Рейчел Джойс - Операция «Перфект»
Глава 2
Джим
Джим живет в кемпере на окраине нового жилого квартала. Каждый день на рассвете он пешком идет через пустошь и каждый вечер пешком возвращается обратно. Работает он в супермаркете, в только что отремонтированном тамошнем кафе. Там теперь есть и вай-фай, и возможность зарядить мобильник, только Джиму все это ни к чему. Когда полгода назад он начал там работать, его определили в секцию горячих напитков, и он без конца подавал посетителям капучино и рогалики с ежевикой и сахарной пудрой, но потом начальство сочло, что он с этой работой не справляется, и его понизили до роли протирщика столов. Если окажется, что он и с этим не справляется и все путает, тогда все. А ведь теперь даже «Бесли Хилл» больше нет.
Черное небо все в разводах легких облаков, похожих на серебристые волосы, воздух такой холодный, что стынет лицо. Земля под ногами промерзла насквозь, и ботинки Джима безжалостно сокрушают хрупкие стебельки травы. Уже виднеется вдали неоновое зарево над Кренхем-вилледж, а за спиной у Джима автомобили с зажженными фарами осторожно прокладывают себе путь через пустошь – отсюда эти вереницы автомобилей похожи на ожерелья из крошечных движущихся огоньков, красных и серебристых, протянувшиеся по холмам.
Ему было лет восемнадцать, когда его нашли там, на этом шоссе, в одних подштанниках и ботинках. Свою одежду он отдал деревьям. Он уже много дней ночевал под открытым небом, его, собственно, и застигли «на месте преступления». «Ну, здравствуй, Джим», – сказал ему врач, словно они были старыми друзьями, словно Джим был одет не хуже самого доктора – в костюм и рубашку с галстуком. «Ну, здравствуйте, доктор», – ответил Джим, чтобы показать, что с ним все в порядке, и он не хочет никому причинять беспокойства. Доктор прописал гальванотерапию, после чего Джим начал заикаться, а чуть позже у него появилось еще и неприятное покалывание в кончиках пальцев, которое до сих пор не исчезло.
Боль, она такая – уж он-то знает. Все, что с ним когда-то случилось, странным образом перепуталось у него в мозгу. И боль, испытанная им тогда, превратилась в нечто иное, куда более сложное, связанное не только с физическими муками, но и со всем тем, что произошло более сорока лет назад и мучает его до сих пор, со всем тем, что он потерял.
Джим идет по дороге, ведущей в их микрорайон. Там есть знак, приветствующий посетителей Кренхем-вилледж и призывающий их ехать осторожней. Недавно, правда, этот знак изуродовали, как и автобусную остановку, как и детские качели, теперь там написано: «Добро пожаловать в Кретин-вилледж!» Еще хорошо, что в Кренхем люди заезжают только в том случае, если у них навигатор ошибся. Джим стирает написанное, потому что это позор, когда пишут такое, но прежние буквы обратно возвращаться не хотят.
Новые дома стоят тесно, как зубы. Перед каждым – маленький садик, размером не больше парковочного места, под окнами пластиковые ящики для цветов, в которых ничего не растет. В прошлый уик-энд многие жильцы прикрепили к водосточным трубам гирлянды рождественских фонариков, и Джим останавливается, чтобы ими полюбоваться. Особенно ему нравятся те, что похожи на мерцающие снежинки. На одной крыше виднеется надувной Санта – он качается на ветру и вот-вот снесет спутниковую тарелку. Пожалуй, этот Санта совсем не похож на чудесное существо, появления которого из вашего камина вы с нетерпением ждете. Джим проходит мимо грязноватой площадки, которую местные жители называют Лугом, в центре Луга виднеется огороженная яма. Джим собирает разбросанные повсюду банки из-под пива и относит их в мусорный бак.
Вот и знакомый тупичок. Первым делом Джим смотрит на тот дом, где квартиры снимают иностранные студенты, а затем на тот, где у окна всегда сидит какой-то старик. Затем он проходит мимо ворот с надписью: «Осторожно, злая собака!», затем мимо сада, где на веревках вечно висит белье, но в окнах никогда никого не видно. Если б оттуда кто-нибудь выглянул, Джим непременно помахал бы ему рукой. Вон впереди уже сияет в лунном свете его кемпер, белый, как молоко.
Мимо на огромной скорости проносятся двое мальчишек на велосипедах, визжа от возбуждения, один, по крайней мере, хоть на сиденье сидит, а второй и вовсе закинул ноги на руль. «Эй, ос-с-сторожней!» – кричит им вслед Джим, но они его не слышат.
Как же я здесь оказался? – спрашивает себя Джим и думает: ведь когда-то нас было двое.
А ветер все дует и дует, но так и не говорит ни слова ему в ответ.
Глава 3
Талисман
Когда Джеймс впервые упомянул о добавленных секундах, сам он воспринимал их всего лишь как очередной занятный факт, не более. Байрон и Джеймс любили во время обеденного перерыва устроиться в тихом местечке под стеной часовни, где почти не слышно остальных ребят, с воплями носящихся по лужайке. Они демонстрировали друг другу новые карточки, которые вкладывают в коробки с чаем «Брук Бонд» – оба собирали серию «История авиации», – а еще Джеймс пересказывал Байрону то, что успел прочитать в газете. Информация о добавленных секундах содержалась не в передовице, пояснил он, да к тому же он очень торопился, поскольку яйцо на завтрак уже сварилось, но главное он все-таки успел выяснить, просмотрев статью, посвященную теме времени. Там говорилось, что с введением високосного года официально установленное время через какой-то срок совершенно перестало совпадать с естественным временем движения Земли, и чтобы это подкорректировать — Джеймс любил с умным видом вставить в свою речь подобные словечки, – ученым пришлось учесть многие другие вещи, например, изменения в земной коре и их воздействие на отклонение Земли от своей оси. Байрон чувствовал, как от слов Джеймса у него каменеет лицо. Сама мысль о вмешательстве в естественный ход вещей приводила его в ужас. И хотя Джеймс заявил, что все это, разумеется, очень интересно, а потом и вовсе принялся болтать о чем-то совсем из другой оперы, Байрону не давала покоя мысль об изменении времени – эта мысль все разрасталась и вскоре заняла все пространство в его душе. Время никак нельзя было трогать, именно время, казалось ему, и является тем, что соединяет все в мире и удерживает жизнь в издавна установленных рамках.
В отличие от Джеймса, Байрон был мальчиком крупным, крепким и упитанным. Вместе они смотрелись весьма забавно: Джеймс, худенький, бледный, с вечно падающей на глаза челкой и вечно что-то обдумывающий, привычно покусывая при этом губы, и Байрон, рядом со своим щуплым другом казавшийся особенно высоким и сильным. Ему часто приходилось помалкивать и ждать, когда Джеймс закончит свою очередную тираду. Иногда Байрон, сердито оттягивая мягкие складки у себя на талии, спрашивал мать, почему у Джеймса нет таких складок, почему только он, Байрон, уродился таким толстым, и она начинала убеждать его, что и у Джеймса, конечно же, есть такие складки, но Байрон понимал, что она говорит это исключительно по доброте душевной. Его тело всегда было каким-то излишне большим и часто прорывалось сквозь бесконечные пуговицы и шнурки. А отец однажды так прямо и заявил: мальчик страдает излишним весом и чересчур ленив. Мать в таких случаях всегда начинала возражать и уверяла отца, что это детская полнота, которая скоро пройдет. Даже в присутствии Байрона они говорили об этом так, словно его самого рядом нет, что было довольно-таки странно: ведь говорили-то они о том, что его на самом деле слишком много.
В те доли секунды, что последовали за столкновением, Байрон испытал странное чувство: ему показалось, что внутри не осталось ничего, кроме пустоты. Может, я ранен? – мелькнуло у него в голове. Байрон замер, ожидая, когда мать поймет, что произошло – поймет и пронзительно вскрикнет, поймет и выскочит из машины. Но мать ничего такого не сделала. Байрон надеялся, что девочка вскочит и с плачем бросится прочь от их машины и от шоссе, но этого тоже не произошло. Дайана продолжала неподвижно сидеть за рулем автомобиля, а девочка по-прежнему лежала на обочине под упавшим на нее сверху красным велосипедом и не шевелилась. Затем вдруг, словно какой-то фокусник щелкнул пальцами, все снова пришло в движение. Мать оглянулась через правое плечо и поправила зеркало, Люси спросила, почему они остановились. И только та девочка так и осталась лежать на обочине.
Включив двигатель, Дайана положила руки на руль в точности так, как учил ее муж, и задним ходом выехала на дорогу. Выровняв колеса, она включила первую скорость и осторожно тронулась с места. Байрон просто поверить не мог, что мать преспокойно уезжает, оставив девочку там, где они ее сбили. Только потом он понял: да ведь мать просто не знает, что натворила! Она этого столкновения даже не заметила! Сердце у Байрона вдруг забилось так, что у него даже дыхание перехватило.
– Давай, давай, давай! – вдруг закричал он.
Мать сосредоточенно прикусила губу и, поставив ногу на педаль газа, принялась почему-то опять поправлять зеркало заднего вида, поворачивая его то влево, то вправо…
