Дмитрий Липскеров - Сорок лет Чанчжоэ
Лизочка была знакома со многими молодыми людьми Чанчжоэ. Она мельком перебрала их лица в уме, но вынуждена была констатировать, что ни один из них не излучал такой мужской силы и уверенности, как идущий впереди случайный знакомец.
– Ведь вы же никогда не были военным, – сказала она.
– И что же?
– Зачем вам полковничьи погоны?
– Знаете, приятно, когда оценивают твой поступок военным званием, – ответил Генрих Иванович. – Обратно, я не дворянин, а из разночинцев, и чин мне помогает в общении с разными сословиями. Мне нравится быть военным и не служить. Нравится ходить в мундире и отдавать честь таким прелестным девушкам, как вы.
Лизочка улыбнулась, показывая ровные зубки и кончик языка.
– Ну что ж, надевайте сегодня мундир и приходите в гости. Будет грибная икра из сегодняшнего урожая.
– И только лишь?
– А там видно будет, – сказала Лизочка и снова зарделась, так как фраза получилась двусмысленной.
Они вышли на окраину города, и Лизочка замахала рукой таксеру. Подъехал новенький тарахтящий Удраблеры, и девушка забралась в кабину с плюшевыми сиденьями, установив корзинку с грибами на коленях.
– Придете? – спросила она через окошко.
– Непременно, – пообещал Генрих Иванович и еще некоторое время смотрел на отъезжающий автомобиль.
Он стал часто бывать у Лизочки. Ему как-то ловко удалось оттеснить молодых поклонников своей неторопливостью, умными, непривычными для ушек девушки речами. И в один из вечеров, когда все гости разошлись и они остались одни, произошло то, чего так боится и так ждет каждая молодая особа, достигшая определенных лет.
На узкой девичьей постели Лизочка незаметно потеряла невинность и уже через несколько минут, закутанная в большое мохнатое полотенце, справившись с дрожью в теле, делово говорила о предстоящей женитьбе.
– Так я же женат, – вспомнил полковник.
Это известие Лизочка перенесла стоически. Она полчаса молчала, не шевелясь, а потом еще раз отдалась Генриху Ивановичу, причем владела инициативой и неожиданно проявила способности, удивившие Шаллера.
Полковник рассказал девушке о своей жене, Елене Белецкой, которая вот уже несколько месяцев не отрываясь пишет роман.
Больше Лизочка никогда не заговаривала о женитьбе.
3
Всю последующую неделю после нашествия кур город будоражило и трясло как в лихорадке. То тут, то там то и дело возникали стихийные сборища, крикливо обсуждающие произошедшее. Часть населения, особенно бедная и голодная, ничего не обсуждала, носилась по городу, ловя кур, сворачивая им шеи, колотя по их головам палками, стреляя из рогаток и самопалов. Повсюду дымили костры, на которых запекали и жарили куриные тушки, наспех ощипанные, и оттого воняло в воздухе паленой плотью. В общем, в городе стоял отчаянный бедлам, город обжирался и гадал о смысле происшедшего.
Газеты, утренние и вечерние, пытались толковать событие на все лады.
Еженедельник УКурьеры напечатал передовицу под названием УКараы. Смысл статьи заключался в том, что нашествие кур есть не что иное, как кара небесная, предвестие прихода сатаны и категорический совет – не жрать кур, так как это отнюдь не способствует хорошему пищеварению, мол, в куриной коже содержится большое количество холестерина, развивающего сердечную болезнь, а от этого страдает желудок… Газета УФлюгеры напечатала статью известного в городе физика Гоголя, где тот успешно доказывал, что город Чанчжоэ находится в центре сильного магнитного поля. Восемнадцатого же сентября в природе как раз отмечалось сильнейшее магнитное возмущение, а куры, как известно, самые чувствительные ко всем силовым полям птицы, и поэтому их неудержимо согнало со всей округи именно в город Чанчжоэ. Был сделан официальный запрос по округам – не исчезли ли у вас таинственным путем все куры в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое?.. Округа не замедлили с ответом и прислали телеграммы, в которых говорилось примерно так: УКуры на месте тчк ничего таинственного не случалось тчк почему спрашиваете тчк не шутка ли тчкы.
После такого ответа физик Гоголь больше не выдвигал успешных теорий и попросту опустил руки.
Все религиозные объединения – от буддийских до православных – не усматривали в нашествии кур ровным счетом ничего хорошего, но от конкретных объяснений пока воздерживались, ожидая официального заявления властей.
На шестой день после прибытия кур губернатор города Чанчжоэ его сиятельство Ерофей Контата собрал у себя городской совет. Он поочередно пожал руки г-ну Мясникову, г-ну Туманяну, г-ну Бакстеру, г-ну Персику и митрополиту Ловохишвили. Был подан в серебряных чашках ароматный чилийский кофе и сэндвичи с тонко нарезанной курятиной. Митрополит Ловохишвили принес с собой сетку синих яблок, выращенных в монастыре и напоминающих по вкусу землянику. Яблоки были выложены на большое китайское блюдо, расписанное эротическими сценками.
Ерофей Контата стоял возле окна и держался левой рукой за край тяжелой зеленой гардины. Он слегка склонил кудрявую голову к плечу, чуть отставил в сторону ногу в лайковом ботинке, отчего его поза приняла вид государственного деятеля в раздумье. Так прошла минута, озвученная цоканьем чашек о блюдца и пережевываньем бутербродов.
– Ну-с, господин Мясников. – Его сиятельство Ерофей Контата оторвался от гардины и повернул голову к человеку с татарским разрезом глаз. – Вы, кажется, в прошлом естествоиспытатель, не правда ли?.. Следовательно, вам и начинать!..
Что же, по-вашему, происходит?
Губернатор прошел к столу, сел в кресло по-солдатски, с прямой спиной, закурил индийскую сигаретку, скатанную прямо из табачных листьев, и оборотил свой взгляд к г-ну Мясникову. Тот, не отставляя чашки, недоуменно пожал плечами и сказал:
– Понятия не имею, что происходит. Гадать в такой ситуации мне кажется неразумным.
После этой фразы г-н Мясников замолчал, и присутствующие еще раз убедились в том, что он недолюбливает губернатора Контату. Все знали, что Контата и Мясников учились в городской гимназии, и как-то в выпускном классе шестнадцатилетний Ерофей жестоко избил однокашника Кирилла (имя Мясникова) за какую-то гадость. С тех пор минуло сорок лет, но неприязненные отношения сохранились.
– На мой взгляд, – заговорил митрополит Ловохишвили ровным и хорошо поставленным голосом, – на мой взгляд, не самое главное – определить причину происходящего, а главное в том, каково будет следствие этой причины.
Все присутствующие посмотрели на руки митрополита, пальцы которых щелкали бусинами четок. Щелк длинным отполированным ногтем… Щелк!..
Чашка с кофе перед митрополитом стояла нетронутой. Кофе уже не дымился и освободился от пенок.
– Если человек лишил жизни другого, – продолжил Ловохишвили, – то нужно знать причину душегубства для того, чтобы повесить убийцу или смягчить ему наказание. Куда сложнее следствие убийства. Сироты, вдова, смятение душ…
Митрополит уронил четки на толстый ковер и наклонился за ними, бряцая крестом о массивный подсвечник с львиными лапами.
Возникла тягучая пауза, и было видно, что губернатор Контата раздражен. Он шевелил кожей на голове, отчего кудряшки перманента потрясывались.
Наконец митрополит поднял с пола четки, но продолжать свою мысль не собирался вовсе.
– Ну-с, господа! В конце концов, так нельзя, в самом деле! – не выдержал скотопромышленник Туманян. Он взмахнул копной черных как смоль, длинных, как конская грива, волос и сверкнул очень красивыми глазами. Г-н Туманян был самым молодым членом городского совета, а потому часто распалялся. – В конце концов, мы городской совет! Давайте говорить без обиняков, безо всякого там аллегорического смысла с потугой на философию!.. Никаких убийств нету, нет сирот и вдов! В городе куры, миллионы кур!..
Митрополит Ловохишвили обиделся:
– Мы должны дать населению ясный ответ, что происходит!
– А мне кажется, я понял аллегорию митрополита, – сказал г-н Персик, поднимаясь со своего кресла. – Смысл крайне прост: факт произошел, и если наука не может дать исчерпывающего ответа на произошедшее, то мы должны просто озаботиться следствием, а именно: что делать с таким количеством кур!
Митрополит Ловохишвили с благодарностью посмотрел на г-на Персика.
– Плохо или хорошо, что в городе сосредоточилось такое количество кур?! – продолжил с каким-то нервным воодушевлением г-н Персик, обращаясь сразу ко всем. – А что, Господи Боже мой, страшного произошло?!. Ну, куры в городе, ну, много их…
– Не много, а миллионы, – встрял г-н Бакстер.
– Прошу не перебивать меня! – взвизгнул Персик.
– Действительно, – поддержал в свою очередь оратора Ловохишвили. – Какое-то неуважение. Странное дело, когда что-нибудь сказать нужно, вас, уважаемый, не слышно и не видно… А перебить, так сказать, сбить оратора с мысли – вы всегда тут как тут! Нам всем сейчас нелегко… Удивительно, какая бесцеремонность!..
