Рышард Капущинский - Путешествия с Геродотом
Приговоренный к Индии
При входе в четырехмоторный колосс «Эр Индия Интернэшнл» пассажиров приветствовала стюардесса, одетая в сари пастельных тонов. Мягкий цвет ее одежды словно обещал, что нам предстоит спокойный и приятный полет. Ее руки были сложены как для молитвы, но то был индуистский жест приветствия. На лбу, на уровне бровей я увидел поставленную помадой точку, ярко-красную, словно рубин. В салоне чувствовался сильный и незнакомый мне запах, наверняка это был запах каких-то восточных благовоний, индийских трав, плодов и смол.
Мы летели ночью, в иллюминаторе виднелся только зеленый огонек, мигающий на краешке крыла. Это было еще до демографического взрыва, поэтому летали с комфортом, часто в полупустых самолетах. Так случилось и на этот раз. Люди спали, удобно растянувшись поперек кресел.
Я чувствовал, что не сомкну глаз, а потому полез в сумку и достал книгу, которую Тарловская дала мне в дорогу. «История» Геродота — объемистый, насчитывающий несколько сот страниц том. Такие толстые книги выглядят привлекательно, они — словно приглашение к обильно уставленному столу. Я начал с введения, в котором переводчик Северин Хаммер описывал судьбу Геродота и знакомил нас с замыслом этого труда. Геродот, пишет Хаммер, родился около 485 года до Рождества Христова в Галикарнасе, портовом городе Малой Азии. Приблизительно в 450 году он перебрался в Афины, а оттуда, через несколько лет — в греческую колонию Фурии на юге Италии. Умер около 425 года. В жизни он много путешествовал. Оставил книгу, предположительно единственную написанную им, — как раз «Историю».
Хаммер пытается приблизить к нам образ человека, который жил две с половиной тысячи лет назад, о котором мы, в сущности, знаем мало, а также не можем себе представить, как он выглядел. Оставленный им труд, в его первоначальной версии, оказался доступен только горстке специалистов, которые, кроме знания древнегреческого языка, должны были уметь читать специфический тип записей: текст выглядел как одно бесконечное, не прерывающееся слово, тянущееся через десятки свитков папируса: «Тогда не выделяли ни слова, ни предложения, — пишет Хаммер, — не знали ни глав, ни книг, текст был непрерывным, словно полотно». Геродот скрывался за этим полотном, как за тяжелым занавесом, который ни его современники, ни тем более мы не в состоянии окончательно раздвинуть.
И прошла ночь, и прошел день. Пусть через иллюминатор, но я впервые увидел такой большой кусок нашей планеты. Эта картина навевала мысль о бесконечности мира. Мир, который я знал до той поры, имел километров пятьсот в длину и четыреста — в ширину. А здесь мы летим и летим, и нет этому полету конца, и только внизу, далеко-далеко под нами, Земля все время меняет цвета: то она выжженная, то коричневая, то зеленая, а потом долгое время — темно-синяя.
Поздним вечером мы приземлились в Нью-Дели. Тотчас же меня обволокла влажная жара. Мокрый от пота, беспомощный стоял я в этом странном, незнакомом месте. Люди, с которыми я летел, внезапно исчезли, подхваченные оживленной пестрой толпой встречающих.
Я остался один, не зная что делать. Маленькое и темное здание аэропорта опустело. Я одиноко стоял в ночи, а что было дальше, в ее глубине, я не знал. Спустя какое-то время появился старик в просторном белом одеянии до колен, с реденькой седой бородкой и в оранжевом тюрбане и сказал мне что-то непонятное. Думаю, спросил, зачем я стою посреди пустого аэропорта. Я не знал, как ответить ему, осматривался и решал, как быть дальше. Я был совершенно не подготовлен к этой поездке. В моей записной книжке — ни фамилий, ни адресов. Английский я знал слабо. Дело в том, что когда-то единственной, в сущности, моей мечтой было достичь недостижимого, то есть пересечь границу. Я ведь не хотел ничего больше. Но последовательность событий, раз приведенная в движение, занесла меня сюда, считай на край земли.
Старик подумал немного и в конце концов дал мне знак следовать за ним. Перед входом в здание, в сторонке стоял обшарпанный автобус. Мы сели в него, старик завел мотор, и мы поехали. Успели отъехать несколько сот метров, как водитель притормозил и начал страшно клаксонить. Вместо шоссе я увидел широкую белую реку, уходившую куда-то далеко в темную гущу душной, влажной ночи. Эту реку образовывали спящие под открытым небом люди, часть которых лежали на каких-то деревянных носилках, матах и рогожах, но большинство — прямо на голом асфальте и на тянущихся по обеим сторонам дороги песчаным обочинам.
Я думал, что разбуженные ревом клаксона люди в бешенстве бросятся на нас и побьют или линчуют. Как бы не так! Они по очереди, по мере нашего продвижения по дороге, вставали и отходили, забирая с собой детей и подталкивая едва передвигающихся стариков. В их смиренной кротости было что-то робкое, что-то извиняющееся, как будто, спя на асфальте, они совершили преступление, следы которого теперь пытаются стереть. Так мы продвигались по направлению к городу: беспрестанно ревел клаксон, люди вставали и пропускали нас, и это, казалось, не кончится никогда. В городе улицы тоже оказались труднопроходимыми, и все представлялось большим кочевьем одетых в белое сонных привидений.
Так мы доехали до места, освещенного красной люминесцентной надписью: ОТЕЛЬ. Водитель оставил меня у стойки портье и ни слова не говоря исчез. Портье в синем тюрбане, проводил меня к маленькому номеру, где хватало места только для кровати, столика и умывальника. Ни слова не говоря, стащил с кровати простыню, по которой в панике заползали насекомые, стряхнул их на пол, пробормотал что-то вроде пожелания спокойной ночи и удалился.
Я остался один. Сел на кровати и стал анализировать ситуацию. Минус состоял в том, что я не знал, где нахожусь, плюс — в том, что у меня была крыша над головой, что хоть где-то (в гостинице) я нашел приют. Чувствовал ли я себя в безопасности? — Да. Чужим? — Нет. Необычно? — Да, но что значит чувствовать себя необычно, этого я пока не мог объяснить. Впрочем, это ощущение конкретизировалось утром, когда в комнату вошел босоногий человек и принес мне чайник чая и несколько бисквитов. Такое со мною произошло впервые в жизни. Он молча поставил поднос на столик, поклонился и бесшумно вышел — в его поведении была естественная любезность, поразительный такт, нечто столь деликатное и достойное, что я сразу проникся к нему восхищением и уважением.
Настоящее столкновение цивилизаций произошло часом позже, когда я вышел из гостиницы. С противоположной стороны улицы, на маленькой тесной площади с рассвета стали собираться рикши — худые, сгорбленные люди на тонких жилистых ногах. Должно быть, дознались, что в гостинице остановился сахиб, а сахиб по определению должен быть при деньгах, вот они ждали и терпеливо, готовые к услугам. Меня же одна только мысль, что я удобно устроюсь на сиденье рикши, а худой, голодный, полуживой слабак будет тянуть ее, переполняла невыразимым отвращением, возмущением, гневом. Быть угнетателем? Кровопийцей? Эксплуатировать другого человека? Нет уж, меня воспитали в совершенно другом духе! А именно: что эти живые скелеты — мои братья, товарищи, ближние, плоть от плоти. А потому, когда рикши бросились ко мне с умоляющими и приглашающими жестами, толкаясь и борясь друг с другом, я принялся решительно их отпихивать, ругаться и протестовать. Удивленные, они не могли взять в толк, чего мне надо, понять не могли. Ведь они рассчитывали на меня, я был их единственным шансом, единственной надеждой хотя бы на чашку риса. Я шел не оборачиваясь, бесчувственный, неумолимый и гордый тем, что отверг предложенную мне роль пиявки, сосущей человеческие кровь и пот.
Старый Дели! Его пыльные, узкие улицы в невыносимой жаре, в душном запахе тропического разложения. И эта толпа молчаливо снующих людей, их появление и исчезновение, их смуглые, влажные, ничего не говорящие, непроницаемые лица. Тихие, не подающие голоса дети, какой-то мужчина, тупо озирающий обломки своего велосипеда, рассыпавшегося на проезжей части, женщина, продающая что-то завернутое в зеленые листья, — но что? Что прикрывают эти листья? Нищий, демонстрирующий, как кожа его живота льнет к позвоночнику, — но разве такое бывает, разве такое можно представить? Передвигаться надо осторожно, потому что многие торговцы раскладывают товар прямо на земле, на тротуаре, на обочинах дороги. Вот мужчина, разложивший на газете два ряда человеческих зубов и какие-то старые зубоврачебные щипцы, — так он рекламирует свои стоматологические услуги. Рядом с ним сухонький, сгорбленный человечек продает книги. Копаюсь в беспорядочных кипах и в конце концов покупаю две: Хемингуэя «For Whom the Bell Tolls»[2] (чтобы учить английский) и книгу священника Дж. А. Дюбуа «Hindu Manners, Customs and Ceremonies»[3]. Священник Дюбуа прибыл в Индию как миссионер в 1792 году и провел в этой стране тридцать один год, а плодом его изучения обычаев индусов стала эта купленная мною книга, которая при поддержке Британской Ост-Индской компании была впервые издана в Англии в 1816 году.
