Михаил Вивег - Игра на вылет
— Ага, мы уже дома, — говорит Борис, с виду раздраженный. — И смердим, точно табачная фабрика.
Самоуверенностью, которую я когда-то в нем выпестовала, словно нежный цветочек, теперь он успешно пользуется против меня. Поучает, критикует и подтрунивает надо мной. Двенадцать лет назад боялся меня, а теперь подкалывает. Он без комплексов, подобно мне (слишком долго я скрывала их от него и детей, так что в конце концов освободилась от них; хотя где-то в глубине сомнение живет во мне, но есть ли смысл его отыскивать?). Вы бы поверили, что он в моем присутствии даже флиртует с женщинами? Когда я сдержанно возмущаюсь, он с ироническим превосходством объясняет мне, как устроена жизнь. Сообщает мне истины, которые я когда-то открыла ему, а он запросто присвоил их — не важно, что сама я их по большей части узнала от Тома. Любить не значит обладать.
Дважды он изменил мне, но весь год, пока умирал папа, он, можно сказать, не выходил из дому, делал с детьми уроки, играл с ними, покупал, готовил, а ночью, как и я, не спал и подавал мне бумажные носовые платки. Никогда я не думала, что буду любить кого-то, кто носит твидовые котелки, ненавидит вьетнамцев-торговцев и боготворит Гелену Вондрачкову, но это случилось. Обнимаю его.
— Люблю тебя, Борис. Ты это знаешь?
— А она у нас все время навеселе! — довольно улыбается он.
Прибегает Лукаш, он еще в пижаме. Вижу, он хочет поцеловать меня, и я, нагнувшись, подставляю лицо. Андулка, напротив, проходит мимо не здороваясь.
— Доброе утро.
Никакого ответа.
— В чем дело? — спрашиваю.
Борис ждет, пока Андулка возьмет какао и закроет за собой дверь детской.
— Ей кажется, что она уродина, — шепчет он.
Лукаш злорадно усмехается.
— Ничего, — говорю я весело, — это она в меня.
Том
И снова одинокий зимний уик-энд: Джеф где-то на лыжах, Скиппи на месяц улетел в Австралию. Делаю себе второй винный «шприц»; с одной стороны, мне жалко лить в такое прекрасное вино воду, но с другой — понимаю, что в десять утра мне не надо пить вино неразбавленным. Безучастно дочитываю газету и оба воскресных приложения, а потом составляю список людей, которым бы мог или должен был позвонить. В конце концов, естественно, не звоню никому. Меня не перестает удивлять, что некоторые человеческие свойства, которым теоретически полагалось бы исключать друг друга, в реальности вполне успешно сосуществуют: например, неприязнь по отношению к людям и неспособность переносить одиночество. Я наливаю себе третью рюмку, уже без воды. Презираю сам себя, тем не менее мое настроение постепенно улучшается; чуть позже мне даже приходит мысль заняться уборкой и таким образом добиться слабого подобия удовлетворения. Уборка — опиум для алкоголиков.
Пустые бутылки мы собираем сначала в углу кухни возле мусорной корзины, потом, когда уже нельзя подойти к плите, — за дверью, в прихожей. Пиво покупаем в жестяных банках (дальнейшее нагромождение стекла для нас непозволительно), поэтому преобладают винные бутылки; редко можно заметить этикетку русской водки или двенадцатилетнего шотландского виски, который получил Скиппи в благодарность за выжженные бородавки. Моя доля в этих запыленных бутылках по идее должна была бы составлять одну треть, однако на деле их подавляющее большинство; значит, и выносить их — моя забота. Это, как и всякое другое дело, стараюсь отложить на потом, по меньшей мере до тех пор, пока входная дверь не начнет ударять по бутылкам, тогда каждый приход Джефа и Скиппи станет звенящим настойчивым напоминанием.
Я беру достаточное количество пластмассовых сумок и начинаю решительно складывать в них бутылки: первые — их большинство — горлом кверху, следующие — наоборот. В некоторых из них остатки винного камня, изредка вытекает и несколько капель вина — здесь бутылки опорожняют до дна. В итоге сумок девять; я беру в левую руку четыре, в правую — пять и, как прокаженный, с предупреждающим, обличительным звяканьем (и с надеждой, что ни одна из сумок не порвется) выхожу из дому, направляясь к контейнеру. На улице останавливается такси, из него, к моему изумлению, вылезает Скиппи, с чемоданом, в мятом летнем костюме и ковбойской шляпе. И я ужасно радуюсь, увидев его.
— Привет, доктор. Стало быть, ты там не задержался.
Он ставит чемодан на тротуар, берет у меня часть сумок и идет со мной к зеленому контейнеру. Мы подходим к разным отверстиям и начинаем бросать бутылки.
— Ну и грохот, конец света! — кричит Скиппи.
Если бы…
Автор
Сильвестровскую ночь[38] он уже давно не отмечает — неудачных новогодних праздников в его личной истории так много, что это не может быть случайностью. В ночь на Сильвестра 2003-го его скепсис усиливается еще и тем, что позади остался тревожный год, большую часть которого он провел, посещая психиатрические больницы и геронтологические клиники, где одновременно умирали его дед и бабушка, — однако в то же время у него родилась дочь. Жизнь берет и дает… Банальная фраза или глубокая правда?
Он с дочкой и женой в Сазаве; в полночь они с женой выходят на террасу на втором этаже, чтобы хоть издали посмотреть на городской фейерверк. Жена приносит из спальни одеяло, чтобы набросить его им обоим на плечи, и электронную нянечку марки «Филлипс». Марка напоминает автору бумажную куртку «Грюндиг». С этим покончено, сознает он. Все пережито.
— Все пережито, — произносит он вслух. — Я пережил собственную молодость.
Отчасти это его личная заслуга, отчасти ему везло. Пережить молодость не каждому удается: он сталкивается с этими неудачниками в ресторанах, на улице, на встречах бывших абитуриентов. Видит их по телевизору, читает их статьи в газетах.
— Поздравляю.
Веронике двадцать семь, ей этого не понять.
На Новый год они с коляской отправляются к реке — после многих лет она замерзла. По заснеженному льду они проходят несколько километров, на всем пути повстречав только двух конькобежек с собакой.
— Ты уже знаешь, как она будет называться? — спрашивает Вероника.
— Игра на вылет, или просто вышибалы.
— Разве книжка про эту игру? — удивляется она.
— Вот именно, про такую игру, в которую мы играем всю жизнь.
— Нет, серьезно. О чем она?
Он идет и думает: этот вопрос он, собственно, еще не задавал себе.
— О выбитых людях. И о тех, кто не нашел себя в жизни.
— А в романе много таких? Таких, что не нашли себя?
Автор останавливается и начинает считать: поднимает большой палец правой руки — и застывает в сомнении.
Примечания
1
Знаменитая в чешском кукольном театре марионетка, играющая роль мальчика-несмышленыша. (Здесь и далее — прим. перев.)
2
«Народ себе!» — надпись на фронтоне Пражского Национального театра, отреставрированного после пожара 1886 г. на пожертвования граждан.
3
Строфа чешского поэта и прозаика Антонина Совы (1864–1928).
4
Бенешов — городок под Прагой, где учился в гимназии Михал Вивег.
5
Союз социалистической молодежи.
6
Попрыгунчик (англ.).
7
Игра с мячом и ракеткой на корте с высокими стенками.
8
Национальное чешское блюдо: картофельные оладьи со специями.
9
В чешских школах единица — высший балл.
10
Национальное чешское блюдо типа клецек.
11
Лоренс Даррелл (1912–1990) — английский писатель.
12
Карел Крил (1944–1994) — чешский бард-диссидент; после событий 1968 г. эмигрировал, вернулся на родину в 1986 г.
13
Американский эротический фильм режиссера Эдриана Лайна (1986).
14
Томаш Гарриг Масарик (1850–1937) — первый президент Чехословацкой республики (1918–1935).
15
Стихотворение чешского поэта Олдржиха Микулашека (1910–1985).
16
«Стена» (англ.) — название альбома и хита английской рок-группы «Пинк Флойд», посвященного Берлинской стене.
17
Лыжный абонемент (англ.).
18
Любовная история (англ.).
19
Фильм режиссера Ф. А. Брабеца по мотивам баллад Карела Яромира Эрбена (1811–1870) — чешского поэта, фольклориста, сказочника.
