Евгений Гришковец - Дредноуты
А я могу так смотреть, потому что у меня нет флага моего корабля… Нету! В моих ощущениях нет той страны, ради флага которой я мог бы вот так… Ну, то есть, не задумываясь о смысле, и не разбираясь в целесообразности того или иного… дела. Да, да, не анализируя ситуацию, просто взять, не опустить флаг, и умереть.
Потому что те моряки были в ситуации, в которой я не смог бы… разобраться. А как можно разобраться в ситуации…, которая выглядит следующим образом: вот железный корабль, он плывет по морю, а я, моряк, нахожусь на нем, и защищаю Германию… возле Аргентины или Чили. У меня слишком много вопросов возникает в связи с этим. А они там, просто не опускали флаги.
Можно представить, как какой-нибудь немецкий моряк сидел в каком-нибудь кабачке, где-нибудь в маленьком аргентинском портовом городишке. Командир его корабля отпустил команду на берег перед тяжелым походом, и перед ожидаемой битвой. Он отпустил моряков до утра, чтоб они… возможно, в последний раз… Наверняка, в последний раз.
И вот, он, моряк, сидит в кабачке за столиком…
(подходит к столу, убирает салфетку, становится видно, что находится на столе)
Вот. Ничего более банального не может быть. Белая скатерть, красное вино! Если бы у нас тут был спектакль, то все… Белая скатерть, красное вино. Пошло.
(садится к столу)
Но что сделать, если так было. Вот так вот сидел моряк, пил вино, уже не первую бутылку. Может быть, скатерть была не такая белая, и вино не такое… красное. Не суть. Было как-то так.
Он сидел, пил, курил…
(прикуривает сигарету и кладет в пепельницу, от сигареты вверх тянется тоненькая струйка дыма)
А в кабачке было душно, накурено. А в голове моряка вертелась какая-то путаница. От духоты, табачного дыма и вина все плыло перед глазами. А еще он на себя накручивал… По-пьяному злился, играл желваками, сжимал до хруста кулак. Бормотал: «Ничего, ничего, мы еще…». И делал сам себе какой-то жест.
(показывает)
А рядом, наверняка, сидела местная, совсем недорогая красотка, и что-то без умолку болтала на непонятном языке. А он периодически с грохотом опускал руку на стол и говорил, наклонившись к ней: «Ты можешь помолчать, а? Я же все равно ни черта не понимаю!». Но еще пела певица на том же непонятном языке. Пела одну тягучую песню за другой.
(пауза)
Он сидел, и от этих песен ему не становилось веселее, потому что песни были прекрасные, и от них становилось еще тоскливее. И он думал о доме, куда, ему казалось, он всегда хочет вернуться. Но вот он приезжает туда, а через пару дней уже начинает маяться, а через неделю… все дома раздражает. А через десять дней он широкими шагами идет на железнодорожную станцию, и спокойно, даже не без радости, возвращается… на свой корабль. Потому что его город стоит среди холмов и полей. В полях зимой дует ветер. В центре его городка торчит остренькая церковь, на которой позвякивает колокол. А моряк знает, что в этой церкви его, маленького, когда-то крестили, потом венчали, потом крестили его детей, если они у него есть… Но он также знает, что в этой церкви его не отпоют и не отнесут на маленькое аккуратное кладбище, потому что завтра утром его корабль выйдет в море на встречу врагу. Он почти рад этому. Над его койкой в кубрике висит фотография жены или девушки, которая, он верит в это, его ждет. И ему очень нужна ее верность. Но при этом ему вполне достаточно фотографии. Без этой фотографии он бы не пошел в бой так спокойно, как уже ходил, и как пойдет завтра.
И ему странно оттого, что он хочет туда, в заснеженную Европу, но при этом ему там никогда не было хорошо. Почему ему достаточно этой фотографии над койкой, и почему нужна верность той женщины, хотя сегодня он наверняка уйдет из кабачка с недорогой местной красоткой. И что он здесь делает, на этом непонятном континенте? Как все это называется?… Хрен разберешься.
(небольшая пауза)
А рано утром он проснется в каком-то неприятном доме рядом с той самой… с кем вчера…
В голове будет страшная головная боль от дешевого вина, потому что в этих краях не умеют делать пива, да и вино тоже… (машет рукой). Во рту будет ужас, а на часах… осталось совсем мало времени. И он, как можно скорее, соберет раскиданную по комнате одежду, в смысле, свою морскую форму. Он натянет на себя пропахшие табачным дымом и вчерашним кабаком вещи. Оставит скомканные бумажки чужих ему денег на столе. Денег непонятной ему страны. А на этих деньгах лица каких-то важных для этой страны людей. И вот он, оставит все, что у него было в карманах той красотке, эти деньги ему уже не понадобятся, и побежит… чтобы успеть на свой корабль до того, как там пробьют склянки и сыграют зарю.
Он едва успеет. Получит замечание от офицеров за помятую форму и за то, что не брит. А потом корабль выйдет в море. А еще потом, но довольно скоро, крейсер, с этим моряком на борту, будет под развивающимся флагом нестись навстречу подошедшему неприятелю, чтобы вступить в бой. А этот моряк будет, обливаясь потом, стараться как можно скорее заряжать свою пушку, и как можно точнее стрелять. В голове еще будет боль, во рту остатки гадкого кислого вкуса, а еще будет муторно и стыдно, потому что ничего не понятно. Но он будет стараться как можно быстрее стрелять… На нем будет гореть одежда, волосы, он будет задыхаться в пороховом дыму. А еще потом, его не станет. Он исчезнет в огне и воде. Даже не станет его тела. Но он не успеет понять, что он умер. Но ему будет в этот момент не так больно, чем если бы он прищемил палец дверью родного дома. И у него была возможность спастись от стыда, стараясь как можно быстрее стрелять из своей пушки. От стыда, что ничего не понятно, от того, что ни в чем не разобраться.
А я даже если поеду в командировку, и даже если сильно устану, даже если все сделаю хорошо, но чего-нибудь по-командировочному там… натворю, схожу в ресторан, потанцую, ну, и так далее… Что ж мне после этого, на обратном пути поезд сжечь вместе с собой? Потому что когда вернусь домой, ведь, все же поймут. А если на меня обидится… ну, Она. Обидится и уйдет в другую комнату, будет там сидеть и молчать, я же буду выпрашивать прощение, суетиться, да и то, кстати, только для того, чтобы стало спокойно мне самому. Чтобы самому успокоиться. И продолжить…
А место гибели того корабля не успеют зафиксировать, только так, очень приблизительно. Но флаг до последнего будет на мачте.
(встает из-за стола)
Про этого моряка не написано в книгах. Там есть только что-нибудь, вроде: «Через 54 минуты боя на крейсере взорвался боезапас, и в течение двух минут он затонул вместе со всей командой. 789 человек».
Но если бы женщины прочитали это… Может быть, им бы стало понятно, что для мужчин так важно иметь шанс вот так вот… Когда деваться просто некуда, взять и… Нужна такая возможность.
А еще, так важно для мужчины, когда он, к тому же… не очень высокий, не красивый, нескладный, понимает, что с чувством юмора у него не все в порядке, и женщины, в общем, вполне равнодушно на него глядят, или не глядят вовсе. Да и китель на нем сидит не очень, ботинки жмут, а усы никак не получаются достаточно густыми и нужной формы. Так вот, ему важно умереть не… в своем нелепом и конкретном обличии, а умереть в виде прекрасного крейсера, броненосца, а еще лучше – дредноута.
(небольшая пауза)
Дредноуты встретились в бою. В конце концов, встретились. Это случилось в ночь с 31 мая на 1 июня недалеко от датского полуострова Ютландия. Это сражение вошло в историю, как Ютландская битва, и как самое большое морское сражение в истории. Такого больше не будет. Не будет никогда, поскольку уже нет таких кораблей, и никто не найдет теперь смысла в том, чтобы много-много кораблей собрались в одном месте и топили друг друга. Теперь есть достаточно других остроумных способов.
А тогда, рано утром 31 мая весь Флот Кайзера покинул свои базы, вышел в море, выстроился в бесконечные кильватерные колонны и двинулся навстречу британскому Гранд Флиту. Британцы шли к месту сражения с двух сторон. Утро, северное море. Только какие-нибудь датчане со своих рыбацких шхун могли видеть то, как бесшумно двигались, возвышаясь над горизонтом эти великолепные корабли. Темно-серые – британские, и светло-серые – немецкие дредноуты.
Боже мой, как бы я хотел увидеть Это. Что бы я только не отдал за Это.
(пауза)
Битва была жестокой и жаркой. В ней участвовало такое количество кораблей разного типа, вооружения и размера, что об Ютландском бое написано бесконечное количество книжек, всяких анализов, защищена масса диссертаций. Даже сам Уинстон Черчилль написал весомую книгу, правда, довольно бестолковую и пристрастную. Наверное, потому, что он там не был. В общем, в описании этой битвы столько противоречий и трактовок, которые ни в какую цельную картинку не складываются. Так что, я не буду воспроизводить хронологию того великого боя. Бог с ним.
