Алина Знаменская - Дочки-матери
— Оденься, — сказал он и потянулся за костылями. — Не люблю голых женщин. Одежда таит загадку.
Лерка вскочила и убежала в Юлину комнату. Щеки ее пылали. Она достала свою сумку и вытащила оттуда джинсы и свитер. Нарисовалась! Ну почему, почему у нее всегда все не так? Лерка собрала сумку и остановилась посреди комнаты. Нет, она докажет им всем! Он еще пожалеет! Он должен понять, что она уже не ребенок!
Она выбежала в зал и вытащила из журнального столика кипу газет. Без труда отыскала ту, с рекламой агентства “Ирис”, и сунула ее в свою сумку. Глянула в окно. Там, во дворе, стоял Андрей — одной рукой опираясь о костыль, другой — обтирая себя снегом. При виде этого зрелища в Лерке мгновенно закипели слезы.
“Все ради нее! — с обидой думала она. — А ведь она этого не замечает! Ей наплевать!”
Девочка натянула сапоги, куртку, шапку и, схватив сумку, вылетела на крыльцо. Там на ступеньках столкнулась с Андреем.
— Ты куда?
— В модельное агентство устраиваться. Юле привет передай. И еще — хочу, чтобы ты знал, Юлин муж был очень богатый, и она привыкла к роскоши. Вряд ли она обратит внимание на тебя.
Андрей стоял перед Леркой без куртки, в легкой рубашке, накинутой на голые плечи, и молча слушал ее тираду. А она не могла остановиться, ей хотелось сказать еще, что-нибудь этакое, побольней.
— У нее была шикарная машина. Юля нигде не работала. Понял? Теперь она снова найдет себе богатого, а ты останешься ни с чем!
Андрей молча отодвинулся, уступая ей дорогу.
Лицо его выражало смесь сострадания и снисходительности. Он посмел пожалеть ее, Лерку! Да пусть себя пожалеет!
Лерка спустилась на тропинку и уже у калитки обернулась.
Андрей успел забраться на крыльцо, но не успел скрыться в сенях.
— И еще: у Юли высшее образование. Она философ. Я по своим родителям знаю: ничего хорошего из такого брака не получится, когда жена по образованию выше мужа!
Лерка на какое-то мгновение почувствовала свое превосходство. Она говорила совсем как взрослая. Она отчитала его, как полчаса назад он отчитывал ее. Они квиты.
Но прошагав свои пять минут до станции, Лерка остыла. У нее перед глазами стояла спина Андрея в зеленой клетчатой рубашке, его костыли, седой ежик над добрыми глазами… В груди стало горячо, и Лерка почувствовала, что плачет. Она зло и беспомощно вытерла лицо варежкой.
Глава 17
Бородин шел на работу дорогой, которую знал наизусть. Последние двадцать лет он каждый день мерил шагами эту аллею, пересекал площадь и тропинкой сквозь елки пробирался к санаторию. Он успел полюбить эту дорогу и целиком, и по частям. Аллею — за то, что здесь, под сенью тополей, к нему в голову подчас приходили чудесные строчки, образные сравнения, оригинальные мысли. Иногда за дорогу до работы он умудрялся сочинить стихотворение, начатое в тополиной аллее. Площадь любил за то, что здесь встречалось множество знакомых, которые, все до одного, уважительно к нему обращались, и он знал, что уважение искреннее. Елки у входа в санаторий Бородин любил за красоту. Благодаря им он мог сказать себе: я живу и работаю в красивом месте. Сегодня, шагая на работу привычной дорогой, Бородин заметил: он словно убеждает себя, что в его жизни все хорошо, все стабильно, все как всегда — работа, семья, внучку приводят по выходным. Он даже возобновил свои всегдашние вылазки на рыбалку, от которых почти отказался в последний год. По молодости жена не одобряла все эти охоты-рыбалки в кругу друзей. Но в свете последних событий она стала к этому относиться лояльней. Сама помогала собирать рюкзак, варила перловку для прикорма. Дома царил не то чтобы мир, но что-то вроде перемирия. Говорили вполголоса, ходили чуть ли не на цыпочках. В свете тех же событий в гости была приглашена их однокурсница Ирина с мужем.
Дружба, успешно растаявшая лет семь назад, была возобновлена, и Бородин прекрасно понимал — зачем. Но он ни во что не вмешивался, был покладист и тих.
К встрече старых друзей готовились: вместе с Людмилой убирали квартиру, обсуждали меню, вместе толклись на кухне. Жена, обычно не выказывающая рвения в кулинарии, в этот день вызвалась приготовить курицу и нарезать крабовый салат. Курицу Бородин ей доверил, а вот крабовый салат готовил самостоятельно — он терпеть не мог, когда ингредиенты были крупно или небрежно нарезаны. В гостях, как правило, салаты он вообще не ел. А дома готовил их сам и домашних близко не подпускал.
В назначенный час под их балкон подкатила зеленая “девятка”. Они с женой ринулись в прихожую, нацепив на лица улыбки радушия и благополучия. Начались охи и ахи, приветствия, комплименты.
Евгений Петрович нашел, что за семь лет их однокурсница постарела, раздалась, но с готовностью подтвердил слова жены о том, что Ирина не изменилась, а Эдуард Антоныч, ее облысевший супруг, не обрюзг, а заматерел.
Первые минуты встречи говорили все разом, в унисон. Евгений Петрович и Людмила по негласной договоренности изображали полное взаимопонимание и благополучие в семье.
— Ну вы молодцы! — оглядев квартиру, похвалила Ирина. — Мебель сменили, ремонт вон какой отгрохали. Квартира просто блестит. Небось, твой Женя не как мы, простые смертные врачи, зарабатывает?
Ирина подмигнула.
— Не бедствуем, — согласилась Людмила. — Женя на хорошем счету. Оклад у него договорной, местная администрация с ним договор каждые три года продлевает.
— А ты как?
— Как я? Как все медсестры, на энтузиазме.
— Благодари своего Бородина, — усмехнулась Ирина. — Не дал тебе институт закончить, в декрет отправил. Сейчас, глядишь, тоже сидела бы на каком-нибудь лазере и денежки зашибала.
— Самостоятельность и материальная независимость женщину портят, — возразил Эдуард Антонович. — Женщина должна держаться за мужчину, опираться на него.
Евгений Петрович поймал на себе короткий, но насмешливый взгляд жены, “Началось, — подумал он. — Сейчас она станет наводить разговор на воспитательные темы”.
Ударились в воспоминания.
— А как он бегал за тобой! — толкая Бородина в бок, вспоминала Ирина. — Помнится, так и пас тебя везде. Ты в столовую, Бородин в столовую. Ты в читальный зал, он в читальный зал.
— Было дело, — согласился Бородин.
Жена сдержанно улыбалась. Вот для чего она пригласила Ирину. Воскресить прошлое. Самостоятельно они этого сделать не могли.
— Я его не замечала, — согласилась Людмила, подкладывая гостям бородинские салаты. — За мной Крупников тогда ухаживал со старшего курса и Боря Вязников.
Бородин почти не помнил Крупникова, но Борьку Вязникова помнил. Борька по тем временам круто одевался. Отец служил военврачом не то в Сирии, не то в Ливии, привозил сыну шмотки фирменные, и Борька выглядел на курсе этаким петухом. Он не слишком увивался за Людмилой, скорее она уделяла ему внимания больше, чем другим. Но все же Бородин чувствовал конкуренцию. Присутствие ярко оперенного Борьки его разогревало. Заставляло быть в тонусе. Боже! Как он измудрялся привлечь внимание холодной и неприступной Людмилы! Он пел серенады под окном их общежития, чем привлек в сочувствующие всю женскую часть Людмилиного окружения, брал на себя организацию всех курсовых вылазок, сам готовил шашлыки, возглавлял в институте команду КВН, изо всех сил стараясь блеснуть, чтобы вызвать улыбку у скупой на эмоции Людмилы. Когда на третьем курсе на его предложение Людмила ответила согласием, Бородин не сразу поверил своему счастью. Из всех претендентов она выбрала его! Она не заставила его ждать долгих три года до окончания института, она согласилась жить с ним в общежитии… О Боже!
Бородин носился с Людмилой как курица с яйцом. А когда она забеременела, то и вовсе запретил ей любые бытовые поползновения. Она была его королевой. Он — осчастливленным ею подданным.
Ирина являлась свидетельницей их отношений. Помнится, даже завидовала подруге, поскольку ее Эдичка на такие экзерсисы способен не был.
— Как мальчики? — спросила Ирина после второй рюмки.
Бородин с Людмилой поймали друг друга глазами. Они должны были придерживаться единой линии насчет детей. Можно сказать, что у детей все хорошо — выросли и стали самостоятельными. Но, с другой стороны, кому пожаловаться, если не близким друзьям?
“Смотря что они скажут о собственном сыне”, — решил Евгений Петрович, наполняя рюмки.
— По-всякому, — уклончиво ответила Людмила. — Взрослые теперь.
— А ведут себя порой хуже детей! — подхватил доселе молчавший Эдуард Антонович. Видимо, наступили на его любимую мозоль.
— Да, Эдик, ты прав, — отозвалась Людмила. — От выпитого вина по ее щекам уже гуляли красные пятна. — Никакой благодарности. Кажется, все для них сделали…
— А они на голову какают, — закончила за нее подруга, — У нас Антошка единственный. Поздний, а сколько мы с ним натерпелись, и не пересказать!
