Григорий Ряжский - Люди ПЕРЕХОДного периода

Слова мои, не имея препятствий на своём пути, изливались из гортани полноводной сладкой рекой, обволакивая наше небольшое застолье пеленой восхитительной, но вполне реальной надежды, имеющей свойство обращать её людьми определённого круга в абсолютно конкретный план действий. Рыба слушала молча, вонзив потеплевший взгляд в пустую бутылку из-под бордо. Затем протянула руку и, подцепив двумя пальцами последнюю порцию моего архиерейского чуда, плавным движением отправила её в рот. По всему чувствовалось, что в голове её в то же самое время неслышно, но безостановочно щёлкает кассовый аппарат. Однако наряду с этим и нечто иное не ускользнуло от моего внимания — как будто этот так славно заданный мозговой ритм в отдельные моменты несколько тормозился, спотыкаясь о незначительные контрдоводы. Впрочем, это обстоятельство никак не ослабляло общего хода мыслей Музы Павловны, а, судя по едва заметно дёрнувшимся векам, даже наоборот, лишь укрепляло уверенность Рыбы в справедливости произносимых мною слов. При этом весь облик её, то, как она слушала, поигрывая желваками, как пару раз запрокинула голову, хрустнув шейными позвонками, как поелозила верхней губой по кончику длинного носа, дотянувшись до него без видимого усилия… всё это свидетельствовало о самом неподдельном интересе к тому, о чём я набрался наглости рассуждать, предложив собравшемуся за столом обществу быструю и глуповатую импровизацию.

— И последнее. Исходя из того немалого опыта, который наше агентство сумело накопить за годы становления цивилизованного капитализма в России, я вам, дорогие мои, смело могу сказать, что такая концепция, будучи принятой за основу, отобьёт сделанные в эту эксклюзивную сеть вложения за самый короткий срок. Год-два, не больше. Дальше всё понесётся только в голый плюс. И чем недоступней она будет для каждого и всякого, тем эффективней она же станет набирать обороты, привлекая к себе всё новых и новых сумасшедших. В хорошем смысле слова, разумеется.

Я сделал небольшой глоток бордо и сел на место. Леночка посмотрела на меня и в раздумье отвела глаза. Однако я успел заметить, что взглянула она хоть и коротко, но внимательно, отметив для себя нечто во мне новое. Взгляд этот был явно предметным, а не просто приглашал, как прежде, разделить её тщательно маскируемый скепсис в отношении Рыбы. И не скрою, было приятно. И даже чуть-чуть волнительно в предвкушении других таких же взглядов в мой адрес, проясняющих намерения сторон.

— Ещё что-нибудь можете? — внезапно спросила Рыба и развернулась ко мне всем корпусом. — Чего-нибудь, от чего мурашки побегут так, чтоб не собрать. Какую-нибудь охренительную замануху: глазами — всё просто, а ртом поди ещё догадайся, чего ешь и из чего сделано.

— Похлёбка из ангельских крылышек подойдёт? — быстро отреагировал я, пытаясь по возможности сохранить серьёзный вид. То, что Рыба клюнула и повелась на меня, правда, непонятно пока в каком качестве, было ясно уже по тому, как она поедом ела меня глазами, даже на время не отключив свой счётчик проницательного рыбьего гейгера. — Или, к примеру, мог бы предложить «дамские пальчики». Правда, виноград тут ни при чём, — я не выдержал и улыбнулся.

— Ногти из чего будут? — никак не отреагировав на мою улыбку, заинтересованно справилась хозяйка. — Из какого заменителя?

— Да леденцовая карамель, о чём речь! — Я выдал первое, что пришло на ум. — Цвет лака регулируется пищевым красителем, так что любой фуфловый маникюр — без проблем. А сами пальцы — это конечности рукокрылой летучей мыши, наладим доставку с Кавказа, хотя их и под Москвой пруд пруди, есть размером вот такие, — я произвёл секущее движение левой рукой по запястью правой, как бы отсекая от руки ладонь, — их и надо брать. В крайнем случае, от белки-летяги. Крылья — в похлёбку, руки — в дамские пальчики, не вопрос. Так и дальше надо, если по уму всё делать.

— А заправка? — в один момент утратив всю свою вальяжность, уже совершенно не скрывая неподдельного интереса к теме, воскликнула Рыба. — Чем заправлять-то ангельскую похлёбку твою?

— Думаю, для этого отлично подойдёт семенная жидкость молодого оленя, — снова не растерялся я, краем головы уже понимая, что эта моя идиотская игра начинает обретать всё более и более устойчивые формы, — немного спермы смешать со свежими сливками, взбить блендером и, помешивая, медленно вливать в похлёбку на глазах у гостя. Главное, чтобы он к этому моменту уже был заряжен информацией из меню, чтобы отчётливо понимал, чего он сейчас хлебнёт, — и от ангела и от беса одновременно.

— Рогатый ангел! — раздался внезапно голос Леночки, всё это время пребывавшей в глубоком раздумье. — Лучше не придумать, единство и борьба противоположностей. Это их дополнительно заведёт и вынудит раскошелиться по новой.

— Умница! — Рыба одобрительно кивнула своей помощнице и вновь уставилась на меня. Наверное, уже прикидывала, на каких условиях меня приобретать, вместе со всеми моими безумными концептуальными идеями и комплектом нажитого к тридцати семи годам гастрономического креатива. Внезапно спросила: — Откуда в вас это, Герман?

— Что «это»? — Я решил всё же уточнить вопрос, поскольку вероятных ответов в голове уже крутилось около четырёх-пяти. И нужно было не промахнуться. Это был шанс.

— Ну, это самое, блюда эти разные чёрт-те какие и всё остальное, знание человеческого низа и его же верха в одной упаковке. Осведомлённость ваша насчёт всяких пороков без скидки на добродетель. Это же ещё надо уметь так в самую точку попасть, в больное и здоровое сразу, одним заказом. Когда это у вас началось, Герман, в какой момент жизни, любопытно узнать?

Нужно было снова чего-то отвечать. В смысле, врать. Но за это непродолжительное время я, как мне казалось, уже наворотил такое количество самой разной чуши, что всякая наспех сварганенная версия моей причастности к эксклюзивной кухне могла быть уже с лёгкостью озвучена без оглядки на здравый смысл. Я и выдал:

— Дело было в Феодосии, году так в шестьдесят восьмом. Пацаном ещё, помню, забрался на старую шелковицу в тёткином дворе, никогда раньше не пробовал эти ягоды. А они какие-то нечеловеческие просто, что по размеру, что по цвету, сверху почти что чёрные, внутри же красные — как траурные флаги. Я пока на дерево это шершавое забирался, руки себе в кровь изодрал, ссадин понаделал, царапин, даже губой за корявую ветку ухитрился зацепиться так, что кровь пошла. Но я тогда внимания на это не обратил, просто стал вталкивать их в рот, эти шелковичные батончики, рвал их, давил нёбом, языком, зубами, губами, слипающимися от густого сахарного сока, самой гортанью — всем, чем давилось. И это было фантастическое наслаждение: кисло-сладкий букет, шибающий в нос ароматом южного августа, йодистого морского ветра, прелой шелковичной коры и едва уловимым вкусом собственной солоноватой крови.

Все слушали молча, даже чуть отрешённо. Казалось, нарисованная мной апокалипсическая картина из моего далёкого детства, нежданно-негаданно ввергшая меня в нынешнее гурманство, не оставила никого из них равнодушным. Каждый, ручаюсь, уже мысленно растирал языком о нёбо шелковичный сироп, замешанный на свежей крови из прокушенной губы. И каждый, представляя себе это наяву, уже нетерпеливо выуживал из своей тарелки обломок ангельского крыла, чтобы поднести его к губам и намертво впиться зубами в податливую ангельскую плоть. А хрустнуть дамским пальчиком, предварительно обсосав его и откусив перламутровый карамельный ноготь — слабо́?

А я продолжал нагнетать обстановку воспоминаниями из своего сомнительного прошлого. Где-то я, как бы вытягивая из памяти обрывки прежних довольно рискованных кулинарных опытов, накачивал слушателей дополнительным знанием условного предмета, как, например, поедание голубых пельменей с мясом глубоководной рыбы-факел и шафраном. Или же такое ещё — котлеты на перепелиных яйцах из смеси белых грибов и спаржи, выдержанной в столетнем коньяке.

В каких-то местах, включив необузданную выдумку, я рисовал очередную, совсем уж дурацкую фантазию: отжимаем кровь свежеубитого серого волка (1 шт.) и одной лисицы, непременно рыжей. Охлаждаем, солим, выдерживаем, процеживаем. Фарш мастерим из их же мясной обрези, лучше с шеи, там меньше мышц. Добавляем чеснок, перец, лук, остальное по вкусу, но всё это не так важно, потому что вкус в итоге будут определять не добавки, а самая́ суть конечного изделия. Полученной смесью набиваем толстую или слепую кишку или же мочевой пузырь домашнего животного, лучше из числа тех, кто панически боится лесных хищников, — коровы, овцы или козла. Далее уже не так важно — подержать часа три на слабом бульке или запечь на противне, смазанном нейтральным жиром. Главное, однако, в том, чтобы не промахнуться, чтобы употребить в себя внутреннее содержимое кишки, не притронувшись языком к оболочке. Принимать в холодном виде, дважды в день, натощак, без всего. Надеюсь, ясно, что это не вполне еда, это гораздо больше, чем просто утоление голода. Это — философия, способ выживания, метод противостоять вашим фобиям и страхам. Хитрость лисы, отвага и неутомимость волка — всё это присутствует в этом блюде в полной мере. Усваивая его, ваше тело, ваш дух обретают лучшие качества лесного зверя, оставляя за бортом своей души робость коровы, овечью глупость или же упрямство козла…