Ирина Степановская - Круговая подтяжка
– Ну, ты молоток! – восхищенно крутанул головой Сергей. – А если мать твоя не даст?
– А она их что, каждый день проверяет, что ли? – Ника призадумалась. – И потом… мы потихоньку возьмем. Ей не скажем, а то начнет орать – лучше бы деньги на учебу пошли! А какая учеба после операции! Все равно буду дома сидеть! Заметано! – Ника протянула своему любимому руку. Он звонко хлопнул по ее ладошке.
– Так тогда я буду в военкомате знакомых искать!
– Ищи! А ты завтра меня на операцию проводишь? – уже о другом теперь спросила Ника. Как она ни храбрилась, а мысль о предстоящей операции все-таки тревожила ее.
– А мать твоя не поедет? – спросил Сергей.
– Я ей еще не сказала. Чего ее зря пугать. Она завтра как раз со смены придет, в это время спать будет. Врач говорит, что операцию сделает вечером, ночь я в клинике проведу, а утром он меня сам домой отвезет и потом будет приезжать перевязки делать.
– Чего это он к тебе такой добрый? Прямо Дед Мороз из сказки. И денег не берет… – опять насторожился Сергей.
– У богатых свои причуды! – ответила Ника. – Если б ты только знал, как в этой клинике роскошно! Как в фильмах про донов Педро и богатеньких сеньорин. У него самого небось тоже денег куры не клюют.
– Ты смотри давай у меня! Не путайся там со всякими старыми козлами. – Сергей потянулся к ней, поцеловал ее слишком толстую и вывернутую наружу нижнюю губу.
– Ну, иди, иди! – наконец, оторвавшись от него, сказала Ника. – Мне надо выспаться хорошенько! Придешь за мной завтра к трем часам!
Когда дверь за Сергеем закрылась, она открыла бельевой шкаф, стоящий тут же в комнате, и извлекла оттуда старую кожаную сумку, в которой лежал сверток с деньгами. Пересчитав деньги, она вздохнула и подумала: «Хорошо бы мать не заметила. Сережку, конечно, надо спасать. Если его сейчас откосить, то отец его одумается и деньги отдаст. Все будет хорошо!»
Она на всякий случай перекрестилась, убрала сумку на место, разделась, забралась в материнскую постель и выключила свет.
На следующий же день у Валентины Николаевны в палате перебывало много народа: приехали отец, жена Барашкова Людмила, и откуда ни возьмись взялась школьная подруга Анна. Тине было тяжело со всеми разговаривать. Она лежала, накачанная лекарствами, то в состоянии полубодрствования, то в беспамятстве. И хоть она была благодарна и Аркадию, и Мышке, и всем-всем, кто заботился о ней, но в глубине души ей все равно хотелось остаться одной и чтобы ее не трогали.
Людмила, услышав от мужа, что Тина попала в больницу, оставила все дела и поехала к ней. Они были знакомы еще с институтских времен, но как-то поверхностно. Теперь Люда решила, что должна повидать бывшую начальницу мужа. Аркадий рассказывал о Тине дома редко, но говорил всегда с уважением. Людмила, не зная ничего наверняка, все-таки одно время его даже ревновала. И как оказалось – не напрасно. Сердце жены чует соперницу. Когда старое отделение закрыли, Люда почувствовала облегчение. Известие о болезни Тины не то чтобы обрадовало ее, вовсе нет, но как-то ослабило застарелое чувство ревности. Сейчас Людмиле было немного стыдно. Человек попал в беду, а она все о своем. Но все-таки из желания обезопасить свой брак она решила съездить, посмотреть, что происходит с Тиной. Одно дело муж рассказывает, а другое – собственные глаза. Действительность ее ужаснула, но одновременно исчезла и смутная ревность. Теперь у Людмилы осталось только одно желание – помочь, поддержать.
А Тина о своем старом романе с Аркадием просто забыла, как будто не было его и все. Любовь к Азарцеву перечеркнула всю ее прошлую жизнь, и узнай она, какие чувства привели Людмилу в ее палату, то поразилась бы. И в голову ей бы не пришло, что она для Людмилы могла быть такой же соперницей, как Юлия для нее самой.
– Все будет хорошо, Валечка! – Люда отослала Тининого отца отдохнуть и теперь сама с удовольствием поправляла ей подушки. – Ты потерпи, после операции сразу будет легче! Все нормализуется – и давление, и сердце. И отеки уменьшатся быстро. Не бойся! У моей родственницы была точно такая же штука. Так она после операции прожила еще двадцать лет.
Людины каштановые кудряшки, спокойный голос убаюкивающе действовали на Тину. Хорошая жена у Аркадия! Тина закрыла глаза, а чтобы Люда не подумала, что она не слушает ее, подняла кверху кулак. В смысле, держусь! Но пассаран! Пальцы ее были как сосиски, кулак полностью не сжимался из-за отека. Люда посмотрела на этот кулак и про себя вздохнула: «Уж пусть бы скорее оперировали. Или туда, или сюда».
– Да она у нас умница! – подошел Барашков. Тине стало почему-то невыносимо видеть и его, и Людмилу. Она сказала:
– Аркадий, не надо со мной так. Я не дебилка. Я все понимаю, только сказать не могу.
«Я их ненавижу? – подумала Тина. – Нет, это неправда. Просто обидно, что все это случилось именно со мной».
Вошла сестра и ввела в катетер очередную порцию лекарства. Рана у ключицы ныла немилосердно. «Да пусть бы уж операция. Хотя бы этой назойливой, мелкой боли потом не будет. Или не будет вообще ничего».
И все эти размышления, разговоры и процедуры происходили под ритмичный, временами прекращающийся, но потом снова возобновлявшийся стук в стену, будто какой-то неугомонный ребенок отрабатывал удары волейбольным мячом.
– У вас ремонт, что ли, где-то идет? – наконец, не выдержав, спросила Людмила. Аркадий ей рассказал про больную, про консультации профессоров, про Дорна, про Мышку, про мужа больной.
– А ты-то ее сам смотрел? – спросила Людмила. Тина тоже раскрыла глаза. Честно говоря, рассказ о чужой головной боли не очень ее взволновал.
– Смотрел один раз, – пожал плечами Аркадий. – Но ничего не нашел. Определил только, что не похожа она на… – Он покрутил у виска пальцем.
– А ну-ка, дай я посмотрю! – вдруг сказала Людмила. – Независимым взглядом гомеопата. Ну, просто из интереса. Дай халат! Денег с тебя за консультацию и за халат не возьму, не бойся!
– А если Дорн увидит? Знаешь, какой начнется скандал? По какому праву я к его больной еще кого-то вожу?
– Ты его изолируй на время.
Барашков с неудовольствием снял халат, Людмила пошла в соседнюю палату, Барашков в ординаторскую к Дорну. Тина вздохнула с облегчением и собралась поспать. Она до сих пор не могла поверить этому счастью – она могла спать. После долгих двух лет бессонницы! И ее не мучили кошмары. Пусть потом случится хоть что, но за эти часы сна здесь, в больнице, она и то должна по гроб жизни быть благодарна Барашкову.
Но дверь в палату вдруг снова открылась, и вошла смутно знакомая женщина.
– Валюха, привет! Ишь куда забралась! Захочешь, так не найдешь.
Тина с неудовольствием выплыла из начала сна, всмотрелась. Это же Анна Большакова! Та самая Аня, с которой они когда-то учились в школе, а два года назад под Новый год по дури пустились зарабатывать деньги пением у кондитерской на углу Цветного бульвара. Боже, пути господни неисповедимы! Неужели для развлечения ты перемешиваешь свою паству, как липкие леденцы в коробке монпасье? Тине вспомнилось, как два года назад ее подруга лежала на узкой койке в ЛОР-отделении после неудачного самоубийства, отвернувшись к стене, а она успокаивала ее. Знала бы она, что через такой короткий срок их роли поменяются!
Теперь Анну было не узнать. Жизнерадостная, нарядно одетая женщина легкой походкой подошла к Тининой постели.
– Лежишь! – сказала она, целуя Тину в щеку, не то ее осуждая, не то просто констатируя факт.
– Лежу. Духи у тебя хорошие, – без зависти и восторга ответила Тина.
– Ага, раз духи чуешь, значит, не все потеряно. – Анна раскрыла дорогую, красивую сумку и принялась выгружать из нее фрукты.
– Забери назад, – попросила Тина. – Я ничего не ем. Даже видеть еду не могу!
– Сама не съешь, медсестрам отдашь! – махнула на нее рукой Анна. – Долго собираешься тут валяться?
– Как получится.
– Нет, так не пойдет! – Анна придвинула стул и уселась возле кровати. – Чтобы через три месяца была у меня на премьере! Здоровая и красивая.
«Премьера… У кого-то премьера. Красивое слово», – подумала Тина. Но ей нисколько не захотелось никуда идти.
– Знаешь, какая у меня замечательная роль!
– Ты снова в театре? – Тина вспомнила, что два года назад Анна как раз собиралась покончить с жизнью из-за того, что ее уволили.
– В другом, в драматическом. – Было непонятно, помнит ли Анна те печальные дни. Но Тина и не стала напоминать. – Теперь модно, когда оперные певицы играют драматические роли.
– Трех поросят? – спросила Тина без всякого умысла. Она смутно помнила, что подруга всю жизнь проработала в детском театре.
– При чем тут поросята? – обиделась та. – Между прочим, и поросенка надо уметь сыграть!
– Да я не хотела тебя обидеть.
– Ой, да обижай, пожалуйста, мне плевать. Я ведь знаю, какая ты добрая. Если и сболтнешь что, то не по злобе. Но слушай! У меня теперь главная характерная роль! И знаешь где?
