Делмор Шварц - Мужская сила. Рассказы американских писателей

Чуть больших успехов можно было добиться на так называемых консультациях — получасовых беседах, во время которых он обсуждал со студентками с глазу на глаз проверенные им ранее сочинения или помогал выбрать темы для следующих. Девушки, оставшись наедине с молодым человеком, смущались, зажимались — как-никак всего-навсего подростки. Тем не менее эта сторона преподавательской деятельности, весьма сходная с репетиторством, была мистеру Фишу и интересна, и полезна. Она служила способом лучше узнать людей, познакомиться с которыми поближе не представлялось возможности.

Не так давно он попросил студенток вести дневник и каждый вечер записывать все, что им довелось увидеть или услышать интересного за день. Дневник имел целью выработать привычку передавать свои ощущения, переводить впечатления в слова; вдобавок непродуманный, непринужденный характер дневника должен был освободить студенток от запретов, сковывавших их в сочинениях на заданную тему. В прошлом году затея с дневником принесла свои плоды.

Когда мистер Фиш вошел в кабинет, там его уже ждала мисс Люси Эберхардт. Высокая, голубоглазая блондинка, она обещала в будущем стать хорошенькой. Однако сейчас, в восемнадцать лет, выглядела нескладной, дергалась, смущалась и оттого держалась и вовсе неловко. Примостясь на стуле напротив мистера Фиша, она излишне нарочитым движением одернула юбку так, будто та задралась слишком высоко и преподаватель глазеет на ее голые ноги. Но мистер Фиш и не думал смотреть на нее: он без промедления приступил к чтению; первая же, сегодняшняя запись в ее дневнике была озаглавлена:

«За обедом у меня и двух моих подруг завязался интересный разговор. Одна из них ни с того ни с сего спросила: „Если бы тебе пришлось выйти замуж за одного из троих, китайца, еврея или негра, на ком ты остановила бы выбор?“ Мы единодушно согласились, что в таком случае предпочли бы и вовсе не выходить замуж! Но не прекращать же дискуссию, и мы договорились, что согласны выйти замуж за кого-нибудь из троих и что все они умны, образованны и хороши собой, разумеется, как представители своих рас. Все они появились на свет у себя на родине, но при этом отлично говорят по-английски и воспитанные джентльмены. Я, к примеру, решительно не могла остановить выбор ни на ком. Мои подруги подумали-подумали и сказали, что, пожалуй, выберут китайца, но уж никоим образом не негра.

— Почему вы выбрали китайца, а не еврея? — спросила я их. — Ведь у еврея, пусть даже он родом из Сирии, внешне больше сходства с нами, чем у китайца?

Однако объяснить свои предпочтения внятно мои подруги не смогли. Сказали только: есть в евреях что-то такое, что отталкивает от них людей других национальностей. И рано или поздно это выплывает наружу. Среди евреев встречаются и очень обаятельные, но даже лучших из них не любят: что ни говори, а они назойливые, жадные и не останавливаются практически ни перед чем, чтобы добиться своего. Китайцы же, уверяли мои подруги, очень доброжелательны, а те из них, кому удалось получить образование, еще и незаурядно умны.

Но я задумалась: а не объясняется ли их выбор иной причиной? И хотя в Америке расовые предрассудки не играют такой роли, как в других странах, нельзя отрицать, что и у нас имеет место нетерпимость. Так как негры когда-то были нашими рабами, нетрудно понять, почему мы относимся к ним, как к низшим существам. С таким же предубеждением мы относимся и к евреям. Не исключено, что в основе этого лежит зависть, так как евреям удалось протыриться на хорошие местечки и зашибить деньгу. Похоже, евреи наживают себе врагов повсюду, где бы они ни поселились, из-за своих повадок и мерзких способов, которыми добиваются своего. А вот китайцам мы уж бог знает сколько лет пытаемся помочь, а в эту войну они еще и стали нашими союзниками! Нам с ними нечего делить, и мы им сочувствуем.

Если выбор моих подруг определили эти соображения, на мой взгляд, их выбор нельзя считать вполне объективным. Впоследствие чего я думаю: окажись я перед таким ужасным выбором, я бы выбрала самого красивого, порядочного, доброго из троих, ну и того, чьи взгляды были бы ближе всего к моим».

— Весьма интересно, мисс Эберхардт, — сказал мистер Фиш — он был ошарашен, и это заглушило все другие чувства.

Мистер Фиш осведомился у студентки, учатся ли у него ее подруги, и она сообщила, что да, одна из них учится у него, и она-то и уговаривала ее не записывать их разговор в дневник, однако ее этот совет не остановил.

— Ну нет, мисс Эберхардт, — сказал мистер Фиш, — искренне высказать то, что думаете, то, что занимает ваши мысли, — в этом и состоит цель задания. Вы станете писать лучше, если будете выражать непосредственно то, что чувствуете. Должен, однако, заметить, что в вашем сочинении имеются изъяны. Как я уже указывал ранее, такие сугубо разговорные выражения, как «протыриться» и «зашибить деньгу», в письменном языке неуместны. «Воспитанный джентльмен» — тавтология: понятие «джентльмен» предполагает воспитанность. Допускаете вы и другие лексические ошибки: правильно было бы написать «вследствие чего», а не «впоследствие чего». Что же касается содержания вашей дневниковой записи, я полагаю неуместным делать по этому поводу какие-либо замечания.

— У меня не было намерения никого поддеть, — сказала мисс Эберхардт, чем изрядно удивила мистера Фиша: ему казалось, что в его тоне не проскользнуло ни обиды, ни неудовольствия.

Некоторое время мистер Фиш помолчал. Задался вопросом, что он чувствует, но чувствовал лишь, что те чувства, которые он должен был бы испытывать, отсутствуют.

Мисс Эберхардт всматривалась в него — ждала, прежде чем уйти из кабинета, как он закончит консультацию.

— Если не считать тех ошибок, о которых я уже упоминал, мисс Эберхардт, — нарушил наконец молчание мистер Фиш, — работу вашу можно считать вполне удовлетворительной, с заданием вы справились. Должен добавить, что в настоящее время в нашем университете есть китайцы…

Он запнулся. Не надо бы мне это говорить, одернул он себя; при этих его словах ноздри у мисс Эберхардт раздулись.

— Однако мне рассказывали, — продолжал он, не в силах остановиться, — что на побережье Тихого океана не любят и китайцев, во всяком случае, не любили до тех пор, пока не были приняты Законы об исключении[3]. Тем не менее я вправе судить лишь о том, верно или неверно вы выбираете слова, логично ли выстраиваете тему, четко ли выражаете мысль. Если у вас больше нет вопросов, на сегодня — все.

— Я не хотела вас подъелдыкнуть. — Мисс Эберхардт была озадачена, сконфужена.

— Мисс Эберхардт, такие слова, как «подъелдыкнуть» и «протыриться», относятся к низкой лексике. Можно выражать свои мысли естественно, без экивоков, не прибегая к жаргонизмам.

— Очень вам благодарна, мистер Фиш, — с этими словами мисс Эберхардт отбыла: мистер Фиш вернул ей дневник жестом, означавшим, что консультация окончена.

Трудно объяснить, почему впоследствии мистер Фиш не вспоминал об этом эпизоде. Наверное, заботы личного характера так занимали его мысли, что у него просто не оставалось времени ни на что другое. Разумеется, эпизод этот ему был неприятен. Тем не менее особо сильных чувств он у него не вызвал.

Через два дня мистеру Фишу предстояло дать урок морякам; предполагалось, что основой для классной работы послужит текст из учебника, предназначенного специально для моряков. В этот день он намеревался обсудить эссе Луиса Адамика, посвященное иммиграции в Америку. Эссе — как нельзя более кстати — называлось «Плимутский камень и Эллис-Айленд[4]», и суть его, обложеная множеством оговорок, сводилась к тому, что сильной и славной Америку сделал труд иммигрантов, ее приятие людских различий, разнообразие влившихся в нее национальных потоков. Америка — надежда мира, писал Адамик, прежде всего потому, что она соединила представителей самых разных наций, благодаря чему родилась всеобщая культура, культура общечеловеческая, дотоле неведомая миру. Вот в чем и американская мечта, и американская традиция. Адамик конкретизировал свои доводы: он говорил о немцах, евреях и неграх как о народах, которые могут особо пострадать от расовых предрассудков, от ненависти тех, кто отличен от них. И хотя немецкий народ произвел Гитлера, замечал Адамик, он произвел и Томаса Манна.

По дороге на урок мистер Фиш обдумывал эссе. Разумеется, оно вызывало в памяти и разговор с мисс Эберхардт, и дискуссию с моряками о негритянском вопросе. Он решил бегло обозреть эссе и не допустить, чтобы урок перешел в спор, который ничего не даст, только предоставит морякам возможность высказать самые мракобесные воззрения.

Тем не менее, так как у мистера Фиша вошло в привычку выражать несогласие с предписанными текстами — был у него такой прием, — он сам не заметил, как принялся критиковать Адамика. Приему этому он придавал большое значение и часто напоминал студентам, что печатное слово нельзя принимать на веру, не подвергнув предварительно самому тщательному анализу. После того как путем умело поставленных вопросов ему удалось подытожить доводы Адамика, он сказал: