Ричард Фаринья - Если очень долго падать, можно выбраться наверх
— Вы пришли насчет квартиры?
Английский акцент. Убийца кипрских крестьян; врожденная антагонистка, будь осторожен. Соври:
— Меня зовут Иан Эвергуд, мисс, вы абсолютно правы. Позволите взглянуть?
— Здесь беспорядок — мы как раз переезжаем в квартиру над Студенческой Прачечной. Вы знаете, где это?
Боже мой, высокие каблуки с халатом, под ним что-нибудь есть? Будь благоразумен.
— Не уверен — я больше года отсутствовал, а здесь все время что-то меняют. Роскошная квартира.
— Да, неплохая.
Чертовски умно. Именно квартира, а не хата. Она меня разглядывает.
— Я немного охотник. Был в Адирондаках. Придется вам простить меня за такой вид.
— Охотились? На животных?
— Некоторым образом.
— Как это ужасно. Убивать несчастных маленьких существ, которые не могут дать сдачи.
— Вообще-то, это был волк. Медведь-шатун.
— Правда? Медведь? Проходите уж, какой смысл стоять в коридоре.
— Четвертовал троих детей, пока я до него не добрался. Ужас, ужас. Выстрел, однако, получился превосходный.
— Вы англичанин?
— Грек.
— А-а.
Зря, можно было сказать что угодно. Попробуем еще раз.
— С примесью крови Маунтбаттенов. Мебель здесь останется?
— Вот эти два плетеных кресла — их, — она кивнула в сторону запертой створчатой двери в соседнюю квартиру. — Третье мое, и это парусиновое тоже. Могу продать, если вам действительно нужно, они не очень удобные; по крайней мере, сидеть неудобно.
А что удобно? Кожа у нее над глазами изгибается, как настоящие брови. Почему бы не попробовать. На кухне что-то булькает, может, пожрать на халяву?
— Мне бы все равно пригодились. А у вас там не чайник кипит? Я просто заглянул посмотреть…
— Да, конечно. Смотрите как следует, вы первый. — Ушла в кухню, боже, она еще и в чулках. — Вам со сливками или с сахаром?
— И с тем, и с другим. — Спальни нет — просто часть комнаты в дальнем углу отгорожена бамбуковыми шторами, не очень хорошо. Но все остальное вполне прилично: абажуры из рисовой бумаги, белые стены, индейский ковер, широкий диван, камин. Посмотрим, что в кухне.
— Меня зовут Памела, — сказала девушка, наливая через деревянное ситечко чай в кружки без ручек. Халат слегка приоткрылся у шеи, кошачий пух отогнулся, светлые волоски на груди, от которых — острый спазм желания.
— Вы на каком факультете? — В промежутке между двумя чашками.
— Астрономия, — соврал он. — Теории происхождения, разбегающиеся галактики, квантовая механика, и все такое. А вы?
— Архитектура.
— Как получилось, что вы не в общежитии? — Есть надежда.
— Я на пятом курсе. Кухня вам нравится? Холодильник громадный, и хозяин дает столовое серебро. Ваша фамилия действительно Эвергуд?
— Взял фамилию матери, когда отец ушел к бенедиктинцам.
— А. Я просто из любопытства.
— Ничего. Теперь шлет мне бренди и монастырский хлеб. Чай потрясающий. Памела — а дальше?
— Уотсон-Мэй. Вы действительно застрелили медведя-шатуна? Это же, наверное, очень опасно?
А то. У тебя мороз по ляжкам от одной только мысли. Жаль, еще рано, никогда не удавались дневные спектакли. Хорошо, что парка длинная, а то бы заметила. Не люблю тощих, но эти каблуки и волосы. Нажмем немного:
— Не обязательно. Все зависит от человека и от первого выстрела. — Хо-хо.
— Да, конечно.
— Нужно или сразу бить наповал, или обходить и стрелять в сердце. Но это тяжело вспоминать. У вас нет ничего покрепче?
— А не рано?
— Сегодня можно.
— Где-то должен быть джин и, кажется, осталось немного скотча.
— А «Метаксу» вы не держите?
— Что?
— Скотч будет в самый раз; его можно прямо в чай. Попробуйте, хорошо успокаивает нервы, как я всегда говорю, ха-ха.
Она налила скотч и, чуть разведя ноги, села в парусиновое кресло. Халат задрался выше коленных чашечек, чахоточная рука вцепилась в воротник у самой шеи. Гноссос решил, что ему срочно нужен «Пэлл-Мэлл» с парегориком — отфильтровать боль, чтоб не лезла в мозги. Скотч помогал, но мало.
— Так вам понравилась квартира?
— Сколько за нее нужно платить? — Вопрос и глоток.
— Семьдесят долларов; если с кем-то разделите пополам, то, соответственно, тридцать пять.
— Конечно. А свет-вода?
— Все, кроме телефона — я могу его оставить, если вы вернете мне задаток.
Не вопрос.
— Кто там живет? — кивок, — за дверью?
— Раджаматту. Джорж и Ирма. Они из Бенареса, кажется, но очень милые люди. Целыми днями пьют джин с тоником, и еще гранатовый сироп, никого не беспокоят.
Есть какая-то связь?
— Чем они занимаются? В школе, я имею в виду.
— Джордж, кажется, учится на администратора отеля. Теория обслуживания, бакалавр по барам, в таком духе.
Радушный прием в пенджабском «Хилтоне». Паппадопулис вылил себе в чашку все, что оставалось в бутылке.
— Пожалуй, я сюда перееду, старушка. Нужно разговаривать с агентом?
— Нет, будешь платить мне. Хозяин живет за городом.
А мышам раздолье?
Раздался робкий стук в дверь. Памела крикнула:
— Минуточку, — поставила чашку, плотнее запахнула воротник из кошачьего пуха. Полиция? Разъяренный папаша? Знакомый голос ничуть не изменился.
— …объявление в газете; вот и подумал, нельзя ли взглянуть…
— Мне очень жаль, но здесь мистер Эвергуд, он, видимо, ее снимет.
— Уж не Фицгор ли это? — В дверь просунулись морковно-рыжие патлы и веснушчатый нос, от неожиданности побелевший.
— Господи Иисусе.
— Заходи, старик.
— Но ты же сдох! Замерз на каком-то севере. Есть бог на свете, Папс.
— Я воскрес, только и всего. И выбирай слова. Папс — это кастрированный папуас.
— Мне плохо.
— Пэм, можно налить этой дохлой редиске чуть-чуть джина из той бутылки? Располагайся, чучело, в моей новой хате, отдыхай. — Он встал, потряс вялую руку, похлопал низкорослого приятеля по плечам и подтолкнул к плетеному креслу, куда тот и провалился со слабой улыбкой.
— Блин, кроме шуток, тут было столько воплей. Какая-то история с Большим Каньоном, но потом тебя видели в Лас-Вегасе.
— Всего лишь тепловой удар, старик, искал богов солнца на Ранчо Привидений. Ты знаком с Памелой?
Фицгор судорожно кивнул и недоуменно уставился на коктейль цвета вишневой кока-колы.
— Это гранатовый сироп, — объяснила девушка. — Так пьют в Бенаресе.
— Еще говорили, что в Сан-Францисском заливе…
— Меня вытащил фараон. Рыба-молот отъела ему ногу; такая вот сокрушительная ирония — спастись в законе.
— Мать-Богородица!
— Ничего божественного. Обычный легавый. Кажется, ему дали очередную лычку, медальку с Микки-Маусом, точно не помню. Ладно, где Овус?
— В больнице — приходит в себя после моно. Еще ходят слухи про триппер.
— Никакого воображения у этого Овуса. Надо будет навестить. Допивай свой джин, прошвырнемся по кампусу.
— У меня лабораторная, Папс, школа же началась. Ты вернулся учиться или как?
— Всего понемножку. — Многозначительная ухмылка. — Оформляться еще не поздно?
— Могут оштрафовать на пять долларов, — сказала Памела; она включила проигрыватель и поставила пластинку, подхватив полупраздничное настроение. Девушка не без способностей, проскочила мысль. Фетиш?
— К черту, — сказал Фицгор. — Гуляю лабу.
— Вы из ирландцев, мистер Фицгор? — спросила Памела. На пластинке оказался Бах. Блин, до чего же они все одинаковы. Одна и та же полудюжина долгоиграющих дисков, стандартные книжки, восемнадцать перфокарт для «Унивака» в бирюзовом чехле, рядом фотография любимой подружки из женского землячества. Бетховен, Брубек, избранные симфонии, «Пророк», тщательно подобранные антологии, «Теперь нам шесть».
— Зови его христианским именем, Памела. Харди набожен, блюдет традиции.
— Харди, это действительно так?
— Повелось издавна, — сказал Фицгор. — Ирландский Салем. Предки из Бэк-Бэя.
Теряем время.
— Мисс Уотсон-Мэй, — Гноссос перешел на формальный тон и встал, — нам действительно нужно бежать. Квартира просто прекрасная, но есть одна вещь, о которой я должен предупредить, — это шум.
— Вы его не любите?
— Он его производит, — сказал Фицгор.
— Постоянно. Ничего не могу поделать, греческая натура берет свое.
— Если честно, мне это безразлично.
— На самом деле моя фамилия Паппадопулис. Зови меня Гноссос, если не против, Г — приглушено, ладно? До новых встреч. — Со слегка разочарованным видом она выключила Баха. Разочарована тем, что мы уходим? — Ты вечерами дома?
— Видимо буду паковать вещи.
— Может заскочу. Так и передай Раджаматтам. Мы с Фицгором, как ты это называешь, разделим квартиру пополам.
— Погоди, — последовал протест. — Я хотел один, мне нужно заниматься…
— Хаа! — проревел Гноссос, — еще как будешь. Не сомневайся.
Спустившись по заледенелым ступенькам, они вышли на улицу и двинулись по склону пологого холма вверх, к кампусу. Повсюду горы расползающегося снега, типичная зима Мистических Озер, не ко времени налетевшая с севера; зловещее небо распухло, непрерывно вываливает из себя огромные ворсистые хлопья, они сглаживают яркость спектральных тонов, стерилизуют очертания и глушат звуки, не впуская первые потоки оттепели, первые прищуры безоблачного солнца. Я не ионизирован и не обладаю валентностью.