Музей современной любви - Роуз Хизер
— После биеннале? Ну, она почти не ест мяса… — До Улая, по-моему, она училась быть художницей. Потом двенадцать лет с Улаем. После Улая, разумеется, наступила неопределенность. А потом необычайный рост… Она называет себя бабушкой перформанса. А это представление увековечит ее… Людей, пожалуй, это удивит, но Марина очень мягкая. Очень веселая. Невероятно сердечная. Суеверная. И чрезвычайно великодушная… Она верит в существование семилетних циклов. И если что-то идет не так… то в течение семи лет.
В настоящее время Дитер являлся одной из влиятельнейших персон в мире искусства. Более шестисот тысяч зрителей посетили МоМА, чтобы увидеть «В присутствии художника». Приходили знаменитости. Шэрон Стоун. Изабелла Росселлини. Андреас Гурски. Энтони Гормли. Лу Рид. Руфус Уэйнрайт. Бьорк. Энтони Хегарти. Мэтью Барни. Телефон в его галерее не умолкал.
— Да, получить «Золотого льва» — это фантастика… Марина наблюдала, как Милошевич разрушает страну. И это был ее способ выразить… Да, «Комната с видом на океан» — ее ответ одиннадцатому сентября. Ей хотелось создать после произошедшего точку безмолвия… Все дело в энергии. Люди говорят о ее крайнем эгоизме. О самовозвеличивании. Но она сурова не по отношению к другим. Она крайне сурова по отношению к себе… Ну, для Луизы Буржуа[39] все имеет значение.
Франческа принесла мужу свежесваренный кофе и адресованное ей самой письмо с компакт-диском от Элайас Брин. В письме говорилось: «Я подумала, что вы с Дитером, возможно, заинтересуетесь некоторыми репортажами про „В присутствии художника“. Cordialement[40], Элайас Брин».
Когда Франческа отходила, Дитер пробежался рукой по ее ягодицам. И поставил репортера на громкую связь.
Франческа терпеть не могла Арнольда Кибла. Но в список приглашенных он, конечно, попал. Он автоматом попадал на любое мероприятие в мире искусства. Его телепрограммы были страшно популярны, однако Франческа улыбнулась, когда заметила, что в очередных сериях тоже фигурировала Элайас. У Арнольда была манера смотреть на женщину либо отвергая ее взглядом, либо сексуально одобряя. Эта бессознательная привычка свойственна многим мужчинам. В совместных с Элайас радиоэфирах Кибл был остроумен, задирист, высокомерен, неприятен. Это заставило Франческу задуматься о его отношениях с соведущей вне студии. Элайас необыкновенная личность. Трудно понять, всегда ли ее внешность и акцент являются преимуществом.
— Вам необходимо уяснить, — говорил Дитер журналисту, — я ни на что не претендую и ничего не хочу у нее отнимать, ведь творит она, но Марине лучше всего работается в сотрудничестве. Некоторым творческим личностям это нужно больше, чем остальным. Иные художники крайне самодостаточны, и это идет им на пользу. Но Марина… Дело не в контроле. Мы оба контролируем друг друга, но когда вас двое, исследование проходит по-другому. Возьмите, к примеру, Микаэлу Барнс и представление в Эмпайр-стейт-билдинг. Могло получиться ужасно, но не получилось же. Мы сократили его вдвое за два года, и оно обрело убедительность. С Мариной точно так же. Это долгий путь, и мы оба следуем им рука об руку. Я уверен, она сказала бы, что кое-чему научилась. Лично я очень многому у нее научился. Ведь с великими всегда так.
Дитер жестом попросил Франческу сесть рядом.
— У каждого из вас своя особая точка зрения? — раздался на том конце голос журналиста.
— Я вижу мир сквозь литературную призму, мне нужна история. Марина воспринимает его абсолютно по-другому. Она великий мыслитель. Она органична. У нее эмоциональная реакция. Но, полагаю, за двадцать пять лет мы поняли, что вместе значим больше, чем по отдельности. Вот так.
— Как вышло, что вы заинтересовались искусством, мсье Ланг?
Дитер улыбнулся Франческе.
— Что ж, это забавная история. В последнем классе начальной школы у меня была учительница, мисс Штайн. Она уехала куда-то в отпуск и прислала каждому из нас открытку с изображением виденного ею произведения искусства. Мне достался «Идущий человек» Джакометти. Некоторые дети смеялись и считали, что меня обделили. Кому-то из них прислали Тернера или Вермеера. А я получил Джакометти. С этого-то момента мне и захотелось попасть в мир искусства.
— У Марины нет семьи, — сказал журналист. — Ее брак с художником Паоло Каневари недавно распался. Является ли «В присутствии художника», помимо прочего, неким выражением скорби?
— Без комментариев, — ответил Дитер.
— То есть искусство значило для нее больше, чем любовь? — спросил журналист.
Франческа нахмурилась. Она хотела сказать этому человеку, что не все так однозначно: либо искусство, либо любовь. Взгляните на гениев в любой области. Отношения — штука сложная. Абрамович — одна из самых известных женщин в мире, она владеет произведениями искусства и имуществом на миллионы долларов. А вечером дома ее никто не ждет.
Дитер не ответил на вопрос, и журналист добавил:
— Похоже, ее жизнь — это образное выражение искусства перформанса, после которого ничего не остается.
— О, я думаю, многое останется, — возразил Дитер. — Останутся книги, будет снят фильм. Сейчас готовится документальный проект. Из этого еще вырастут вещи, которые мы пока не можем увидеть. Но то, что мы наблюдаем в МоМА, больше уже не повторится. Получилось нечто совсем особенное. Думаю, никто и не предполагал такого. В первую очередь сама Марина.
Через сто лет, подумала Франческа, Марина займет страницу или полстраницы в истории искусства. А Дитер? Ведь он помог этому осуществиться.
— И никаких реконструкций не будет?
— Я не могу этого обещать.
Франческа заметила, как Дитер позволил себе слегка улыбнуться.
— Слава всегда была для нее движущей силой? — спросил журналист.
— Да, — сказал Дитер. — Всегда. Как и для многих художников. Только перестаньте задавать этот вопрос, ведь не у каждого хватит честности ответить правдиво.
После того как интервью закончилось, Франческа сказала Дитеру, чтобы он предложил Элайас Брин взять у Марины интервью вечером после окончания перформанса. Мировые СМИ будут из кожи вон лезть, чтобы прорваться к Абрамович.
— А как же Арнольд? Он будет в ярости.
— Думаю, Элайас справится, — заметила Франческа.
— Хорошо.
Франческе Ланг нравилось обращать свое влияние на пользу другим женщинам. Бог свидетель, женщины всего мира нуждаются в любой помощи, какую только могут получить.
Она вернулась на кухню и опустила яблоки в пузырящуюся смесь коричневого сахара и сливочного масла, медленно помешала и увидела, как их белая мякоть становится прозрачной. От кастрюли поднялся восхитительный аромат, Франческа подула на ложку и облизала ее. Она думала о Марине, день за днем сидевшей в этом белом зале. А потом дома, по ночам, каждый час пившей воду, чтобы избежать обезвоживания. И испытывавшей боль, которая теперь, наверное, сделалась всепоглощающей. Даже для такой опытной женщины, как Марина, это большой вызов.
«Мой дорогой друг, — думала Франческа. — Я посылаю тебе солнечный свет, и голубое небо, и весну, что скоро станет летом. Осталось всего двадцать дней. Всего двадцать дней, и я устрою для тебя пир».
Она начала записывать на листке бумаги всех, кого они с Дитером должны пригласить на этот праздник.
«Я никогда не просижу, не вставая, семьдесят пять дней, — размышляла Франческа. — Я никогда не стану резать себе живот бритвой и не съем килограмм меда. Я никогда не покажу свое нагое тело миру, и у меня не будет учеников, которые считают меня мудрой и отважной. Но от того, что это делаешь ты, Марина, я становлюсь сильнее. С каждым днем я все больше в этом убеждаюсь. Ты живешь своим искусством, и оно неотделимо от тебя. И этим ты придаешь мне мужества. Ты женщина, и это факт. Неважно, что люди думают обо всем остальном, твой пол неоспорим».
33
Снова заняв место в очереди желающих посидеть перед Мариной, Бриттика размышляла о своей душе. Действительно ли дрожащая темная тень, завернутая в золотой лист, и есть душа? Действительно ли она и впрямь ее съела? И откуда взялась эта штука? Может, где-то когда-то потерялась? Девушка вспомнила роман Мураками, в котором душа человека лежит в дровяном сарайчике и умирает от холода. Однако теперь не время погружаться в эзотерический самоанализ. Это была галлюцинация. Все очень просто. Надо забыть об этом и сосредоточиться. Надо продержаться эти семьдесят пять дней. Ирония в том, что ее диссертация об искусстве выносливости сама по себе стала актом выносливости.
