Александр Ласкин - Дом горит, часы идут
Читатель сам разберется, что важнее. Мало что говорящие перемещения принца крови или Сашино неведение, куда пойти.
Для кого-то 8 сентября 1898 года просто число, а для Гликберга – особый день. В пору отмечать его наравне с днем рождения Государя.
Думаете, нужны флаги? Обойдемся ощущением, что столько-то лет назад переменилась его судьба.
7.
Саша и прежде видел свою фамилию в газете, но с обязательным уточнением. Имя деда обозначало скобяную лавку, а отца – аптеку.
Статья Яблоновского не поминала ничего материального. Ну, может, только прохудившиеся сапоги.
В этом и есть его свобода. Дед и отец существовали в связи со своими накоплениями, а он сам по себе.
Уже сказал мальчик Мотл: “Мне хорошо, я сирота”? Нет, это случилось позже, а значит, он подумал так первым.
Не будем отвлекать Гликберга. Пусть перечитывает статью хоть тысячу раз, а мы заглянем ему через плечо.
“В одной из местных гимназий, – писал Яблоновский, – минувшей весной „срезался на алгебре“ 16-летний гимназист. Он должен был остаться на второй год в пятом классе, но родители его на это не согласились и… отказались от мальчика совершенно… Родители его живут в Одессе и с апреля месяца до нынешнего дня не присылают ему ни копейки на содержание. Все, что они прислали, это странное письмо, в котором назвали сына за его „проступок“ подлецом. Между тем отец юноши в качестве представителя одной крупной фирмы получает, как говорят, огромное жалованье… На всякий случай напоминаем его отцу (может быть, эти строки попадут ему), что поступок его нарушает и божеские, и человеческие законы. В божеском, впрочем, он едва ли что-либо разумеет, но человеческие исполнять обязан, и потому нелишне будет напомнить ему 172 статью 1 тома, ч. 1. Вот как читается эта статья: „Родители обязаны давать несовершеннолетним детям пропитание, одежду и воспитание, доброе и честное, по своему состоянию“”.
Повезло Саше. Редко журналисты стараются не только для себя, но и для своего героя.
Уж не в упорном ли чтении Достоевского дело? В его рассуждениях о слезинке ребенка, которая не стоит всех хрустальных дворцов.
Вот же она, эта слезинка. Поднеси платок, и на лице твоего подопечного сразу засверкает улыбка.
Благое дело задумал автор, а все же есть тут противоречие. Надо сказать, любимый писатель тоже спотыкался на этом месте.
Вроде слезинка превыше всего, а ведь совсем не любая. Если, к примеру, плачет еврейский ребенок, то можно не проявлять рвения.
Пусть журналист с такой позицией не согласился, но и не стал ее игнорировать. Где-то на глубине эта точка зрения присутствует.
Иначе почему под финал статьи он напомнил отцу мальчика, что они верят в разного Бога?
У Яблоновского – Бог, а у Менделя Янкелевича – Б-г. Для одного главное сказано в Нагорной проповеди, а для другого – совсем в других книгах.
Так что на Христа ссылаться бессмысленно. Если слова о добре и ответственности внятны аптекарю, то лишь в контексте закона.
Вот и тычешь под нос первый том, часть первую. Даешь понять, что там, где мораль не действует, остается апеллировать к чувству страха.
8.
Бочка меда не без капли дегтя. Не без ощущения, что если бы Сашины дела складывались по-другому, он был бы все равно уязвим.
Такая квадратура круга. Яблоновский сочувствует униженным и оскорбленным, а евреям немного не доверяет.
Ну, может, самую малость. Никак не уходит из головы, что его герой – сын одесского провизора.
Да и читатель при всей своей доброжелательности на такие вещи обращает внимание.
В статье есть пропущенное слово. Автор даже сочинил пару абзацев, чтобы его обойти.
Закончив статью, сделал приписку. Опять же слово не назвал, но максимально к нему приблизился.
“Фамилия и служебное положение этого более чем современного отца известно нашей редакции и не печатается здесь лишь из понятного нежелания оскорблять сыновье чувство и без того несчастного юноши”.
К Сашиным чувствам следует присоединить эмоции читателя. Да и его, автора, ощущения, если уж на то пошло.
Что ни говорите, а дипломатия оправданная. Имеющая в виду некую высшую цель.
Не хотелось Яблоновскому переусложнить ситуацию. Ведь если прибавить еще и еврейство, то голова пойдет кругом.
Как вы понимаете, Роше эти соображения не касаются. Он и сейчас не вместе со всеми, а сам по себе.
9.
Уже говорилось, что Константин Константинович растаял. Он еще дочитывал эту статью, а все сомнения были отброшены.
Возможно, фамилия ускорила решение. Ведь если быть нужным, то только тем, кому больше никто не поможет.
Вне зависимости от того, как звали юношу, какой у него рост или цвет волос, он стал для него родным человеком.
Сын – это тот, кому ты необходим больше всех. Если даже это совсем чужой мальчик, то он и есть твой сын.
Потом Роше еще больше утвердился в этом чувстве. Узнав, что герою статьи столько же лет, сколько Сергею Левченко, ничуть не удивился.
Как тут не возблагодарить Высшую силу, которая отнимает и в то же время проявляет щедрость?
Это и есть равновесие в природе. Главное – не пропустить момента, когда маятник, отклонившись назад, медленно двинется вперед.
10.
Ох, и любят российские подданные погадать на газетной странице. Благо тут всегда есть что-то этакое…
Такова ежеутренняя зарядка наших сограждан. Немного размялся, побродил в эмпиреях и перешел к текущим делам…
Нет, Константин Константинович не такой. Если он задался каким-то вопросом, то непременно на него ответит.
Первое знакомство подтвердило правильность выбора. Правда, это было сходство по принципу дополнительности.
Роше сразу почувствовал: они потому необходимы друг другу, что в одном есть то, что отсутствует в другом.
Вот так Дон Кихот невозможен без Санчо Пансы, а Дон Жуан без Сганареля.
Первый, к примеру, худой, а второй – толстый. Или один холеный аристократ, а его спутник – настоящий лапоть.
На сей раз противостояли малый и большой, имеющий склонность к патетике и тяготеющий к иронии.
Кстати, приемный сын тоже не чурался поэзии. Правда, в отличие от воспитателя на значительность не претендовал.
Скорее, это не стихи, а стишки. Какой-то уж очень легкомысленный у автора тон.
Казалось бы, откуда в юноше столько яда? Прямо не Саша, а целая Санкт-Петербургская химическая лаборатория.
Так тут разделились роли. Отец нахмурился и топнул ногой, а сын улыбнулся и захлопал в ладоши…
Взглянешь со стороны: ну прямо рыжий и белый! Потом решишь: а ведь это разнообразие и есть жизнь.
Конечно, стихи ни при чем. Вряд ли в этой сфере между ними возможно сотрудничество.
Зато по поводу невымытой шеи и неглаженых рубашек сотрудничество в разгаре. Порой переходящее в долгие препирательства.
Теперь Роше точно известно, что такое совместная жизнь. Это когда существование одного проясняется присутствием другого.
Глава третья. План Константина Роше
1.
Не то чтобы Коля не знаком с Константином Константиновичем. Все-таки столько времени прожили на одной улице.
Каждое утро у них общий маршрут. Блинов направляется в гимназию, а Роше – на службу.
Пересекутся взглядами – и смотрят в разные стороны. Словно один другому интересен не больше пролетевшего воробья.
Когда Коля почувствует, что опаздывает, то начинает искать глазами соседа.
Да вот и он! Движется к месту назначения с той же неизбежностью, с какой стрелка подходит к цифре девять.
Коля удостоит спутника быстрого взгляда, словно посмотрит на циферблат, и пойдет немного быстрей.
Когда Блинов читал статью в “Волыни”, то ему ясно вспомнился этот прохожий.
Вот Роше спешит, помогая себе руками. Кажется, он переплывает улицу. Поэтому его портфель взлетает на уровень волны.
Почему Коля не сразу понял, что это за человек? Ведь плохие люди не бывают смешными.
И еще такое соображение: не зря он по нему сверял часы! Если по кому-то сверять время, то только по нему.
2.
Прежде его жизнь была неопределенная, а сейчас счет пошел на минуты. При этом помнишь, что самое главное впереди.
Колиным братьям это не интересно. Они почти не обращают на него внимания.
Углубились в разговоры, как в длинный туннель. Ведут себя так, словно они одни.
Так актеры увлекаются игрой. Понимают, что где-то есть публика, но им сейчас не до нее.
В который раз Коля смотрит эту пьесу. Наизусть знает не только последовательность событий, но и реплики.
Сперва братья призовут к скорейшим реформам. Кто-нибудь непременно хлопнет кулаком.
Вот такие застолья в нашем отечестве. У нас обед всегда больше чем обед.
Хорошо бы, и Коле позволили высказаться. Уж он бы никому спуску не дал.
Вот, к примеру, вы, министр просвещения! Не слишком ли строго исполняются ваши приказы?
