Итало Кальвино - Невидимые города
В Зое все иначе. Здесь в любом месте можно поочередно спать и стряпать, изготавливать орудия, царствовать, копить золотые монеты, раздеваться, торговать, расспрашивать оракулов. Под любой пирамидальной крышей может быть как лепрозорий, так и термы одалисок. Бродит, бродит путешественник, одолеваемый сомнениями, и невозможность разобраться, где что в этом городе, приводит к путанице и в его дотоле четких представлениях. Он заключает: если жизнь в каждом своем проявлении являет всю себя, то город Зоя — воплощение ее нераздельности. Но что это тогда за город? Где граница, разделяющая то, что в нем, и то, что вне его, шуршание шин и вой волков?
Утонченные города. 2.
Теперь я расскажу о городе Зиновия. В нем удивляет вот что: на сухом участке громоздится он на высоченных сваях, причем дома из цинка и бамбука со множеством террас и галерей располагаются на разной высоте и будто перешагивают друг через друга на ходулях, будучи при этом связаны между собою подвесными тротуарами и приставными лестницами и увенчиваясь бельведерами с остроконечной кровлей, флюгерами и резервуарами с водой, а вдоль стен еще торчат лебедки, блоки, лёсы.
Что за надобность, приказ или желание побудили основателей Зиновии придать их городу такую форму, уже никто не помнит, поэтому нельзя сказать, насколько соответствует им нынешняя Зиновия, чей облик, вероятно, есть итог дальнейших наслоений на исходный, непонятный ныне, план. Но если обитателя Зиновии попросишь рассказать, каким он представляет себе счастливый город, непременно обнаружится, что — как Зиновия, на сваях и с подвесными лестницами, и хоть с виду он может быть совсем иным,— к примеру, с развевающимися знаменами и лентами,— но обязательно оказывается результатом сочетания элементов той первоначальной формы.
Так что бессмысленно решать, к числу счастливых городов относится Зиновия или к числу несчастных. Не на эти категории следует делить все города, а на другие две: те, что, несмотря на годы и на изменения, упорно придают желаниям свою форму, и те, в которых либо желания сводят на нет город, либо город сводит их на нет.
Города и обмены. 1.
Проехав восемьдесят миль так, чтобы дул в лицо мистраль, доберешься до Евфимии, где сходятся на каждое солнцестояние и равноденствие купцы семи народов. Судно, прибывшее в город с имбирем и хлопком, двинется отсюда с трюмом, полным мака и фисташек, караван, едва сгрузив мешки мускатного ореха и изюма, нагружается в обратный путь тюками золотистой кисеи. Однако поднимаются по рекам и идут через безводные пески в Евфимию не только для того, чтоб обменять добро, которое на всяком торжище внутри империи и за ее пределами будет разложено у твоих ног в тени точь-в-точь таких же пологов от мух на одинаково желтеющих циновках, предлагаемое покупателям с одной и той же мнимой скидкой. Нет, не только продавать и покупать товары устремляются в Евфимию купцы, а потому еще, что ночью у костров, пылающих вокруг базара, где сидят они на бочках и мешках или лежат на громоздящихся коврах, на вымолвленное одним из них какое-нибудь слово — например, «волк», «клад», «сестра», «любовники», «чесотка», «битва» — каждый отзывается историей о сестрах, о волках, о кладах, о любовниках, чесотке или битвах. И ты знаешь: в долгом путешествии, когда, чтобы не заснуть от бесконечного покачивания на верблюде или в джонке, ты невольно примешься перебирать воспоминания, окажется, что твоего волка сменил другой, твою сестру — чужая, а твое сражение — иные битвы,— вот как происходит после посещения Евфимии, где каждое солнцестояние и равноденствие свершается обмен воспоминаниями.
...
...Первое время после своего приезда Марко Поло, совсем не знавший языков Востока, мог изъясняться только доставая из своих баулов разные предметы — барабаны, вяленую рыбу, ожерелье из зубов бородавочника,— на которые указывал жестами, прыжками, криками ужаса и изумления, подражая тявканью шакала или уханью сыча.
Связь между элементами рассказа была ясна Кублаю не всегда: любой предмет мог значить разное: к примеру, полный стрел колчан — грядущую войну, обильную охотничью добычу, мастерскую оружейника; песочные часы — текущее или уже истекшее время, песок как таковой и мастерскую по изготовлению клепсидр.
Но ценность фактов и известий, доносимых неспособным выражаться внятным языком осведомителем, заключалась для Кублая в окружавшем их пространстве, в не заполненной словами пустоте. Описания городов, где побывал купец, позволяли мысленно гулять по ним, сбиваться с пути, дышать, остановившись, свежим воздухом или бегом пускаться прочь.
С течением времени в рассказах Марко жесты и предметы заменялись на слова; сначала это были восклицания, имена, отрывистые реплики, затем им стали приходить на смену фразы, пространные цветистые высказывания, метафоры и образные выражения. Чужестранец обучился языку Кублая — или император научился понимать его язык.
При этом их общение, пожалуй, стало менее успешным: разумеется, слова больше жестов и предметов подходили для перечисления того, что в каждом городе, в любой провинции существенней всего, — памятников, рынков, обычаев, животных и растений; но если Поло заговаривал о жизни в том краю, о том, как обитатели его проводят дни и вечера, ему недоставало слов, и понемногу он вновь стал прибегать к гримасам, жестам, взглядам.
К главным сведениям о каждом городе, изложенным ясными словами, он добавлял беззвучный комментарий, поднимая кисти вверх ребром, ладонью или тылом, прямо или косо, лихорадочно или неспешно. У них сложился новый род беседы: руки Хана — белокожие, все в кольцах — отвечали сдержанными жестами рукам купца — подвижным, узловатым. С ростом взаимопонимания жесты делались устойчивыми, каждый соответствовал определенному душевному движению. Но ежели словарь предметов постоянно пополняли привозимые образчики товаров, то репертуар этих безмолвных комментариев практически не обновлялся. Оба прибегали к ним все менее охотно; большую часть времени они, не двигаясь, молчали.
III
...
Кублай заметил, что описываемые Марко города похожи друг на друга так, как будто переход от одного к другому предполагал не путешествие, а просто замену неких элементов. Теперь, слушая очередное описание, Великий Хан сам принимался раскладывать его в уме на составные части, а затем воссоздавал как-то иначе, переставляя эти части, заменяя, перемещая.
Марко в это время продолжал рассказ, но император не дослушал, перебил:
— Отныне я буду описывать города, а ты мне — говорить, есть ли такие, правильно ли я их представляю. Начнем с города, сходящего уступами к заливу в форме полумесяца, открытого сирокко. Из его диковин назову стеклянный водоем размерами с собор, созданный затем, чтоб наблюдать за плаванием и порханием летучих рыб, усматривая в оных предзнаменования; пальму, что, раскачиваясь на ветру, перебирает струны арфы; площадь, окаймленную подковообразным мраморным столом, покрытым мраморной же скатертью, с едою и напитками из мрамора.
— А ты рассеян, государь. Об этом городе,я и рассказывал тебе, когда ты перебил меня.
— Ты был там ? Где он ? Как называется ?
— Нигде. Никак. Скажу еще раз, зачем я стал описывать его: из всех вообразимых нужно исключить те города, которые являются набором элементов без связующей нити, без какого-либо внутреннего правила — просто суммой, лишенной перспективы, ни о чем не говорящей. Все города подобны снам: присниться может что угодно, но даже самый неожиданный сон — ребус,скрывающий какое-то желание или его изнанку — страх. Города, подобно снам, построены из страхов и желаний, даже если нити их речей неуловимы, правила нелепы, перспективы иллюзорны и за всем таится что-нибудь иное.
— Я не испытываю ни желаний, ни страхов,— заявил Великий Хан,— и сны мои определяются или моим сознанием, или случаем.
— Города тоже считают себя порождением сознания или случая, но ни первого, ни второго недостаточно, чтобы стояли их стены. В каждом городе ты наслаждаешься не его семью или семьюдесятью чудесами, а ответом, который он дает на твой вопрос.
— Или тем вопросом, что он задает тебе, заставляя отвечать, как Фивы — устами Сфинкса.,
Города и желания. 5.
Отправившись оттуда, шесть дней и семь ночей спустя окажешься в Дзобейде, белом городе, залитом лунным светом, улицы которого наматываются как нить в клубке. Рассказывают, что он был основан так: мужчины разных наций увидели один и тот же сон — нагую женщину с распущенными волосами, бежавшую ночью по неведомому городу. Им снилось, что они преследуют ее, но рано или поздно каждый упускал ее из виду. Все они потом искали город, виденный во сне, и так и не нашли, но встретились друг с другом и решили сами его построить. Определяя направление улиц, каждый вспоминал свою погоню и там, где незнакомка ускользнула от него, располагал стены иначе, чтобы в следующий раз ее не упустить.
