Олег Верещагин - Мы живём на границе
– Во, – Глеб заморгал. – Да мы что, в ночное, что ли, едем? У нас дело, а он не казак даже…
– Ну… – Лукаш развел руками. – Очень просится. Чего ему в лагере сидеть? Ты сам подумай…
– Да мне-то, собственно… – пожал плечами Глеб. – Он верхом хоть умеет?
– Не знаю я.
– Ну спасибо вам, Дмитрий Данилыч, – сердито поблагодарил Глеб, хлопая о колено кубанкой. – Не, мне его жалко и все такое… Ну, я не знаю. Пусть господин войсковой старшина решает.
– Да он сказал – если мальчишки согласятся, – Лукаш вздохнул. – Ну, как?
– Я у остальных спрошу, – Глеб махнул рукой. – А, все равно. Пусть к нам заходит, в палатку. Там решим.
– Да он уже там, – Лукаш усмехнулся. – Александрыч его распорядился у вас разместить.
3.Верхом Сергей ездить умел, и неплохо. Правда, посадка у него была такая, как в школах верховой езды, а не казачья, и он долго возился, виновато поглядывая на остальных ребят, удлиняя стремена – у казачат они были подтянуты так, что колени торчали чуть ли не у живота. Но в седло Сергей сел плотно и прочно и за почти три часа то шагом то рысью ни разу не то что не пожаловался, но и никак не выказал недовольства или усталости.
Ехали косой цепью, метрах в пяти друг от друга, меняя шаг и рысь. Солнце покраснело, выросло, садилось куда-то за холмы над Курой, за спинами ребят. Дул ветерок, особенно приятный после жары второй половины дня. Кое-где заживались огни – полевые станы, пастушеские кошары, отдельные хутора – а на северо-западе проступило зарево Святоиконниковской. На юге царила полутьма, неподвижная и глухая.
– А что там? – вдруг спросил Сергей, до этого не участвовавший в коротких обрывистых разговорах.
– Там? – Петька чуть повернулся в седле, локтем поддержал соскользнувший было вперед ствол висящего за спиной по-казачьи карабина – десятизарядной "сайги" калибра 5,6х39, какие мальчишкам выдавали под расписку на патрулирование (Сергей был безоружен). – Там Чечня и все такое. Да тебя ж там и нашли, вон, в плавнях…
– Это я помню… – Сергей толкнул коня каблуками. – Я не помню, что до этого было…
– Верхом ты ездить умеешь, – заметил Володька, – так в школах учат… И вообще…Тебя, наверное, украли из России и увезли в Чечню. Ты совсем ничего?..
– Ничего, – Сергей наклонил голову. Володька хотел еще что-то спросить, но Глеб повысил голос:
– Ладно, хватит! Украли, увезли…Давайте думать, где на ночлег становиться.
– Доедем до Седого Кургана и там встанем, – предложил Мирослав. – И недалеко, еще по свету успеем, и удобно…
– …и не дует, – заключил невесть почему Володька. – Кто знает новые песни "Фабрики Звезд"? – ответом было молчание, и Володька удовлетворенно кивнул: – До чего хорошо, когда вокруг наши люди…
– Но злая пуля осетина меня во мраке догнала, – задумчиво сказал Серб, искоса стрельнул в сторону Володьки взглядом. Тот многообещающе пошевелил бровями и промолчал. Мирослав разочарованно вздохнул, помолчал минут и затянул негромко и проникновенно, по-прежнему косясь на Володьку:
– Выходил на балкон,На конюшня смотрел,А в конюшня ишак…
– Ах, ты!.. – не выдержал Володька и, взмахнув нагайкой, погнался за бросившим коня в галоп Мирославом, который хохотал во всю глотку и продолжал выкрикивать похабщину, ловко увиливая от приятеля, в то время, как Глеб орал им, чтобы они перестали, Петька ржал, раскачиваясь в седле, а Сергей наблюдал за всем этим с удивленной улыбкой.
Володька не догнал Мирослава и вернулся, сердито фыркая и грозя тому нагайкой. Мирослав вернулся рысью, на скаку подобрал с земли упавшую кубанку и, положив одну ногу на седло, подбоченился, запел снова, но уже вполне серьезно:
– "Что ты ржешь, мой конь ретивый,Что ты шею опустил,Не потряхиваешь гривой,Не грызешь своих удил?Али я тебя не холю?Али ешь овса не вволю?Али сбруя не красна?Аль поводья не шелковы,Не серябряны подковы,Не злачены стремена?"Отвечает конь печальный:"Оттого я присмирел,Что я слышу шепот дальний,Трубный звук и пенье стрел;Оттого я ржу, что в полеУж недолго мне гулять,Проживать в красе и в холе,Светлой сбруей щеголять;Что уж скоро враг суровыйСбрую всю мою возьметИ серебряны подковыС легких ног моих сдерет;Оттого мой дух и ноет,Что наместо чепракаКожей он твоей покроетМне вспотевшие бока."
… Нет, все-таки ваш Пушкин здорово наши песни перевел!
– А это разве Пушкин? – удивился успокоившийся Володька.
– Пушкин, Пушкин, – заверил Серб, продолжая красоваться в седле. – Эх, жаль меня девчонки не видят! Такого красивого. Такого талантливого. Такого…
– …трепливого, – закончил Глеб. – Вон и курган, смотрите!..
…– А почему мы не заночевали на вершине? Оттуда же все видно, – спросил Сергей, ломая о поднятое колено ветку.
Мальчишки сидели в кружок возле костра. Пофыркивая, паслись рядом в темноте кони – они не подпустят никого чужого, поднимут такой шум, что куда псам – и хозяев защитят не хуже. Пощелкивали и трещали в огне, быстро сгорая в пепел, почти без углей, легкие, высушенные до бумажной невесомости, ветки сухих кустов, гора которых была навалена рядом, чтоб надолго хватило. Глеб, поправляя на огне большой котелок, где булькала каша, сказал строго:
– На Седом Кургане нельзя ночевать… Там вообще быть долго нельзя. Только если перед дальней дорогой или походом прийти… ненадолго.
– Расскажи ему, Глеб, – попросил Мирослав, полулежавший на седле.
– Расскажу, – Глеб кивнул. – Мне дед рассказывал, – он сел прямее и кинул на вершину кургана взгляд. – Видишь, там ковыль? Он белый, как седина. Сейчас не видно, а днем хорошо заметно… Давным-давно под этим курганом схоронили казаки тех, кто пал в большой битве. Пришли враги из-за гор, и не было им числа. Никто не помнит, что это были за враги, но запылали станицы, закричали люди – и вышли казаки биться за жен, детей и стариков, и бились день, и другой, и третий бились – и ушел враг, не ссилил. Столько было павших, что не получилось бы каждому выкопать могилу – и схоронили их казаки под курганом. Каждый, кто жил тут, на нашей земле, набрел ее в шапку, принес и высыпал – и скрыла она павших, укутала их. А ковыль, что вырос на кургане, был седым… – Глеб помолчал, снова поправил котелок. – С тех пор перед походами да дальними дорогами наши предки молились на кургане. Там же и атаманов своих выбирали… А еще было. В восемнадцатом году… Когда не стало царя и власти, напали на наши земли горцы-вайнахи… ну, чеченцы, ингуши… Пришли мстить за то, что верно наши предки служили русским царям, земли грабить не давали, людей в неволю угонять, разбойничать. В станицах мужчин не было – все на фронтах, ведь война-то еще шла. Братьям нашим, терцам, вовсе страшно пришлось – тридцать тысяч детей да женщин вырезали за месяц горцы, сорок станиц сожгли, людей палили живьем в храмах, на крестах распинали, конями рвали на части… Дошли и до нас. Как могли, бились станичники. Женщины, подростки, деды оружие взяли. Да разве это сила… Гибель пришла! А младший сын атамана, мальчишка вроде нас, прорвался верхом к Седому Кургану. Коня под ним убили, его подстрелили, да порубили… Вскарабкался он на кручу. Стал просить бога, чтобы защитил беспомощных. А с кургана видно – весь край огнем взялся. Горит все. Погибает. Рушится. Заплакал он. Просит… Сил не стало – упал наземь, и кровь полилась на ковыль, на землю… – Глеб поворошил ветки, вздохнул. – Упали капли – и страшным криком закричала земля. Ветер подул, буря поднялась. Раскрылся курган, выпустил мертвые сотни. Ударили те на разбойников – молча ударили, по вихрям скакали, и сами – как вихрь. Бросились бежать налетчики, да так в буре и сгинули, никто в горы не уполз – а вихрь улегся, и казаки исчезли…
Глеб умолк, снял с огня котелок, стал раскладывать кашу в миски. В глазах у ребят плясали огни костра, пламя резко очертило скулы, заострило и отточило черты лиц.
– Это ведь легенда… – сказал Сергей. Глеб кивнул:
– Конечно… На самом деле шел отряд с турецкого фронта, он и спас здешние станицы, а потом дальше пошел, а атаману Краснову[6]. Но людям так запомнилось… Тебе каши побольше?
– А? – Сергей хлопнул глазами. – Да сколько всем… Парни, я что-то не очень понял… У вас что, клуб военно-патриотический?
– Да вроде того, – Петька поставил миску себе на колено: – О, горячо… Только не клуб, а Отдельная Учебная Сотня станицы Святоиконниковской Кубанского казачьего войска.
– Воевать учитесь? – уточнил Сергей.
– И этому тоже, – согласился Глеб, накладывая кашу Мирославу.- А как иначе?.. Вон, у Петьки один старший брат в Чечне погиб в 95-м, двоюродный брат с отцовской стороны в двухтысячном подорвался на мине, еле выходили, а дядя, брат матери, со всей семьей, пять человек, еще в 92-м где-то в Надтеречном районе пропал, и концов не найти. У меня один дядя в 94-м в Грозном погиб, другой в плену был, уже во вторую войну, чудом бежал… У Володьки ингуши отца искалечили, сестру… ну… в общем, она умерла… и старший брат в бою погиб. И у Мирослава старшие брат и сестра в боях погибли – он с албанцами, она с хорватами, отца три раза ранили, а потом вообще все их село сожгли, они еле спаслись. Это в Сербии, далеко, а все то же самое… Вот мы и учимся. На всякий случай. Да и у тебя та же история, хоть ты и не помнишь… Всем досталось? – вопрос был двусмысленным.
