Тони Моррисон - Домой
Когда официант проходил мимо, Фрэнк тронул его за руку и спросил:
— Что случилось? — Он показал на мужа и жену.
— А ты не видел?
— Нет. Что?
— Тот вот — муж. Он вышел в Элко, купить кофе или еще чего-то. — Официант показал большим пальцем за спину. — Хозяин или посетители выставили его. Ногой под зад. Повалили, попинали еще, а когда жена пришла на помощь, ей засветили камнем в лицо. Мы увели их в вагон, но те продолжали орать, пока мы не отъехали. Смотри, — сказал он. — Видишь? — Он показал на яичные желтки, уже не стекавшие по окну, а прилипшие, как мокрота.
— Кто-нибудь сообщил проводнику? — спросил Фрэнк.
— Ты спятил?
— Наверное. Слушай, ты знаешь в Чикаго, где можно поесть и переночевать? У меня тут список. Что-нибудь знаешь про эти места?
Официант снял очки, снова надел и пробежал список священника Мейнарда. Поджал губы.
— Кушать иди в закусочную Букера. Она рядом с вокзалом. А заночевать всегда лучше в АМХ[3]. Это на Уобаш-стрит. А в гостиницах и этих домах туристов тебе дорого встанет, да могут и не пустить в драных галошах.
— Спасибо, — сказал Фрэнк. — Приятно слышать, что они такие разборчивые.
Официант засмеялся.
— Выпить хочешь? У меня там есть «Джонни Уокер». — На карточке у официанта было написано: «К. ТЕЙЛОР».
— Да. Ох, да.
При упоминании виски вкусовые бугорки Фрэнка, безразличные к сэндвичам с сыром и апельсинам, оживились. Один глоточек. Только упорядочить и смягчить мир. Не больше.
Ожидание показалось долгим, и Фрэнк уже решил, что Тейлор забыл о нем, но тут он появился с кофейной чашкой, блюдцем и салфеткой. На дне толстой белой чашки призывно подрагивало виски.
— Угощайся, — сказал Тейлор и ушел, покачиваясь вместе с вагоном.
Побитая чета перешептывалась, женщина — тихо, умоляюще, он — настойчиво. Дома он ее поколотит, думал Фрэнк. А как иначе? Одно дело, когда тебя прилюдно унизили. Мужчина может это пережить. Невыносимо, когда это было при женщине, при твоей жене, и она это не только видела, но и бросилась на выручку — его выручать! Сам он не мог защититься и ее не смог защитить, чему доказательством — камень в лицо. Она поплатится за свой сломанный нос. И не раз поплатится.
После виски он задремал, прислонясь затылком к оконной раме, и проснулся оттого, что кто-то сел рядом. В вагоне были еще свободные места. Он повернулся и скорее весело, чем удивленно оглядел соседа — маленького мужчину в широкополой шляпе. Тот был в голубом костюме: длинный пиджак и широкие, суженные внизу брюки. На ногах — белые туфли с неестественно узкими мысками. Человек смотрел прямо перед собой и не обращал на него внимания. Фрэнк прислонился к окну, чтобы спать дальше. Стиляга сразу же встал и исчез в проходе. На кожаном сиденье от него даже вмятины не осталось.
За окном проплывал холодный, плохо отмытый пейзаж; Фрэнк пробовал украсить его, мысленно набрасывая гигантские фиолетовые мазки и золотые кресты на холмах, поливая желтым и зеленью голые пашни. Он часами раскрашивал пейзаж Запада, иногда безуспешно, и это возбуждало его, но, выйдя из вагона, был уже более или менее спокоен. Однако вокзальный шум так бил по нервам, что он потянулся за пистолетом. Пистолета, конечно, не было, поэтому он прислонился к стальной опоре и подождал, когда утихнет паника.
Часом позже он подгребал тушеную фасоль и намазывал маслом кукурузный хлеб. Тейлор, официант, не обманул. У Букера не только еда оказалась хорошей и дешевой, но и общество — обедавшие, прислуга за стойкой, официантки и громогласный спорщик повар — было приветливо и весело. Рабочие и бездельники, матери и уличные женщины, все ели и пили непринужденно, по-семейному, словно у себя на кухне. Атмосфера открытости и дружелюбия позволила Фрэнку свободно разговориться с человеком на соседнем табурете. Тот первым назвался.
— Уотсон. Билли Уотсон. — Он протянул руку.
— Фрэнк Мани.
— Ты из каких краев, Фрэнк?
— A-а, брат. Корея, Кентукки, Сан-Диего, Сиэтл, Джорджия. Что ни назови — я оттуда.
— Теперь отсюда хочешь быть?
— Нет. Еду домой, в Джорджию.
— Джорджия! — крикнула официантка. — У меня родня в Мейконе. Хорошего вспомнить нечего. Мы полгода прятались в брошенном доме.
— От кого прятались? От белых балахонов?
— Нет. От хозяина.
— Одно и то же.
— Почему от него?
— Ты спрашиваешь. Тридцать восьмой год был.
С обеих сторон стойки раздавался понимающий смех громкий. Начали соревноваться в рассказах о своей нищей жизни в тридцатых годах.
Мы с братом месяц спали в товарном вагоне.
Куда он ехал?
Ехал. А куда, не знали.
А в курятнике спал таком, что куры заходить брезговали?
Да это что. Мы в ледяном доме жили.
Где был лед?
Мы его ели.
Да иди ты.
Я на стольких полах спал, что, когда увидел в первый раз кровать, подумал, это гроб.
Одуванчики ел когда?
В супе. Вкусные.
Свиные кишки. Нынче их как-то кудряво называют, а мясники их выкидывали или нам давали.
И ноги тоже. Шеи. Всю требуху.
Хорош. Вы мне бизнес портите.
Когда похвальбы и смех затихли, Фрэнк вынул список Мейнарда.
— Знаешь какие-нибудь эти места? Мне сказали, лучше всего у Молодых христиан.
Билли просмотрел адреса и нахмурился.
— Плюнь, — сказал он. — Пошли ко мне домой. Переночуешь. С семьей моей познакомлю. Все равно тебе сегодня не уехать.
— Это верно, — сказал Фрэнк.
— Завтра вовремя доставлю тебя на станцию. Ты на автобусе поедешь или поездом? На автобусе дешевле.
— Поездом, Билли. Пока там есть проводники, я теперь только на поездах.
— Они хорошо зарабатывают. Четыре-пять сотен в месяц. Да чаевые.
До дома Билли они шли пешком.
— Утром купим тебе приличные туфли, — сказал Билли. — А может, и в «Гудвилл» заглянем, а?
Фрэнк рассмеялся. Он успел забыть, какой у него обтрепанный вид. Чикаго под надменным сумеречным небом, продуваемый бодрящим ветром, был полон нарядных пешеходов, шагавших важно и стремительно, словно кто-то ждал их в назначенное время впереди на тротуарах, более широких, чем любая дорога в Лотусе. Когда остался позади центр и они дошли до района, где жил Билли, наступил вечер.
— Познакомься с моей женой Арлин. А это наш маленький Томас.
Арлин показалась Фрэнку красавицей, хоть сейчас на сцену. У нее была высокая прическа, высокий гладкий лоб и жгучие карие глаза.
— Ужинать будете? — спросила она.
— Нет, — сказал Билли. — Мы уже ели.
— Хорошо.
Арлин работала на металлургическом заводе и собиралась в ночную смену. Она поцеловала в макушку Тома, читавшего книгу за кухонным столом.
Билли и Фрэнк сели за журнальный столик и переставили безделушки, чтобы сыграть в карты и поговорить за пивом.
— Ты где работаешь? — спросил Фрэнк.
— На сталелитейном. Но сейчас бастуем, так что становлюсь в очередь перед агентством и беру любую поденную работу.
Перед этим, когда Билли представил Фрэнку сына, мальчик подал ему левую руку. Фрэнк заметил, что правая у него висит. Сейчас, тасуя колоду, он спросил, что у сына с рукой. Билли прицелился из воображаемого ружья.
— Полицейский проезжал. А у него был пистолет с пистонами. Восемь лет, бегал по тротуару туда-сюда и целился. Какой-то новичок неотесанный — думал, что его недооценивают братья-полицейские.
— Нельзя же так просто стрелять в ребенка.
— Полицейские могут стрелять, в кого хотят. Это бандитский город. Арлин немного разбушевалась в приемном покое. Ее два раза вышвыривали. Но нет худа без добра. Из-за руки он не болтался на улице, а сидел в классе. Он математический гений. Выигрывает все конкурсы. Стипендии прямо сыпятся.
— Выходит, полицейский оказал ему услугу.
— Нет. Нет-нет-нет. Иисус вмешался. Он сказал: «Постой, господин полицейский. Не причиняй вреда малым сим. Кто причиняет зло малым сим, нарушает покой моей души».
Чудесно, подумал Фрэнк. Библейские штуки действуют всегда и везде, кроме зоны огня. «Господи, Господи!» Так Майк говорил. И Стафф кричал. «Господи, Боже, мне крышка, Фрэнк, Господи, помоги мне».
Математический гений был готов уступить свою кровать новому другу отца и спать на диване. Фрэнк подошел к нему в спальне и сказал:
— Спасибо, друг.
— Меня зовут Томас, — сказал мальчик.
— А, ясно, Томас. Я слышал, ты силен в математике.
— Я во всем силен.
— Например?
— В основах гражданства и права, в географии, английском… — Голос его затих, словно он мог еще долго называть предметы, в которых силен.
— Ты далеко пойдешь.
— И высоко.
Фрэнка рассмешило нахальство одиннадцатилетнего мальчишки.
— А каким спортом занимаешься? — спросил он, решив, что не помешало бы мальца немножко осадить.
