Джонатан Кэрролл - Деревянное море
Я засунул перо ему под ошейник. Как египетский фараон, отправляющийся в вечность в окружении своих земных сокровищ, Олд-вертью теперь владел замечательным пером. Время шло, а у меня еще дел было невпроворот. Я быстро засыпал могилу землей, а потом как мог ее утрамбовал, чтобы другое животное, почуяв запах, не разрыло ее.
Вечером за ужином Магда поинтересовалась, где я его похоронил. Я подробно рассказал ей о моем приключении в лесу, и она вдруг удивила меня вопросом:
— Ты хотел бы иметь собаку, Фрэнни?
— Да нет, не особенно.
— Но ты ведь так с ним носился. Знаешь, я бы ничего не имела против. Некоторые из них такие умненькие.
— Но ты же ненавидишь собак, Магда.
— Да. Но я люблю тебя.
Паулина закатила глаза и демонстративно убежала на кухню, прихватив свою тарелку. Убедившись, что она закрыла за собой дверь и нас не слышит, я сказал:
— Я был бы не прочь завести кошку. Магда заморгала и нахмурилась.
— Но она у тебя уже есть.
— Ну, тогда я не возражал бы против маленькой киски.
Этой ночью, после посещения моей самой любимой на земле киски, я видел во сне перья, кости и Джонни Петанглса.
Следующий день выдался таким погожим, что я решил оставить машину, а на работу проехаться на мотоцикле. Город наслаждался последними летними деньками. Стояло мое любимое время года. Все особенности лета, все, что ему присуще, обостряется до предела, становится глубже, насыщеннее, потому что знаешь — скоро ему конец. Мать Магды любила повторять, что цветы пахнут лучше всего, когда начинают увядать. Конские каштаны уже начали сбрасывать на землю свои колючие желто-зеленые плоды. Они с легким стуком ударялись о тротуары и кузова автомобилей. Ветерок приносил густой запах созревших плодов и пыли. По утрам трава дольше, чем прежде, не просыхала от росы, потому что по утрам было прохладно.
Мотоцикл у меня был большой — «дукати монстр»; один только рев двигателя («Я вас всех в гробу видал!») в 900 кубиков чего стоит. Ничего нет на свете приятнее, чем медленно ехать на нем по Крейнс-Вью, штат Нью-Йорк, в такое вот утро. День еще толком не начался, на его витрине еще не повернута табличка «Открыто». На улицах в эту пору только самые несгибаемые. Улыбающаяся женщина подметает парадное крыльцо своего дома красной шваброй. Молодой веймаранер, бешено размахивая обрубком хвоста, обнюхивает мусорные контейнеры у кромки тротуара. Старик в белой круглой панаме то ли медленно бежит трусцой, то ли идет во весь дух.
При виде его спортивных усилий я тотчас же подумал о французских рогаликах и чашке кофе с густыми сливками. Надо будет сделать остановку, чтобы отдать должное тому и другому, но прежде мне нужно было заняться одним неотложным делом.
После нескольких левых и правых поворотов я затормозил у дома Скьяво. Надо было поглядеть, нет ли там каких перемен. Автомобилей не оказалось ни на подъездной дорожке, ни возле дома. Я знал, что у них синий «меркьюри», но нигде синих машин не было видно. Я потянул за ручку парадной двери — по-прежнему не заперто. Надо будет этим заняться. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь воришка к ним забрался и стащил «Вид на Неаполитанский залив», намалеванный маслом на бархате. Пошлю к ним сегодня кого-нибудь, пусть навесят на двери замки, и оставлю записку неуловимым Дональду и Джери. По правде говоря, мне было совершенно плевать на них самих и на их имущество. Я стоял у двери, засунув руки в карманы и полностью отдавая себе отчет в том, что утро сегодня выдалось слишком хорошее и не стоит забивать себе голову всякими таинственными происшествиями, тем более когда речь идет об этих двух придурках. Но работа есть работа, тут уж ничего не поделаешь.
У меня в кармане заверещал мобильник. Звонила Магда, чтобы сообщить, что наша машина не заводится. Она всякую технику на дух не переносила и страшно этим гордилась. Эта женщина принципиально не желала осваивать компьютер, калькулятор и вообще все, что пикало и бикало. Она проверяла остаток на своей чековой книжке при помощи карандаша и бумаги, с большой неохотой пользовалась микроволновкой и считала любой автомобиль свои кровным врагом, если тот не заводился сразу же после поворота ключа зажигания. Забавно, что дочь ее оказалась компьютерным гением и собиралась после школы поступать в какой-нибудь крутой колледж, где готовят программистов. Магду этот ее талант приводил в изумление, она только плечами пожимала.
— Я вчера целый день проездил на этой машине.
— Да знаю я, но она у меня никак не заводится.
— Ты случайно свечи не залила? Помнишь, в тот раз…
Магда повысила голос.
— Фрэнни, хватит уже об этом! Мне вызвать механика или ты сам посмотришь, в чем дело?
— Вызывай механика. Ты уверена, что не…
— Уверена. И вот еще что. В нашем гараже изумительный запах. Ты что, побрызгал там освежителем? Что ты там такое делал?
— Ничего. Значит, машина, которая вчера была в полном порядке, не заводится, а в гараже благоухание?
— Вот именно.
Секунда. Другая.
— Маг, мне ничего не остается, кроме как язык прикусить. Я много чего хотел бы тебе сказать, но воздержусь.
— Вот и прекрасно. Воздержись. Я позвоню в автомастерскую. Увидимся.
Щелк. Отключись она чуточку быстрее, я мог бы ее оштрафовать за превышение скорости. Я не сомневался, она что-нибудь вытворила с машиной, например перелила карбюратор. В очередной раз. Но семья — это сплошные компромиссы. Она — твоя долгота, а ты — ее широта. И если повезет, у вас получится карта вашего общего мира, который вы оба признаёте и в котором удобненько обитаете. Работа в то утро была как обычно — ничего из ряда вон. Приходила мэр — поговорить об установке светофора на опасном перекрестке, где за последние несколько лет слишком уж часто происходили аварии. Звали ее Сьюзен Джиннети. В школе мы с ней были любовниками, и Сьюзен не могла мне этого простить. Тридцать лет назад я был самым отпетым хулиганом в нашем городе. По сей день у нас ходят слухи о том, каким я был чудовищем, и большинство из них — чистая правда. Если бы у меня были фотографии тех времен, то все в профиль и анфас и с полицейским идентификационным номером в руках.
В отличие от меня, злодея, Сьюзен была хорошей девочкой, которой показалось, что она услышала зов дикой природы; и тогда Сьюзен решила попробовать, каково это — быть испорченной до мозга костей. И начала она таскаться повсюду со мной и моей компанией. Эта ошибка быстренько закончилась для нее катастрофой. В конце концов она во все лопатки бросилась удирать от дымящихся останков собственной невинности, поступила в колледж, где изучала политические науки, а я отправился во Вьетнам (в принудительном порядке), где изучал мертвецов.
После колледжа Сьюзен жила в Бостоне, Сан-Диего и на Манхэттене. Однажды, приехав на уикенд навестить родных, она вдруг решила, что лучше дома места нет. Она вышла замуж за подвизавшегося в шоу-бизнесе преуспевающего адвоката, которому пришлась по душе идея поселиться в маленьком городке на Гудзоне. Они купили дом на Виллард-Хилл, а год спустя Сьюзен стала баллотироваться на выборные должности.
Занятно, что муж ее, Фредерик Морган, — черный. Крейнс-Вью — консервативный городишко, населенный преимущественно ирландскими и итальянскими семьями разных слоев среднего класса, и не так уж много поколений отделяет их от путешествия через океан в третьем классе парохода. Они унаследовали от своих предков незыблемые семейные устои, трудолюбие и подозрительное отношение ко всему непривычному. До появления четы Морган-Джиннети смешанных браков у нас не встречалось. Будь дело этак в начале шестидесятых, в годы моего детства, мы кричали бы ему вслед «ниггер!» и швыряли бы камни в окна их дома. Но, слава богу, жизнь меняется. В середине восьмидесятых чернокожий был избран мэром и очень хорошо себя проявил в этой должности. Жители городка с первых дней поняли, что Морганы — хорошая пара, и нам повезло, что они здесь поселились.
Когда после переезда в Крейнс-Вью Сьюзен узнала, что я — начальник полиции, она, наверно, обхватила голову руками и издала тяжкий стон. Когда мы встретились на улице — впервые после пятнадцати лет, — она подошла ко мне и сердито заявила:
— По тебе тюрьма плакала! А ты закончил колледж и стал начальником полиции!
Я был сама любезность.
— Привет, Сьюзен. Ты-то изменилась. Почему тебя удивляет, что я тоже стал другим?
— Потому что ты чудовище, Маккейб.
Когда ее избрали мэром, она мне сказала:
— Нам с тобой придется много сотрудничать, и я хочу, чтобы все между нами было ясно. За всю историю, с тех самых пор, как люди начали трахаться, ты был худшим из любовников. Хороший ли ты полицейский?
— Угу. Можешь пролистать мой послужной список. Не сомневаюсь, ты так или иначе в него заглянешь.
