Виктор Коклюшкин - Убойная реприза
За окном шумела и вскрикивала нервными автомобильными гудками наша маленькая улица. На соседней, большой, по утрам пробки, и вот повадились объезжать по нашей. Дожили! По статистике больше всего дорогих «Мерседесов» – в России! Где средняя пенсия ниже прожиточного минимума! Холодильник опять пустой! Жрет он, что ли, по ночам продукты?!
Я вылил кофе и, не дожидаясь одиннадцати, позвонил Эдику – небось, не артист, должен вставать рано. Артиста утренним звонком лучше не тревожить: во-первых, можно разбудить, а во-вторых, человек, который в одиночку общается с тысячными залами, может спросонья так рявкнуть, что комок его негативной энергии влетит в ухо, как пуля. И ранит на весь день.
– Что, уже сделал? – удивился Эдик. – Ну, тогда перекинь мне, у тебя компьютер есть?
Ох, уж эти вопросы! Но общаешься с людьми – терпи! Не хочешь объяснять – терпи! Если объясняешь, а не понимают – общайся с теми, кто поймет! А понимает меня лучше всех Джек. Сколько раз, бывало, втолковываю на кухне, что такое Жизнь! Сын, немного послушав, потихоньку уходит, жена – засыпает, и только Джек – немецкая овчарка, уши навострит, смотрит, не мигая. Изумляется: какой Витя умный! И радуется и гордится мной!
Отдать эстрадный текст без разъяснений – это все равно что цветок розу сразу отнести на помойку. Сколько раз попадал впросак, доверившись, понадеявшись. В Москонцерте, бывало, смотрит редактор в рукопись, ожидая привычных реприз и не понимая, где же тут смех? И в театре – на праздновании 90-летия МХАТа у Дорониной, доверился я, затюканный бытом, режиссеру, не ходил на репетиции, а когда пришел в верхний малый зал – увидел на сцене понурых актеров, расстроенного режиссера и взбешенную львицу Татьяну Васильевну.
Как холодной водой окатило меня. Сел в задний ряд и слышу ее голос: «Кто эту ерунду написал?!»
«Я!» – сказал я. И вышел на сцену. Подмостки меня всегда успокаивали – может быть, жена права, и я действительно высокомерен? Но спасибо, закалила она меня: никогда я не мог доказать зимой, что на улице – зима, если ей хотелось, чтоб было лето! В лучшем случае, сводилось к тому, что да, холодно, снег, но в этом виноват я. Вышел я на сцену, как на боксерский ринг, однако народная артистка враз уловила, где собака зарыта. Откопали псину, и та радостно загавкала. И отлегло у всех от сердца. Даже Вл. Бондаренко, служивший тогда у Дорониной зав. литературной частью и сидевший с двумя продуктовыми наборами на коленях, повеселел. Что можно, наконец-то, идти домой со спокойной совестью, потому что сценария он не читал, а в пакетах могло что-нибудь подтаять, год-то несытый был – 1989-й!
И позже тоже… Союзконцерт делал презентацию книжки Лужкова. Гр. Горин написал монолог Гоголя для Хазанова, я меня уговорили написать монолог Гиляровского – дяди Гиляя, для Ляховицкого; и я написал и, затюканный жизнью, не ходил на репетиции, а потом позвонил режиссер, тот самый легендарный Эдик, и сказал, что надо что-то делать, потому что монолог «не идет», и что машину за мной он уже послал. И я приехал, и на втором этаже у окна, выходящего на Неглинку, показал артисту, где сделать акценты и с какой интонацией, и он, с ходу вняв, обрадовался и на выступлении в концертном зале «Россия» имел успех. Потому что истинный юмор прячется не снаружи, а внутри слов, как косточка в персике, как деньги в бумажнике, как…
Послать по электронной почте я могу, а что толку – если все равно придется ехать и объяснять?
– Ты скажи лучше, кто будет ставить?
– Режиссер, – быстро заверил Эдик.
– И фамилия у него есть?
– И даже имя, – сказал Эдик с ударением на «имя».
– Ну, тогда надо как-то встретиться поговорить…
– Жди! – пообещал Эдик.
Ждать пришлось недолго.
– Виктор Михайлович, это – Икс Игрекович, – сказал глуховатый, тревожно-знакомый голос. Конечно, не Икс Игрекович, но про себя я могу откровенничать, а другие пусть сами решают, как им предстать миру.
– А… а вы кто? – не сразу сообразив, спросил я.
– Режиссер… Икс Игрекович.
Я соотнес услышанное со знаемым, и перед мысленным взором встала, как бы выплыла, из тумана невысокая фигура пожилого, седоватого мужчины с большим носом и грустными глазами.
– Здравствуйте, Икс Игрекович, – ошеломленно сказал я, уверенный, что он уехал или, прости Господи, умер, а получается…
– Эдуард Наумович предложил нам встретиться, когда вы смогли бы?..
Я смог вечером. Во-первых, часам к восьми Москва угомонится, во-вторых, я часов с четырех до девяти не творец. Даже править текст не берусь – обязательно испорчу. В полной уверенности, что улучшил. А потом диву даюсь, как меня угораздило? Сколько раз случалось – вычеркну абзац, а потом Фима звонит после концерта и говорит: «Ты зря вычеркнул, я попробовал – он хорошо проходит». Так я в следующие разы, вычеркивая, не сильно замарывал.
Ну, и в-третьих, не дергает никто. Днем сядешь переговоры вести, то у одного – мобильник, то у другого, как будто тот, кто звонит, важнее того, с кем ты нос к носу беседуешь. Да и время растягивается непотребно: пока твой собеседник уйдет в свой разговор, пока вернется. А ты сидишь и ждешь, и еще как бы подслушиваешь, а к тебе еще боком норовят повернуться, говорят недомолвками, а на хрена мне их секреты нужны!
Поехал вечером, подождал, пока спадет пассажиропоток в метро, и тронулся в путь. С таксистом ехать или с бомбилой – не всегда спокойный мужик попадется: один всю дорогу гундел, жаловался на жизнь – последнюю энергию, гад, у меня вытянул! Мне в Театре Российской армии выступать – там зрительный зал громадный, а у меня сил нет слово через рампу перекинуть. А как-то в такси отъехал от дома метров пятьсот и у светофора выскочил. Шофер такой попался – взглядом зарезать мог. Сунул я ему деньгу и выскочил. И спокойно успел на концерт, отряхиваясь в метро от его злобности. А однажды на съемку в Олимпийскую деревню ехал – женщина-таксист попалась, я опрометчиво сел на переднее сиденье, отодвигался, отодвигался и чуть в дверь не вывалился. А однажды…
В общем, поехал я на метро и приехал – будто под дверью стоял ожидаючи, когда восемь стукнет. Эдик уже мельтешил перед Икс Игрековичем, рассказывал какой-то анекдот и сам смеялся.
– О, а вот и Виктор Михайлович! – чрезмерно обрадовался он. – Чай? Кофе?
– Я пришел работать! – веско пошутил я, но такие мои шутки мало кто понимает.
В 72-м… осень, в квартире холодно, Лялька маленькая. Поехал к Сереге – он брал у меня обогреватель, все собирался завезти, но…
Я поехал. Станция «Лось». Редкая желтая листва, зябкость раннего утра. Открыл калитку, подошел к дому, постучал в дверь. Сначала в окне показалось лицо Сереги, потом он неодетый – в дверном проеме:
«Ты что?!» «Петька арестован!» – ляпнул я. Петька учился с Серегой на филфаке и давал нам читать самиздатовскую литературу. «А ты?!» «Вот предупредить…» Лицо у Сереги побелело. «Я сейчас порву! Сожгу! В печке!»
«Что там, Сереж? Здравствуй, Вить!» – появилась Нина. Я опомнился: у него жена, годовалая дочь! «Ну, может быть, это ошибка», – сказал я. «Как ошибка? – уцепился, порозовел филфаковец. – А ты-то как узнал?!» – впервые догадался спросить он. «Ну-у… – сказал я, – я ничего не узнал, но… на всякий случай надо быть готовым!»
«…………………!» – заорал Сергей, хотя чего орать – вернул бы обогреватель, и…
Или в 85-м, после концерта – банкет в московском КГБ. После первой рюмки – анекдоты. Я налил себе в фужер нарзана, встал и говорю: «За этим столом собрались те, кто должен народ защищать, и те, кто просвещать (я имел в виду журналистов), и что же: выпили и – стали рассказывать анекдоты, смеяться над этим народом!» Как меня угораздило? Кто подтолкнул?! Может быть, потому что в то время я не пил. За столом у сидевших рюмки в руках сковало. Ратмир Тумановский из «Литературной газеты» говорит: «Вить, мы не на собрании». Лучше бы он молчал, потому что я вмазал: «А я в отличие от других: и на собрании, и за столом говорю одно и то же!» Гробовая тишина образовалась в полуподвальном зале за овальным столом. И тут встал председатель КГБ по Москве и Московской области и сказал: «Наверное, мы не правильно сделали, что сразу сели за стол, надо было сначала рассказать о наших успехах. Я думаю, это сделает Н. Н., как председатель месткома». Встал обескураженный председатель месткома и: «В текущем году сотрудниками Комитета проделана большая работа… в настоящее время проводится операция, о которой вскоре будет проинформирована широкая общественность…» При этом все готовы были меня убить. Особенно журналисты.
– Я пришел работать, – наслаждаясь своим юмором, повторил я, – чай я мог бы попить и дома!
Режиссер взглянул на меня с любопытством.
– Ну, давайте работать, – заюлил Эдик. – Ты принес сценарий?
Сценарий, четыре странички на машинке, я принес. К слову сказать, накануне Нового года позвонил какой-то дядька, говорит: «Я знаю, вы печатаете на машинке и не пользуетесь компьютером, я рядом живу и мог бы вам машинку дать – она мне не нужна». «Спасибо! – заорал я. – Мне не нужно!» Моя машинка – это моя машинка! Сколько на ней напечатано, сколько шуток улетело из-под ее валика во все концы страны и заграниц! Моя машинка – это часть моей жизни! Души! И потом – откуда он узнал?
