Дмитрий Липскеров - Сорок лет Чанчжоэ
Вот и в это утро полковник ждал чуда, так как то, что он обдумывал и к чему подбирался в гипотезе, казалось ему грандиозным. Он еще крепче закрыл глаза.
Лишь только его просыпающееся сознание столкнулось с новым утром, как в мозгу снова всплыла фраза: УКаждый член ищет свое влагалищеы. И мозг незамедлительно начал работу.
Если предположить, что член не есть физиологический предмет в медицинском толковании этого слова, а является энергетической субстанцией космоса, размышлял Шаллер, то, вероятно, можно предположить, что существует и космическое влагалище со своим энергетическим зарядом. Что из этого следует? А то, что, вполне вероятно, космическое пространство оплодотворяется подобно человеку, вернее, человек подобно пространству… Вследствие чего происходят вселенские роды… Родятся галактики… Могло бы произойти чудо, и человек, женщина, в ночи родит галактику…
Мысль скакнула поэтическим образом.
Адам был создан Богом как орудие зачинания новых галактик отнюдь не человеком, как толкует церковь, а божеством. Но то ли Господь что-то передумал, то ли решил позабавиться своим всесилием и породил парадокс, создав из ребра первенца искусственное чрево в образе Евы, из которого никогда не родится космическое пространство, а лишь такие же бесчисленные орудия и неутоленные чрева… Бедный Мужчина! Он способен родить бесконечный мир, а вынужден плодить мучеников из-за чьих-то шуток.
Полковник почувствовал, как капля пота скользнула из-под мышки и потекла по животу.
Поэтому член всегда неудовлетворен, потому что он не может зачать галактику.
Он мечется в поисках утробы, а это все не то, не та утроба, родятся другие ему подобные, и мужские потомки вслед за родителем тоже мечутся, безуспешно растрачивая драгоценную энергию…
Женщина – это Ложное Влагалище, не способное родить Вселенной, заключил Генрих Шаллер. Поэтому каждый член ищет свое влагалище. Истинное Влагалище.
Тело полковника замерло, его сковало судорогой от такого неожиданного вывода.
Пуховое одеяло показалось ему тяжелым, словно крышка гроба. Он еще долго не шевелился, не открывал глаз, все более уверяясь в силе своего гипотетического заключения. Можно и умереть за такой вывод, подумал он. Лишь бы убедиться в его правильности.
Генрих Шаллер резко открыл глаза и посмотрел сквозь окно на небо. Небо было Лазорихиевым. По всему пространству от края до края неслись кровавые облака-сгустки, завихряясь в какие-то желтушные пятна. Было отчетливо видно, как в высоте сражаются встречные ветры, сбивая облака в кучи, затем разгоняя их мощным дуновением для новых столкновений. Полковник испугался. Его тело затрясло, словно в сенной лихорадке. Это был знак. Знак Вселенной. Само небо своей лазорихиевой красотой подтверждало правильность его вывода.
Шаллер отбросил душившее одеяло, выскочил из постели, рванул на себя створки окон, впуская ветер, и протяжно закричал:
– Лазорихиево небо-о-о!.. Возьми меня-я-я!..
Небо ответило раскатами грома, накатило в окно прохладой, и в комнате полковника запахло электричеством.
– Я же понял! – продолжал кричать Шаллер. – Я прикоснулся!.. Возьми-и меня-я!..
Пошел косой дождь, забрасывая лицо просителя ледяными брызгами, а он все стоял, дыша полной грудью, и смотрел ошалевшими глазами на израненное небо в ожидании чуда… Прошли минуты.
Полковнику стало холодно. Свежий ветер высушил от пота его тело, а дождик смыл липкость. Генриху захотелось завтракать, и он, закрыв окно, прошел в кухню.
Стал есть душистую белую булку с грушевым вареньем, запивая бутерброд холодным молоком. Он оглядывал двухпудовые гири, стоящие в углу, и думал, что сегодня не выжмет их и сорока раз. Обычно ему это удавалось запросто.
Ах ты, черт, думал он. Ведь было же Лазорихиево небо. Ведь не случайно же оно выскочило именно сегодня, когда так хорошо думалось. Ведь не просто же так страдал святой Лазорихий под кровавыми пытками, что в память о нем небо пылает кровью. Странно все это…
Генрих Шаллер намазал второй кусок хлеба вареньем и загрустил по мужчинам, путающим желание зачать великое с неудовлетворенным сексуальным чувством…
Надо бы опубликовать свои мысли с разъяснениями, подумал он, но тут же испугался, что его обвинят в насаждении порнографии или, на худой конец, посоветуют обратиться к психиатру. Хотя нет, один человек с удовольствием опубликует – поручик Чикин в УБюсте и ногахы – и заплатит по рублю за строчку.
От образа неприличной газеты Генрих Шаллер почувствовал легкое возбуждение.
Мысль перекинулась на Лизочку Мирову, пригласившую его сегодня вечером к себе в гости. Будет много замечательных людей, может быть, заглянет и губернатор Контата с членами городского совета… И Лизочкины подруги, такие свежие, с умытыми личиками, с детскими улыбками и хорошенькими фигурками… Так будет на них приятно смотреть… А Лизочка… А с Лизочкой, когда все разойдутся…
зачну галактику, подумал Генрих и громко рассмеялся. Какая все чушь, какие мысли глупые от скуки приходят. Он посмотрел на небо, вдруг заголубевшее в своем просторе, и почувствовал, как хорошее настроение входит в него полновесно, расправляя недоуменную душу.
Генрих Шаллер познакомился с Лизочкой Мировой в позапрошлом году в сентябре на опушке Гуськовского леса, ровно через три года после нашествия кур. Полковник никогда бы не стал заводить тайных, порочащих честь знакомств, если бы его жена Елена Белецкая не начала писать свой нескончаемый роман.
Лизочка была очаровательна в своем простеньком ситцевом платье с оборочками вокруг шеи. Впрочем, платье выгодно подчеркивало приятные особенности ее молодого тела, и Генрих Шаллер, держа на локте корзинку с двумя грибами на дне, с удовольствием разглядывал девушку.
– Вы не боитесь прогуливаться по Гуськовскому лесу одна? – спросил он. – Ведь о нем ходит дурная слава. Ужасная, тайная слава.
– Вот еще глупости, – ответила Лизочка, приветливо улыбнувшись. – Знаете, как много здесь грибов? – и показала свою корзинку, доверху наполненную подосиновыми. – А у вас негусто. Хотите, подброшу по доброте душевной?
– Да вы удачливая охотница! – с преувеличенным удивлением воскликнул Генрих Шаллер и запустил руку в Лизочкину корзину, перебирая крепенькие грибки. – Ишь ты какие! Как на подбор!.. Мясистые!.. Генрих Шаллер, полковник.
– Лизочка Мирова! – протянула ладошку девушка и тут же спохватилась: – Ой!..
Лиза… Елизавета Мстиславовна Мирова.
– Генрих Иванович Шаллер, – улыбался полковник, пожимая мягкую девичью ладошку.
– Почему вы улыбаетесь?
– Наверное, потому что сегодня замечательный осенний день. Светит солнце. Вы случаем не родственница действительного статского советника Борис Борисыча Мирова?
– Племянница.
– Как прелестно.
– Почему это?
– Что?
– Почему прелестно?
– Потому что у Борис Борисыча такая прелестная племянница, – ответил Генрих Иванович.
Лизочка пошла по дороге к городу, благосклонно позволяя полковнику следовать за ней.
– Позвольте, я возьму вашу корзинку, – предложил Шаллер.
– Возьмите.
При передаче корзинки Генрих Иванович случайно коснулся бедра девушки и увидел, как щеки Лизочки мгновенно зарумянились.
Да она совсем еще юная, подумал он и залюбовался этими щечками, этим слегка вздернутым носиком и нежными прядками на висках.
– А вы не тот ли полковник, который вовсе не полковник? – бойко спросила Лизочка, пытаясь совладать со смущением, и пояснила: – Не вы ли спасли сына губернатора от лютой смерти, из рук мучителей?
– Я тот полковник, – ответил Генрих Иванович. – И Алексея Ерофеича я действительно спас, за что и получил из рук его сиятельства полковничьи погоны.
– А правда ли, что Алексея Ерофеича хотели разрезать на кусочки?
– Правда.
– И вам не было страшно?
– Было.
Лизочка на минуту замолчала, над чем-то раздумывая.
– Но ведь вас тоже могли лишить жизни! – произнесла она с каким-то тайным ужасом. – Я бы, наверное, не смогла кого-то спасти.
– Это были просто пьяные разбойники, в которых ничего не осталось человеческого. Со зверем справиться легко, а вот с человеком мыслящим, хитрым, сильным физически – непросто. В том случае я имел дело с животными, и, как видите, Алексей Ерофеич жив и здравствует.
Генрих Иванович перешагнул через канавку и подал Лизочке руку. Она легко шагнула и пошла следом.
Какие у него сильные ноги, подумала девушка.
Полковник Шаллер был одет в старые галифе и тяжелые сапоги. При ходьбе могучие ляжки слегка терлись друг о дружку, а сапоги поскрипывали.
Вероятно, он поднимает тяжести, продолжала думать Лизочка. Он атлет, хоть ему, по всей видимости, за сорок. Все-таки есть во взрослых мужчинах что-то привлекательное. Какая-то сила от них исходит, физическая и умственная.
Лизочка была знакома со многими молодыми людьми Чанчжоэ. Она мельком перебрала их лица в уме, но вынуждена была констатировать, что ни один из них не излучал такой мужской силы и уверенности, как идущий впереди случайный знакомец.
