Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2010)
И, что самое страшное, этих людей можно поменять местами без ущерба для картины.
Но в этот момент Директор Музея, а он, как оказалось, шёл вслед за мной, вдруг произнес:
— Бесстыдник.
Не сказать, чтобы я был особо высокого о себе мнения, но как-то даже обиделся.
Но Директор повторил:
— Это Лесков. Рассказ “Бесстыдник”. Не Хомяков, а Лесков. Там у него интендантский генерал учит боевого офицера…
И историк наизусть (я клянусь, что он помнил это всё наизусть!) процитировал: “Вас поставили к тому, чтобы сражаться, и вы это исполняли в лучшем виде — вы сражались и умирали героями и на всю Европу отличились; а мы были при таком деле, где можно было красть, и мы тоже отличились и так крали, что тоже далеко известны. А если бы вышло, например, такое повеление, чтобы всех нас переставить одного на место другого, нас, например, в траншеи, а вас к поставкам, то мы бы, воры, сражались и умирали, а вы бы... крали...”
Мне утёрли нос — но вот, кстати, думал я, продолжая дуться на самого себя и несправедливость, в этом рассказе Лесков как бы говорит нам: вот, видите, каков генерал, сказал этакое и не краснеет. И читатель приглашается как бы разделить негодование. У придуманного мной Хомякова была скорбная интонация: “А ведь и правда, перемени их местами, ничего ровно не изменится”.
Лесковский генерал говорил о том, что все представлены — к воровству ли, к геройству — начальством, а придуманный Хомяков скорбел, что всех тасует судьба и от этого всё ещё более безнадёжно.
Дом был стар, облуплен, но крепок — с одной стороны в нём было почтовое отделение, где из стен торчал классицизм, чуть замазанный масляной краской.
С оборотной стороны жили люди, спала блохастая собака. Через лес виднелась какая-то циклопическая постройка, похожая на раскормленную новорусскую дачу.
Славянофильство было занесено палой листвой. Листва занесла и памятник полковнице графине Александре Ильиничне фон Деръ-Остенъ-Сакенъ, что скончалась 30 августа 1841 года на сорок пятом году жизни.
ЯСНАЯ ПОЛЯНКА
9 — 10 ноября. Заповедник
Но вот мы продолжили путь и, объехав кругом Тулу, оказались в Ясной Поляне. Я упал в кровать и намотал на голову быстрый и короткий сон.
Мне снилось, как я приехал сюда на поезде, в первом классе. Правда, у меня создалось впечатление, что меня бы пустили и без билета, поскольку всего три или четыре человека было в этом вагоне повышенной комфортности. Эта электричка ходила на Щёкино с тремя или четырьмя остановками — только по выходным, зато останавливалась на Козловой Засеке, что всего в паре километров от усадьбы. Там, в пристанционном музее, можно было поглядеть на телеграфные аппараты, дорожные чемоданы, переносные фонари, поглазеть на фонари чугунные и оградки и поехать на скрипучем автобусе в заповедник.
Но это всё туризм, остальное — литература.
По праздникам в окрестностях заповедника ярко горела звезда Героя Социалистического Труда. Эта звезда была на груди у не сломленного в лефортовских застенках губернатора и многим ещё освещала путь. Я как-то (приехав на автобусе) был на открытии этой станции, где вывески на зданиях по новой моде крестились ятями. Порезав в клочки ленты и ленточки, выступали высокие железнодорожные и культурные лица. Электричка вполне современная, да только когда стали говорить, что её вагоны оформлены по мотивам произведений Толстого, сразу представился вагон “Анна Каренина” с колёсами, покрашенными в красный цвет.
Тогда тоже вышел губернатор и произнёс гениальную и совершенно косноязычную речь, где говорил про железнодорожное министерство транспорта и визит президента Китайской республики. Президент приехал к нему, губернатору, а потом, оказалось, они рыдали на могиле Толстого. Речь губернатора всё время срывалась в воспоминание, населённое танками, но в первое своё появление будущий губернатор не то что не сидел ещё под арестом, а даже, кажется, не был героем. Итак, важные люди говорили, а вокруг гуляли ряженые дамы и офицеры, раскрыл свои крылья тарантас, и, готовая к употреблению, была закопана между рельсами какая-то пиротехническая батарея.
Вдруг заверещал паровоз: он, безусловно, был там главным оратором. Крики паровоза разогнали тучи, а душное солнце начало сушить свежий дёрн и потную толпу.
Через несколько лет я тоже поехал на этом поезде — чопорный, как англичанин. Сел в кресло повышенной комфортности, вытащил резную оловянную рюмку и налил себе коньяку. Замелькали за окном московские окраины, сгустилась из коридора проводница и — фу-ты ну-ты — включила повсеместно телевизоры. Начали мучиться умноженные на шесть телевизоров американцы, зарыдала в микрофон иностранная красавица о своей загубленной молодости, потом, невесть откуда взявшись, запел знаменитый русский болгарин-переросток.
Так всегда: отправишься путешествовать по-английски, с дорогим табаком в кисете, с английским чаем в банке, — а ткнут тебе прямо в рыло какую-нибудь азиатчину, ударят над ухом в бубен, зачадят прямо в нос вонючие костры аборигенов. Только в дороге начинаешь так искренне ненавидеть песни и пляски эстрадных упырей.
И первый раз, много лет назад, я тоже ехал туда на поезде, и Курский вокзал был полон хмурыми отпускниками. Электричка медленно подошла к перрону — на удивление, она оказалась набитой людьми, и они успели занять в ней все места, столпиться в проходах, уставить багажные полки сумками и корзинами. Поезд шёл медленно, иногда останавливаясь на полчаса посреди волнующихся на ветру кустов. Хлюпая обувью, на поверхности которой сразу появились пузыри, я добрался до автостанции. Дали мне посидеть на переднем сиденье, откуда — по ветровому стеклу — было сразу видно, как прекращается дождь, подсыхают на ветру его капли, и вот он снова начинается…
Тогда я разглядывал дождь и размышлял.
Вот, можно ещё придумать себе спутницу. Это будет небедная женщина, интеллигентная и самостоятельная. Пускай так же она повезёт меня до Ясной Поляны на машине. Итак, мы едем среди родных полей и лесов, весело стучат дворники, размазывая дождь, а мы разговариваем о русской литературе.
— Всё же Толстой был странным писателем, — говорю я, пытаясь стряхнуть пепел с сигареты в узкую щель над стеклом. — Вот Гоголь был правильный русский писатель. Другие писатели как-то неумело симулировали своё сумасшествие. Гоголь был честным безумцем. А Толстой переписывает романы, покрывая листы своим неудобоваримым почерком, затем делает вставки, потом записывает что-то поперёк строчек. Методом последовательных итераций (я говорю это моей спутнице кокетливо, как человек, осенённый естественным образованием) он приходил к тому, что часто отличалось от первоначального замысла. Посчитал, кстати, “Войну и мир” и “Анну Каренину” вещами зряшными, нестоящими.
Дама в этот момент лихо обгоняет чьи-то дряхлые “Жигули”. Постепенно разговор переходит на работоспособность писателя. Есть такой мотив — сколько писатель пишет, то есть каковы объёмы им, писателем, написанного. С одной стороны, писателя, что пишет много, начинают подозревать (часто небезосновательно) в халтуре, а то и в использовании литературных негров. Иногда подкатывают с этими намёками, говоря о какой-нибудь писательнице, выпускающей по роману в месяц. Но наш счёт тут скромен — вот иностранная женщина Барбара Картленд, как говорят нам дамские журналы, написала 723 романа и даже в преклонном возрасте производила по 23 романа в год.
— Сама писала? — спрашивает меня моя спутница.
— Тут вопрос в том, что непонятно — что такое “сама”? Бывает совершенно разная работа с текстом: есть художник, что работает единолично, а есть поклонники бригадного метода. Бригадный метод — это вовсе не работа с неграми, это управление, подобное работе режиссёра со съёмочной группой. Оператор вовсе не равен осветителю, ассистент занят своим делом, а гримёры — своим. Тут судить по конечному результату — “А как споё-о-ошь!” справедливо отвечали звери мышонку в советском мультфильме (этот мышонок загодя интересовался оценкой своей творческой деятельности). В конце концов, и Лев Николаевич Толстой активно привлекал супругу к редакторской работе. Ещё неизвестно, как сложились бы их отношения, если бы у Льва Николаевича был бы под рукой текстовый редактор “Word”.
Вот если вглядеться в список томов наиболее полного издания Толстого, можно сделать интересный вывод: мы все оставляем вокруг себя довольно много текстов. Я не берусь дать руку на отсечение, что всякий поборет Толстого, но если этаким способом напечатать твои статьи, то выйдет изрядное собрание. А уж если комментированным и атрибутированным корпусом издать наши SMS и интервью... И не счета “Билайн, 4000 рублей, срок оплаты до 13.07.2009”, а вполне себе включающиеся в собрания “Приходи на площадь к Исакию, там все наши :))” и “Вчера с Божьей помощью поимел Аньку К”.
