Генрих Ланда - Бонташ
Мы возвращались втроём – Митя, Фимка и я. Митька побежал на трамвай, а мы, пройдя наши парадные, пошли, беседуя, по Владимирской. О чём мы только не говорили – о прелести содержательной беседы, об описании пейзажа, о Шолом-Алехеме и Алишере Навои, о Шота Руставели и арабских цифрах, о прогрессе и смысле жизни, о счастьи и несчастьи, о железобетоне и деньгах; и всё было умно, интересно и спокойно. Фимка восхитился моей мыслью о том, что деньги – аккумулятор энергии, и на прощание крепко пожал мне руку и, кажется, пожелал пятёрку назавтра. Было без четверти двенадцать.
А сегодня – экзамен, и конечно – общеизвестная задача с пирамидами. Дураки!
8 июня.
Да, дрянное дело. Грязная история – эти медали, экзамены. Какие-то закулисные дела, тёмные махинации. Отец Карпухина не вылазит из школы, вырывает зубами медаль своему сынку. Геркин папа нажимает все кнопки в его школе. Ходят тёмные сплетни о прошлых годах.
Седьмой вальс Шопена. Он у меня в сборнике. Я сам смеюсь над этим, и, конечно, это всё придуманная для развлечения ерунда, но мне он как-то особенно мил. Этот вальс на школьном вечере играла М. Удивительная вещь: идут месяцы, появляются и исчезают знакомые, а эта метка не стирается. Вернее – эта царапина, этот быстрый и лёгкий порез не заживает, он всё время открыт. Вот фантазия!
А что, если взять, да и выучить этот вальс?.
Завтра экзамен по геометрии, устной.
13 июня.
Конец! С математикой покончено. Уже семь экзаменов. Теперь на очереди украинская литература.
Где-то там играют вальс, а может, танго, а это влияет соответствующим образом. Смеркается.
Про что же мне сегодня писать? Про то ли, что я совсем не подготовился, что я не знаю, что буду делать на экзамене, про что писать… "Там надежда уж на бога…" Или про то, что я вижу вокруг? Интересно ли это? Как работают экскаваторы на Крещатике, разгребая эти огромные горы кирпича, восстанавливаются выгоревшие дома, как по городу ходят уже по трём маршрутам троллейбусы, да ещё и автобусы… Как уже не видно у людей на улицах "авосек", а в магазинах всё заворачивают в бумагу, кладут в кульки… Залечиваются раны!
Завтра – письменная работа.
14 июня.
Вот и написал.
Осталось пять. А что будет, когда ни одного? Вот тогда жизнь! Какая жизнь? Что тогда? Спать до десяти, лежать и пухнуть от жары и лени? Что-то не то…
19 июня.
Немецкий прошёл нормально. К следующему экзамену я не готовлюсь. Голова настолько устала, что я, увы, могу только играть на пианино и гулять…
23 июня.
Солнце и дождь! Красота. Осталось три экзамена: физика, химия, история. Ой, неужели удастся медаль?.. Пока все пятёрки. Ну, пусть в высших инстанциях закопают, но если в школе у меня будут круглые – я морально всё-таки удовлетворён. И ещё не выбрал вуза. Теперь я знаю определённо – точное машиностроение. А в Киеве ни одного машиностроительного института… Дождь прошёл, а солнце – нет. И не так-то легко разойтись нам с Костей Некрасовым, "разойтись, как в море корабли". Редкий тип, и очень полезный. Он открыто стремится перенимать у других всё лучшее, а я пытаюсь учиться этому у него. Кто там врал и врёт про мою волю? Начиная с ранних лет я заставлял себя: сперва – ежедневно мыться (и некоторое время должен был привыкать к этому); затем – побольше молчать и слушать других (мучительно было); потом – ежедневно "махать гирями", как говорит моя мама; далее – зачёсывать наверх волосы, завязывая их косынкой (и вообще – причёсываться ежедневно) и т. д. А для многого, да простит меня бог и общественное мнение, не нашёл я ещё в себе достаточно сил.
Ешё три экзамена и – конец.
В окно (раскрыто оно, как ворота) течёт последождевая свежесть и солнце. Сижу один и готовлюсь к физике.
25 июня.
Сдал! Без обдумывания! Осталось два. Химия и история.
Фотографировались для общего снимка, мужественно подъяв главы на фоне синего картона. Одалживали расчёски, приглаживали вихры, Некрасов давал свои очки (совершенно целые и исправные) напрокат Портнягину (у того нечто странной формы, в проволочках, ниточках…), словом – всё, как полагается…
26 июня.
Вчера я бешенно промок и простыл под дождём (был в белой рубашке с короткими рукавами на голое тело). Погода к вечеру стала ужасная: холодный ветер и дождь. И вот сегодня сижу дома в трусах и в тёплой рубахе и мучаю химию. За окном ветер, часто дождь, треплются листья мокрых каштанов. Я посмотрел на небо – сильный ветер, тучи просто мчатся. Я подумал – может быть сейчас их пронесёт, и конец дождям. Стало уже совсем светло, но вот опять что-то надвигаются тёмные клочья…
Конец июня, а у нас всё ещё "учёба". Вчера или позавчера вдруг стало так мучительно тоскливо, захотелось конца этой нудоты, полной свободы. Я так же смотрел в окно, так же шумели под ветром каштаны.
Осталось два. Осталось восемь дней.. Вечером 3-го июля я сделаю запись, запись вольного человека. Передо мной грязная, помятая бумажка с диаграммой экзаменов и свободных дней, я их зачёркиваю, осталось совсем, совсем немного. И бумажка эта упорно не теряется.
30 июня.
Пронёс господь через химию. Теперь – история. Самый ужас. 42 билета, 126 вопросов, 5 учебников, 4 дня. Тяжела ты, жизнь соискательская.
Соискатель… "Подано на соискание золотой медали" (выражение из газет). Иногда украдкой надеешься.
А пока содрали 150 рублей на вечер. Что-то ещё там будет? И какое настроение?
Итак, 3 июля – последний бой.
2 июля.
Теперь я почувствовал, что значит "работать". Сижу или лежу над книгами, кучами книг и тетрадей, часы и дни напролёт, немытый и нечёсаный, в трусах и в тёплой рубахе; веки опухли, глаза режет боль, голова трещит, во рту пересохло. И всё в воздух. Отсидев часов 10 – 12 подряд до несварения мозгов, плюю на всё и иду остаток времени играть в волейбол до полупотери сознания.
И вот, в последний вечер, вижу, что не сделал необходимейшего минимума, осталось непрочитанными свыше десятка важнейших вопросов, не просмотрена хронология, не выяснены тёмные места. Вот так суждено лопнуть всему делу.
3 июля.
Написав эти строки, я вчера вечером натянул штаны и туфли и вышел пройтись. Было пол-одиннадцатого, довольно холодно. Ссутулившись и засунув руки в карманы, я прошел по темноватым улицам до Ленина, сел на трамвай. Стоя на ступеньках задней площадки, я наслаждался бешеным бегом пустого трамвая мимо чёрных домов; держась за поручни, выпятился на ветер. У бульвара соскочил на ходу, побрёл вниз, по Крещатику и домой. В час лёг спать. До семи дремал и слегка бредил историей. Когда открыл глаза, мама сидела в халате у окна и пришивала пуговицы к моему пиджаку (которые я отрезал в знак протеста против того, что портной их пришил вниз лицевой стороной; мама мои претензии назвала пижонством и тоже отказалась перешить). Было пасмурно и холодно. Меня слегка знобило. Около часа я беспорядочно заглядывал в учебники и тетради. Позавтракал и пошёл. Пошёл также и дождь.
В школе – кучка ребят, и больше никого. Потом пришли учителя, и экзамен начался.
Томительное, изматывающее ожидание, долгие нудные ответы. На дворе то солнце, то тучи, моросит. Историчка сидит, как каменная. Десять, одиннадцать, двенадцать часов… Ответили три, четыре, пять человек… Созрели, жмём им руки.
Вызвали. Взял билет. Так, средний. Снова мучительное ожидание. Я предпоследний. В классе уже пусто. В двери заглядывает жизнерадостная вторая смена. Остаёмся я и Виля. За столом историчка и Андрей, Андрей что-то пишет. Отвечаю спокойно, уверенно и буднично. Первый вопрос… Хватит. Второй… Хватит. Вот уже и третий, и вот – всё. Жду Вилю. Выходим. Жмём руки, смеёмся, провожаем, желаем ни "пуха, ни пера". Я, Виля и Боба втроём сходим по пустой лестнице, проходим заляпанный известью вестибюль. Сильная гроза встречает нас при выходе. Мы останавливаемся под колоннами и ждём.
Так кончают школу.
6 июля.
Пёстро и густо разворачиваются события послешкольной жизни. Сперва немного грустно, чуть-чуть. Затем страшная занятость. Мы с Костей провожаем его отца и сестру в Брянск, бегаем по кино. Дома расчищаю свои Авгиевы конюшни. Еду в политехнический. Иду в школу. Там узнаю:
– к золотой медали "представлены" из нашего класса двое, я и Некрасов, из "А" – Мильман, Карпухин и ещё пара ребят;
– к серебряной из нашего – ещё пять;
– документы посланы в высшую инстанцию. Сегодня прибудет решение из ГорОНО и сегодня же – вечер.
И до вечера остаётся всего каких-нибудь три часа. Они проходят. Мама надевает на меня рубаху и галстук, пиджак, я выгляжу сносно, очень даже сносно, просто – можно сказать – терпимо…
Я иду раньше родителей. У школы уже кучка ребят. Все тычут мне в нос медалью, я говорю, что ещё далеко не известно, а они смеются и не сомневаются. Идёт время, темнеет, народу уже прилично, приехал директор из "высшей инстанции", мы заходим, пора начинать. Полно ответственных гостей, дверь кабинета директора открыта, ползут тревожные слухи – столько-то человек "зарезали", такой-то не получил. Состояние крайне напряжённое. Но обо мне – никто не сказал, что зарезали, никто во мне не сомневается…
