Ежи Анджеевский - Страстная неделя
Встреча с Иреной усилила в Малецком смятение, нараставшее со вчерашнего вечера. Он почувствовал себя очень несчастным, ибо, как типичный интеллигент, принадлежал к породе людей, которые ничтоже сумняшеся противопоставляют людским страданиям и бедам свои душевные конфликты.
Тем временем противотанковая пушка смолкла. Из граммофона на соседнем дворе доносился зычный мужской тенор. Округлые звонкие итальянские слова звучали среди стен громко и отчетливо. В глубине площади настойчиво трещали пулеметы. Люди, укрывшиеся во дворе, снова возвращались в подворотню. Мальчуган, которого мать назвала Рысеком, прибежал оттуда к ней, все еще стоявшей у подвальных ступенек.
— Мама! Немцы расшибают еврейские дома! Вот такие дырищи, — показал он руками, — уже понаделали!
— Иди домой, Рысек, — шепнула женщина.
Он тряхнул непослушными льняными вихрами.
— Счас приду! — И, круто повернувшись на пятке, помчался обратно.
— Погляжу, нельзя ли уже выйти на улицу? — сказал Малецкий и отошел от Ирены посмотреть, что делается за воротами.
Он увидел стоящую перед домом пушку и около нее нескольких немецких солдат. В глубине площади не умолкая строчил пулемет. Ворота были приоткрыты, и кучка людей упрашивала высокого, плечистого солдата, чтобы он позволил им выйти. Тот сперва не соглашался. Потом отошел в сторону и махнул рукой. Тотчас десятка полтора человек бросились к выходу.
Малецкий поспешил к Ирене.
— Послушай, мы можем выйти, только поскорей, а то сейчас…
И осекся, взглянув на Ирену. Она была бледна, лицо исказилось. Стояла, держась рукою за стену.
— Что с тобой? — испугался он. — Тебе дурно?
— Нет, — возразила она.
Однако лицо ее бледнело все сильнее. Оглядевшись вокруг, Малецкий быстро подошел к хозяйке подвала.
— Можно попросить у вас немного воды? Женщине дурно.
Та взглянула на Ирену. Мгновение колебалась. Потом кивнула.
— Пойдемте.
Малецкий сошел за нею вниз и остановился в дверях. На него резко пахнуло нищетой. В подвале помещалась кухня: низкая, закопченная, пронизанная сыростью. Мебели почти что не было. На деревянной кровати у стены лежал, прикрытый отрепьями красного некогда одеяла тощий старик. У самого входа сидел на табуретке темноволосый парень и чистил картошку. Делал он это на диво сноровисто. С быстротой автомата орудовал коротким ножичком, точным движением бросал очищенные картофелины в стоявшую на полу миску с водой. Лица его не было видно. Низко склоненная голова была в тени.
Женщина, зачерпнув воды из ведра, подала кружку Малецкому. Он поблагодарил и быстро вернулся наверх, к Ирене.
— Выпей немного, — он протянул ей воду.
Она сперва не хотела, потом дала себя уговорить. Однако, глотнув пару раз, отстранила кружку.
— Не могу, — шепнула она с отвращением.
Впрочем, постепенно она приходила в себя. Только
слегка еще дрожала и все опиралась о стену.
— Как ты?
Она кивнула: лучше. В эту минуту из подвала выглянула женщина.
— Может, ей посидеть хочется? — спросила она. — Пожалуйста, к нам можно.
Он вопросительно взглянул на Ирену. Она против ожидания согласилась. Он проводил ее вниз. Женщина вытерла тряпкой деревянный табурет.
— Садитесь, — она пододвинула табурет поближе к двери.
Малецкий встал рядом. Противотанковая пушка снова начала обстрел. Лежавший у стены мужчина застонал.
Но женщина не обращала на него внимания. Она стояла посреди кухни, уронив руки, худая, маленькая, до предела измученная. Хотя платьишко на ней было жалкое, ветхое, выглядела она опрятно. Гладко зачесанные волосы были уже седые, кожа на висках пожелтевшая, как пергамент.
Малецкий кивнул на кровать.
— Это ваш муж? Он болен?
— Болен, — ответила она. — Но это не муж, это отец мужа.
— А муж?
— Еще в сентябре погиб.
Ирена теперь только огляделась. Женщина перехватила ее взгляд.
— Нас немцы из Познаньского воеводства выгнали, — объяснила она. — В Могилине у нас домик был, муж у меня там садовничал…
Она замолкла и тоже оглядела подвал.
— А теперь вот, все прахом пошло!
Малецкий, который уже несколько минут присматривался, как парень чистит картошку, наконец не выдержал и сказал:
— Ну и ловко же вы ее чистите!
Парень вздрогнул, прервал работу и поднял голову.
Лицо его, прежде, видимо, довольно красивое и приятное, а теперь отекшее, с кирпичными, отливающими синевой пятнами на щеках, казалось маской. Парень был острижен наголо, глаза под воспаленными веками были мертвые, неподвижные, тусклые. Этот остекленелый, нечеловеческий взгляд произвел на Малецкого гнетущее впечатление. У него отлегло от сердца, когда паренек, не произнеся ни слова, опять нагнулся и, вынув из корзинки картофелину, принялся ловко очищать ее своими красными, тоже слегка отекшими руками.
В комнате воцарилось молчание. Мужчина у стены, постанывая, пытался высвободить руки из-под отрепьев одеяла. Тенор во дворе выпевал новую арию. Издалека доносились одиночные выстрелы.
— Это мой старший сын, — сказала вдруг женщина, — из Освенцима вернулся.
Никто на ее слова не отозвался. Женщина устало глядела на парня, который сохранял полное равнодушие, будто не о нем шла речь.
— Два года там просидел. На улице его схватили.
Она вдруг захлопотала, принялась переставлять побитые горшки и кастрюли. Впрочем, огонь в плите не горел, холод в подвале был еще более пронизывающий, чем во дворе. Солнце, похоже, никогда сюда не проникало.
Малецкий взглянул на Ирену. Ока уже окончательно пришла в себя, была только чуть бледнее обычного. Сидела, неестественно выпрямившись, и темными своими глазами внимательно, хотя и безучастно, смотрела на женщину. Та перестала наконец суетиться, повернулась и подошла к сыну.
— Хватит чистить, Казик, — мягко сказала она. — На сегодня достаточно.
Тут со стороны ворот донесся резкий, гортанный крик солдата. Парень вздрогнул, отошел от окна и инстинктивно съежился. Покрасневшие его глаза испуганно покосились на Малецкого и Ирену. Только при виде матери он немного успокоился, но продолжал стоять, вжавшись в угол, неуверенно поглядывая на чужих.
— Пошли! — Малецкий склонился к Ирене.
Она тяжело поднялась и равнодушно, с оттенком презрения поблагодарила за гостеприимство.
Малецкого это задело.
— Ирена! — сказал он с упреком, когда они были уже наверху. — Как ты могла таким тоном проститься с этими несчастными?
Она посмотрела на него с той же холодной насмешкой, что и при встрече.
— Тебе не понравился мой тон?
— Не понравился.
Твердость его ответа нисколько ее не смутила.
— Что поделаешь, какой есть, такой есть.
— Ирена!.
— Чему ты удивляешься? — отозвалась она уже раздраженно. — Эта женщина еще не самая несчастная. Ей не приходится умирать от страха, что сыновей ее в любой момент могут застрелить только за то, что они такие, а не другие. Они при ней, понимаешь? Ей можно жить. А нам?
— Нам? — в первую минуту он не понял.
— Нам, евреям, — ответила она.
Послышалась пулеметная очередь. На этот раз очень близко. Зато пушка била теперь из других ворот. .
— Раньше ты не говорила: мы! — тихо сказал Малецкий.
— Не говорила. Но меня научили. Вы научили.
— Мы?
— Вы, поляки, немцы…
— Ты нас объединяешь?
— Так вы же арийцы!
— Ирена!
— Вы научили меня этому. Только недавно я поняла, что все люди на свете всегда ненавидели нас и ненавидят.
— Преувеличение! — буркнул он.
— Вовсе нет! А если и не ненавидят, то в лучшем случае с трудом терпят. Не говори мне, что у нас есть друзья, это только кажется так, а на самом деле нас никто не любит. Даже помогаете вы нам иначе, чем другим людям…
— Иначе?
— Да, тут вам приходится вынуждать себя к самопожертвованию, к сочувствию, к тому, что человечно, справедливо, — к добру. О, уверяю тебя, кабы я способна была так не любить евреев, как вы их не любите, то не стала бы говорить «мы» и «вы». Но я не способна на такое чувство и должна быть одной из них — еврейкой! А кем же мне еще быть, скажи?
— Собой, — сказал он без особого убеждения.
Она ответила не сразу. Опустив голову, стояла довольно долго, снова чертя зонтиком по земле невидимые знаки. Потом вдруг подняла на Малецкого свои восточные прекрасные глаза и сказала мягким, похожим на прежний голосом:
— Я и есть я. Но барышни Лильен из Смуга уже не существует. Мне приказано было забыть о ней, вот я и забыла.
В воротах началось движение. Пользуясь новым перерывом в стрельбе, люди выбегали на улицу.
— Пошли! — сказал Малецкий.
Немецкий солдат, патрулирующий в воротах, торопил выходивших. Мгновение спустя Малецкий и Ирена были уже на улице.
Ирена этого района не знала и в нерешительности остановилась. Малецкий повел ее в сторону Францисканской улицы. Немногочисленные прохожие тоже устремились туда, держась поближе к домам. Где-то вдали слышались одиночные выстрелы. Посредине мостовой медленно ехала открытая военная машина. С ее ступеньки молодой офицер громко отдавал команду солдатам, построившимся у карусели.
