Умберто Эко - Таинственное пламя царицы Лоаны
В те-то месяцы, думаю, после речи Муссолини, по радио начали постоянно крутить песню «Победить!».
Как я воспринял начало войны? Как интересное приключение. Выступим же плечо к плечу с германскими товарищами. Германского товарища звали Рихард, это сообщалось и радиопередаче 1941 года: «Ты, друг Рихард, стань с нами вместе!»
Пopтрет этого друга Рихарда (который, кстати, по стихотворному ритму явно получался чем-то вроде французского Ришара, а вовсе не немецким Рихардом) был на обложке одной из тетрадей, где Рихард выступал плечо к плечу с итальянским соратником, в медальном виде, профильном, мужественном, чеканном, со взором, устремленным перед собой — к победе.
И тут моя личная радиоточка после «Друга Рихарда» (я уже свыкся с мыслью, что это именно радиоточка и что это именно прямой эфир) перешла к другой песне, на этот раз к очень нежной, к невыразимо грустной, похожей даже на похоронный марш, в такт тоненькому дрожанию у меня в середине, когда глубокий хриповатый женский голос отчаянно-грешно вывел начало: Tutte le sere, sotto quel fanal, Presso la caserma ti stavo ad aspettar…
У дедушки была и оригинальная пластинка, однако в детстве я, конечно, не мог разбирать подлинные слова. Я ведь не понимал по-немецки. Значит, я слушал вот этот переведенный текст.
Возле казармы, где большой забор,Столб есть фонарный, стоит он до сих пор,А возле этого столбаВстречались мы, я ждал тебя,Тебя, Лили Марлен,Тебя, Лили Марлен.
Две наши тени слиты как одна,Нашей любовью ведает луна.Давай, покуда не умрем,Стоять под этим фонаремС тобой, Лили Марлен,С тобой, Лили Марлен.
Дежурный, ахтунг, что за беготня?«На гауптвахту упрячут на три дня».За то, что я забыл отбой,За то, что я провел с тобойВсю ночь, Лили Марлен,Всю ночь, Лили Марлен.
Фонарь запомнил все твои шаги,Ты эту память в сердце береги…А если вдруг меня убьют,Забудешь ты за пять минутМеня, Лили Марлен?Моя Лили Марлен?
В дожде и снеге, средь иных широт,Помню, как во сне, я твой любимый рот.Когда рассеется туман,Вернусь я из далеких странК тебе, Лили Марлен,К тебе, Лили Марлен.
Когда рассеется поздний туман, Wenn sich die späten Nebel drehn. Нет, не мог я тогда понимать, кто же выстаивает ночи под фонарем (думаю, что недоумевал по другому поводу: как это горели фонари по ночам в Германии, разве у них не было обязательного затемнения?). Я не понимал, что печальный голос течет из уст таинственной «питаны», именно такой женщины, которая «торгует сама по себе». Прошло много лет, я выписал из Кораццини четверостишие, где это наконец разъяснилось:
Torbido е tristo nella solitariavia, davanti la porta del poslribolo,s'affioca il buono incenso del turibolo,forse è la nebbia che fa opaca l'aria.
Пасмурно и грустно на уединеннойулице, и прямо у дверей блудилищавоскурился ладан, будто из святилища —то туман клубится в дымке помутненной.[249]
«Лили Марлен» появилась сразу следом за энергичным «Другом Рихардом». Не то германцы были унылее нас по темпераменту, не то за это время что-то разладилось, но только друг Рихард явно повесил нос, ему обрыдло шагать по колено в грязи, и он мечтал как можно скорее очутиться опять под фонарем. По одним уж только официальным песням можно судить, куда идет жизнь и как меняется настроение. Целью являлась уже не суровая победа, а приветливая грудь «питаны», озабоченной происходящим, как и ее клиенты.
Когда стихло первоначальное ликование, пришла привычка не только к затемнению и, полагаю, к бомбежкам, но и к голоду. Иначе зачем было рекомендовать юным балиллам в 1941 году — разводить на балконах огороды? Имелась, видимо, нужда в этих четырех морковках. А почему балилла вдруг перестал получать вести с фронта от своего папы?
Любимый папа,Вот я пишу тебе, и от тревогиПочти не повинуется рука.Уже который месяц ты в дорогеИ весточки не шлешь издалека.
Пишу и плачу светлыми слезами,Но это слезы гордости, поверь.Вот у меня стоит перед глазами,Что ты вернулся, постучался в дверь.
Сражаемся и мы, моя забота —Трудиться и терпеть, как весь народ.Я выполняю скромную работу —Полю и поливаю огород.
Молю, чтобы господь небесной силойОборонил тебя, мой папа милый.
Стране нужны были морковки первоклашки. А на другой странице тот же учитель диктовал нам устрашающие данные про англичан: те едят пять раз в день! Я бы мог возразить ему, что и сам ем не менее пяти раз: с утра кофе с молоком и бутерброд, в школе в десять часов второй завтрак, потом обед, полдник и ужин. Но это у меня так устраивалась жизнь. Думаю, не всех детей в Италии так кормили. Как, кто-то питается пять раз в день! — негодовали итальянцы, вынужденные растить помидоры на балконах.
Si scioglie la neve,La nebia, la brina,quel turpi inglesiche pernottano in cantinatracannando bolliglie,succhiando pastigliedomandano ai topiquando il tempo cambierà.
Aprill non giungecol vol di colombe,lancia dai cielipioggla di bombe, lancla siluria colpi sicuri.E l'Apille d'Ilalia che la gloria ci dà…
Malvagla Inghillerratu perdi la guerra..la nostra vittoriasul tuo capo fiera sta.
Adesso viene il bello,adesso viene il bello,laoletta di pescatora nord ritornerai.adesso viene il bello,adesso viene il bello,Inghillerra, Inghillerra,la tua finesegnata è gia.Растаяли снеги,тумана нет боле,поганцы британцызасели в подполе,сосали бутыли,отчаянно пыли икрыс вопрошали:Весна не в начале?
В начале, Британия, грянул апрель!И с неба летит шрапнель!
Не зря залезли выв катакомбы!На вас мы с небаобрушим бомбы,метнем торпедысвоей победы.
Сдавайся, Британия, это конец!И с неба летит свинец!
Жизнь лучше станет,жить лучше станет,ты сгинь, Британия,рыбацкий островок.Жить лучше станет,жить лучше станет,твой, Британия,конец уж недалек.
Примечание к рисунку[250]
Inchiodata sul palmetoveglia immobile la luna,a cavallo della dunasta l'antíco minareto.
Squilli, macchinc, bandiere,scoppi, sangue, dimmi tu,che succede cammelliere?È la sagra di Gíarabub!
Colonnello non voglio il panedammi piombo pel mio moschetto,с'è la terra del mio sacchettoche per oggí mi basterà.Colonnello non voglio l'acquadammi il fuoco distruggitore,con il sangue di questo cuorela mia sete si spegnerà.Colonnello non voglio il cambioqui nessuno ritorna indietronon si cede neppure un metrose la morte non passerà.
Colonnello non voglio encomi,sono mono per la mia Terra.Ma la fine dell'Inghilterraincomincia da Giarabub.
Средь пустыни и бликах светадремлет пальма ночью лунной,над песчаной жаркой дюнойреет башня минарета.
Только вдруг звучат все громчевзрывы, грохот, звуки труб…«Что здесь делают, погонщик?»«Тризну правит Джарабуб!»
«…Мне, полковник, не надо хлеба,выдай пули мне и патроны,и землицы смертного склепахватит голод мой утолить.Мне, полковник, не надо фляги,ты поддай огоньку позлее,в сердце хватит крови-отваги,чтобы жажду навек залить.Мне, полковник, не надо смены,здесь никто не ушел с позиций.Нет ни страха тут, ни измены,только смерть нас может сменить.
Мне, полковник, хвалы не надо…Стон последний с засохших губ:знаю, гибель британского гадавозвестил собой Джарабуб!»
Пятикратное питание? С чего же они такие тощие, англичане? На открытке «Молчите!» в коллекции деда зловредный англичанин подслушивал военные секреты, выбалтываемые, по всей видимости, беззаботным итальянцем в кругу товарищей в каком-то баре. Хотя откуда взяться англичанину в итальянском баре? То есть это что же, и среди итальянцев бывают шпионы? Рассказики в школьных хрестоматиях убеждали нас, что после муссолиниевскогo «похода на Рим»[251] все вредители полностью обезврежены. Выходит, это не совсем так?
На страницах тетрадей речь шла о неминуемой победе. Но по ходу чтения я вдруг навострил уши — на тарелке проигрывателя закружилась песня обворожительной красоты. В ней рассказывалось, как держался в окружении до последнего патрона героический дивизион среди далекой африканской пустыни, в местности Джарабуб. Гарнизон израсходовал боеприпасы и продовольствие и умер с голоду. Это был поразительный эпос. За пару недель до отъезда в Солару, в Милане, я посмотрел по телевизору цветной фильм о сопротивлении форта Аламо — Дэви Крокетта и Джима Боуи. Ничто не сравнится по накалу эмоций с сагами об осажденных крепостях. Я подпевал балладе о блокаде голосом мальчишки, насмотревшегося ковбойских фильмов.
