скромность и неумение пить), она протянула мне пачку фотографий.
Как прекрасны кабаки на улице Моховой летом во время абитуры! Буквально не вздохнуть полной грудью от кипящего вокруг соблазна выразиться творчески, и лучше выразиться не один раз за вечер.
На фотках она позировала абсолютно голой в позах, выдуманных больным на голову северным фотографом. Хорошо, когда все развивается так стремительно.
Одна фотография особенно привлекла мое внимание: она на полу на четвереньках, упершись локтями в пол, а голова расположена на обнимающих щеки ладонях. Невинное улыбающееся лицо пятиклассницы, только что удравшей с последнего урока. А над головой возвышается прекрасной формы задница, светлая и готовая вот—вот разломиться, как спелое яблоко.
Я отложил себе эту фотку. Через шесть лет я улечу в Таиланд и Китай с этой фотографией и двадцатью долларами в кармане. И жизнь моя будет хоть и задницей, но отнюдь не аппетитной и не похожей на свежее яблоко.
А пока я лишь думал о том, что этот северный фотограф – старый похотливый козел.
– Возьму себе в подарок.
– А какой подарок будет мне?
Я оглянулся по сторонам. Как много знакомых лиц.
– Я познакомлю тебя вон с тем музыкантом, – сказал я, кивая головой.
– Знакомое лицо. А откуда ты его знаешь?
– Он пару раз был на моем спектакле, а я пару раз – на его концерте.
Все. Победа. Каким огнем восторга вспыхнули ее глаза.
– Так ты поступаешь или уже закончил?
– Закончим вместе. Договорились?
– Договорились…
– И лучше прямо сегодня.
Вечеринка у музыканта. Много народу. Человек шестнадцать—семнадцать. Хотя для коммуналки на улице Марата еще терпимо.
Измученный эрекцией, я устал гладить ее по колену.
Наконец кто—то взял гитару и запел.
Я пригласил ее на медленный танец.
– Пойдем, – просто сказал я.
Оттого, что мы резко поднялись, хмель ударил в голову. Мы крепко прижались друг к другу, чтобы не упасть, еще больше пьянея от происходящего.
– Пойдем, – снова сказал я и вывел ее в коридор.
Идти, честно говоря, было особо некуда.
В ванной кто—то уже блевал. Мы заперлись в туалете. Сырые от возбуждения, стали срывать друг с друга одежду, следя за тем, чтобы она не попала в ничем не защищенный от бактерий унитаз питерской коммуналки.
От такого стремительного развития событий я не смог вовремя собраться с мыслями. Она встала на колени и взяла в рот мой член.
Да как взяла! Клянусь, даже в моей богом забытой школе больше времени уделяли учебе.
Какая, боже, была во всем этом романтика и искренность!
Я стоял ошарашенный, вглядываясь в ее по—детски сосредоточенное лицо.
Неужели мне все это кажется? Она подняла глаза, и наши взгляды встретились.
В ее зрачках был отнюдь не алкоголь, не секс, не похоть и не удовлетворение.
Ее взгляд был спокойным, доверчивым и влюбленным.
Не менее влюбленным, чем мой. Он словно говорил: «Если вам нравится то, что я сейчас делаю, я готова заниматься этим постоянно. Мне так хорошо и уютно… А вам?»
Силы небесные, а как уютно было мне! Я чувствовал, что все в моей жизни переменилось. Наконец—то ко мне пришло чувство – большое и взаимное.
6
Я привел ее к Баку на следующий день.
– Мне нужно, чтобы она поступила.
Бак снял с испорченных чтением в пьяном виде глаз очки, протер их куском какого—то носка, извлеченным из кармана, надел их и долгим опытным режиссерским взглядом провел первый экспресс—анализ. Дольше и внимательней всего он рассматривал ноги, конечно.
– А у нее что, есть шансы не поступить?
Задача была актуализирована, и мы принялись за работу. Мне нужно было, чтобы она поступила именно со мной на один курс, и именно к Фильштинскому.
Услышав про Филю, Бак безоговорочно отмел мое предложение по изучению женского монолога про Пушкина—Евтюшкина из нашего культового спектакля.
Сколько я, сбегав за портвейном, ни уговаривал его остановиться на знакомом и принесшем мне успех материале, он отмахивался от меня как от мухи.
Уставив свой взгляд на то и дело появляющийся в пространстве мини—юбки белый треугольничек трусов, он то и дело бубнил:
– Нет, это все на хуй не нужно… Филе это на хуй не нужно… наши Петушки… и тебе другой монолог нужен… – и вдруг зашипел на ухо: – Я извиняюсь, а у нее сейчас стринги надеты? На хрен вам поступать, оставайтесь в студии – живите здесь. Поставим «Ромео и Джульету» – я давно мечтал, просто у меня все время не было пары… в смысле, у тебя не было пары…
– Перестань, Бак, – мы же обо всем договаривались… я поступаю и договариваюсь с мастером, что буду играть спектакль…
– Ну, ладно. Тогда еще один вопрос, очень важный: а как она кричит во время секса, пищит или низким голосом?
Именно на ее грудной голос, который, по моим искренним и восторженным заверениям, был очень низким, и была сделана ставка. Монолог Катерины теперь начинался на четвереньках с низкого грудного плача, точнее будет сказать – животного рыка, который Сашка издавала, подметая пол студии распущенными волосами.
Только набрав определенный драматично—истеричный градус, ей разрешено было переходить к словам.
Бак кричал: «Пошла!» – и монолог действительно звучал совсем иначе. Говоря его, она продолжала стенать, мотать головой и размахивать руками, постепенно вставая на колени и с колен во весь свой модельный рост.
– Не уходи вверх интонацией, держи низ! – орал Бак.
