Ариадна Громова - Мы одной крови — ты и я!
Есть сказка — кажется, французская. Встречаются два домашних кота и расспрашивают друг друга: мол, как дела, как живешь? Более опытный кот объясняет младшему, что у того, собственно, нет причин быть довольным своей судьбой. Хозяева хорошо кормят и не обижают? Пусть так, но ведь этого мало. А вот говорят ли они с тобой, называют ли ласковыми именами, гладят ли? Ах, нет? Ну, так что же это за жизнь для порядочного кота? Брось ты их! Вон там живут хорошие люди, у которых недавно умер любимый кот, пойди к ним да прикинься бездомным сиротой. Они пожалеют тебя, приютят — и вот тут тебе будет настоящая жизнь, с любовью и лаской!
В этой сказке много правды; а впрочем, то, что я дальше буду рассказывать, не уступает этой сказке. Я никак не перейду к рассказу, но ведь я хочу сначала объяснить, что к чему и почему. Я же знаю, что читать мои записки будут не только любители животных, более или менее понимающие их поведение, но и… ну, словом, всякий народ. В том числе и те, которых нелепое воспитание в семье приучило относиться к животным либо равнодушно, либо со страхом и ненавистью. Вот я и надеюсь, что мои записки помогут таким людям хоть кое-что понять. Ведь не просто же для того я пишу, чтобы рассказать о необычайных событиях, — я хочу, чтобы читатели поняли: то Необычайное, о котором я рассказываю, — оно тут, рядом с каждым из нас, и с ним нельзя не считаться!
Так вот, всякое животное зависит от среды, в которой оно живет. Человек, конечно, тоже. Ну, а домашние животные или вообще прирученные? Вы думаете, на них среда не действует? Как бы не так! Ведь Энгельс-то не зря утверждал, что домашние животные, общаясь с человеком, явно страдают от невозможности говорить. Дикие животные ничуть от этого не страдают и страдать не могут, потому что у них неоткуда взяться такой потребности. Я лично сколько раз замечал у собак и кошек: если у них любовь и дружба с хозяевами, то они иной раз прямо рвутся что-то сказать, да не могут и мучаются.
Вот Дуров — он-то уж по-настоящему любил зверей и птиц и, как никто, понимал, что может дать правильное воспитание. Почитайте-ка, что он писал о своих зверях. Даже такой несложный по психике зверек, как морская свинка, заметно развивается, по его наблюдениям, от общения с другими животными, от частой перемены обстановки.»
Я замечал громадную разницу между свинками, сидящими на одном месте, и теми, которые часто переезжают… В Зоологическом саду, несмотря на более благоприятные условия жизни, свинки, имеющие постоянное местожительство, дичее и пугливее, чем мои, путешествующие из одного цирка в другой».
Животные, как дети, зависят от воспитателей и многое от них усваивают, стремится к этому воспитатель или нет. Нельзя, конечно, сказать, что собака или кошка по характеру бывают похожи на хозяина, хотя и такое прямое сходство не редкость.
Я видел в одном французском журнале фотографию. Очереди к ветеринару ждут трое. У самой двери кабинета сидит толстая, пожилая женщина с брюзгливой миной на оплывшем лице; у нее на коленях бульдог, поразительно похожий на нее. Рядом с ней хорошенькая блондинка с длинными пышными волосами держит белую пушистую кошечку. К кошке заинтересованно тянется здоровенный симпатичный котище; его еле удерживает хозяин — молодой широкоплечий парень, который сам с не меньшим интересом смотрит на хозяйку кошки. Это, надо признать, замечательная иллюстрация к сходству между животными и их хозяевами. Уж не знаю, нарочно подбирал фотограф этих людей или вправду увидел их случайно вместе.
Но такое прямое сходство бывает далеко не всегда, а вот взаимосвязь иного рода — это уж закономерность: на характере домашнего животного отражается атмосфера дома. Злое, недоверчивое, угрюмое, коварное животное — это прямое предостережение против хозяев: в хорошей семье таких животных не встретишь, и значит, хозяева либо злобные и опасные люди, либо, в крайнем случае, вздорные, истеричные, неумные. Ну, а если животное запугано и замучено — тут дело еще яснее.
Все это я к тому, чтобы объяснить, почему я так отнесся к действиям Барса. Вернее — почему меня раньше не удивляло, что он благодарит за еду, прыгает через руки, служит. Это, видимо, у него особые способности, которые легко развились. Я ведь и сам не заметил, как обучил его прыгать: он, наверное, почти сразу прыгнул, как только я ему подставил руки, и сейчас делает это охотно, хотя стал солидным, довольно-таки увесистым котом. А то, что он бросается брюхом кверху, — это от природного добродушия и доверчивости, которые закрепились благодаря ласковому обращению. Не всякий кот, даже вполне ручной и домашний, даст гладить себе брюхо: тут уж полное доверие к людям необходимо, уверенность в безопасности. Ведь живот — самое незащищенное, легко уязвимое место. А Барс подставляет его сам: вот он я, весь ваш, доверяю вам без предела, и неужели вы не оцените, какой я красивый и добрый и как я хочу вашего внимания.
Теперь — с этими его действиями. Я сначала думал, что это случайное совпадение, а вовсе не результат моего внушения. Проверил еще и еще — опять получается. И не только «рукопожатие», а что угодно: Барс по внушению встает, прыгает, садится, мяукает. Меня это и испугало как-то, и удивило, и очень увлекло. Но вскоре я заметил, что Барс тяжело дышит. Да и сам я вдруг устал, будто с тяжелым грузом по лестнице поднимался. Я сообразил, что это нас обоих так вымотал сеанс гипноза и что надо отдохнуть да обдумать все происшествие.
— Ладно, Барс, пойдем завалимся на тахту! — сказал я, с трудом поднимаясь: ноги затекли, я черт те сколько просидел на корточках — так увлекся, что и позу не менял.
Барс лежал на боку, и его рыжеватая шуба с темными пятнами и полосками вздымалась от тяжелого дыхания.
— Бедняга ты мой, — сказал я с раскаянием, — замучил я тебя, ты уж прости!
Барс слабо и жалобно промяукал в ответ. Это, впрочем, ничего не значило: он всегда охотно отзывался на сострадательные интонации в моем голосе. Но тут я решил еще раз пустить в ход внушение: представил себе, как Барс встает, идет к тахте и там ложится брюхом вверх… Нет, постой, это всё действия обычные он и без внушения мог бы это сделать, а вот что бы такое придумать?.. Ладно, пускай он один только раз царапнет тахту, да, один раз, левой передней лапой. Барс, ну, давай!
Барс тяжело вздохнул, со стоном поднялся с пола и укоризненно поглядел на меня — мол, что ты мне покою не даешь? Я промолчал, чтобы не сбивать его с толку. Барс прыгнул на тахту и разлегся там брюхом кверху. Я уже решил, что внушение удалось не полностью, — либо потому, что мы оба порядком устали, либо потому, что я на ходу изменил задание. Но тут Барс поднялся, царапнул левой передней лапой тахту и подмигнул мне, а потом повалился на бок и призывно мурлыкнул. Это уже был довольно чистый эксперимент: Барс никогда не действовал одной лапой, а всегда двумя сразу или попеременно.
— Что и говорить, ты заслужил! — ошеломленно сказал я и стал гладить его и почесывать, а потом улегся на тахту с Барсом в обнимку и начал обдумывать все эти необычайные события.
Еще одно отступление — на этот раз короткое. По поводу необычайности. Для меня все, что произошло за эти полчаса, граничило с чудом. Потом я прочел описание опытов Дурова с овчаркой Марсом, с фокстерьером Пиком, с французским бульдогом Дэзи и другими животными. По мысленному внушению Дурова собаки лаяли определенное количество раз, приносили из другой комнаты заказанные предметы, различали цвета и так далее. Все это, конечно, поразительно. Однако я-то не Дуров, я ни дрессировкой животных, ни гипнозом в жизни не занимался до того воскресенья, 29 мая, и почему же у меня получилось вот так, сразу, без всякой подготовки?»
Случайность исключается, — думал я, лежа на тахте и машинально почесывая Барса за ухом. — Какая уж там случайность, незачем самому себе голову морочить! Значит — что же? Ни с того ни с сего прорезались гипнотизерские способности? Да еще по отношению к коту? Действительно, надо бы проверить это дело на людях. Потому что если только кот… Нет, ну почему же только он?»
Подниматься с тахты мне не хотелось, я все еще чувствовал себя так, будто целый час в темпе перетаскивал тяжести. Но уж очень меня разбирало любопытство.
Я вышел на площадку лестницы и позвонил Соколовым.
— Валерка, — сказал я, — если ты ничем таким не занят, то удели мне полчаса.
Валерка вытаращился на меня, но молча встал из-за стола и пошел к двери. У меня даже засосало под ложечкой: чего это он сегодня такой послушный, может, и тут уже гипноз действует? Но это у меня было неверное суждение, я потом выяснил. Валерка мне казался более капризным и хмурым, чем был на самом деле, из-за этих уроков английского языка, которые придумала Ксения Павловна в основном для Светы. Впрочем, наверное, это сама Света и сообразила. Она ведь невероятно серьезная и целеустремленная девица. Нет, не думайте — она не какой-нибудь там ученый заморыш, она и спортом занимается, и танцует, и все такое, и вообще вид у нее вполне подходящий: такая, знаете, розовая, синеглазая, светловолосая, смотреть приятно. Но когда я ее спросил, — каюсь, довольно легкомысленным тоном, — зачем это ей понадобился английский язык, она сурово ответила, что вопрос ей кажется странным, и объяснила, в этаком сугубо официальном стиле, что английский язык нужен ей для трех основных целей.
