Аттила Бартиш - Спокойствие
А теперь он вдруг начинает записывать в тетрадь всякие мелочи: шубку из искусственного меха, длинноногие бокалы с шампанским, будто эти пустяки — золотой фонд его жизни. Он пишет с упорством отличника, даже если впервые за десять лет жизнь летит в тартарары — как мне осточертело придумывать абсурдные отговорки по средам, как мне надоело врать! Не сердись, дорогая, я скажу официанту, если он вернет на пятьсот больше, я отсижу офигенно утомительное родительское собрание, но отныне жизнь кричит мне, еще, еще, давай, наяривай! Я хочу, чтобы стонали мне в уши каждую среду вечером. Да, с сегодняшнего дня каждую среду я буду врать, будто напился с коллегами, и мне было стыдно приходить домой пьяным. Говорить, что кто-то бросился под колеса моего автомобиля и до утра я просидел в изоляторе. Уверять, что у меня было предынфарктное состояние или что я нашел пластиковую бомбу в корзине для бумаг. Среда принадлежит мне, и никто не посмеет удерживать меня дома. Будет новый ковер на полу и новая лыжная экипировка для детей к Рождеству, если захочешь, отныне каждый предотпускной сезон мы две недели будем проводить на Ибице, только не спрашивай меня, где же, собственно, я был в среду. Только об этом не спрашивай меня, тогда мы и впредь будем жить почти как раньше.
И когда он уже внес в реестр все, что случилось с ним с десяти до рассвета, когда он даже форму ногтей два раза описал, очевидно, что до следующей среды писать не о чем. Начинается следующий этап, он пытается найти какое-нибудь безопасное место для ключа от ящика, в который он запирает свой дневник. Под паркетину ключ не влезает, а люстру протирает жена, наконец, он вешает его на шею, поскольку ему приходит в голову, что там ключ еще много лет провисит незамеченным, и думает, что, пока он запирает ящик на ключ, у него всегда будет семья.
Чуть позже он поймет за завтраком, что нервы у него не железные. Напрасно внутренний голос требует: поди и напиши в своей тетради о бокалах с шампанским и о шубке из искусственного меха, ну а жена пусть от него отстанет. И он все чаще молчит и обреченно жрет треклятые овсяные хлопья, как будто он пожизненно приговорен их есть, но, как ни крути, если у тебя ключ на шее, у тебя нет морального права сделать детям замечание: не пачкайте скатерть. — А что такое пластиковая бомба, папа? Это как настоящая бомба, только из искусственного материала, дочка. А завтра тоже будет бомба в офисе? — Нет, больше никогда не будет, дочка.
Я купил себе какой-то сэндвич, посмотрел две шахматные партии, а на часах было еще только пол второго, и я отправился в “Балканскую жемчужину”. Люди — корыстные существа, времена меняются, и вместе с ними меняются вывески на улицах, думал я. Хотя кто знает, возможно, до войны на месте гастронома “Березка” была итальянская гостиница, думал я. Пройти пешком четыре километра от центра города до ближайшей свалки, требуя свободы печати, бред какой, думал я. Правда, раньше только по весу можно было отличить “Народную свободу” от “Венгерского народа”. Первая была удобнее, поскольку у нее не были прошиты страницы, думал я. Однако целых четыре километра волочить тележки с “Новой Венгрией”, это тоже бред, думал я. Это дискредитирует новые вывески, думал я. Впрочем, у меня с ними ничего общего, думал я. Надо прекратить социалистические сантименты, думал я. Если бы я еще от этого писать лучше начал, да как же, разбежались, думал я.
— Опять вы выглядите, как пыльным мешком трехнутый. Почему вы не поедете в отпуск? — спросила кельнерша.
— Осень, Иолика, — сказал я.
— Тем более поезжайте. Немного свежего воздуха придаст хоть какой-то цвет вашей физии. Поезжайте кататься по канатке на гору Яноша.
— Я уже был на свежем воздухе. Я только что из деревни.
— Наследство?
— Не наследство, я выступал.
— За это ведь платят, нет?
— Платят.
— Ну видите, а тогда в чем проблема? — спросила она, а я сказал, что собственно говоря ни в чем, просто я немного устал. Я пошел в клозет умыться, и отчего-то долго проторчал перед треснувшим зеркалом. По обе стороны трещины от макушки до груди расселась шерстяная грязь.
Если бы я не был таким болваном в физике, я бы тоже стал астрономом, думал я. Я бы даже знал сколько кубосантиметров составляет эта груда говна на Альфа Центавра и на Андромеде, думал я. И у меня был бы свободный доступ в районную библиотеку, думал я. Я бы не говорил, я тут так, знакомую жду, думал я. Заваливался бы раз в день, типа газету почитать, думал я. Потому что в этой сраной Эрвинасабо нет ни одной книги по астрономии, думал я. Гороскопы есть, и карманные справочники Бувар есть, и мои истории на букву В, думал я. И не смей туда больше заходить, а то я, как крыса, отгрызу тебе яйца, думал я. Бред собачий, думал я. Они же только разговаривали, думал я. Да-да, разговаривали, с разговоров все и начинается, думал я. Нельзя всю жизнь разговаривать с одним человеком, думал я. Мы ведь почти не появлялись в компаниях, думал я. Я же не просто потрахаться ходил к этой женщине, думал я. Я ходил к ней, потому что никогда не знал заранее, чего от нее ожидать, думал я. За несколько лет вполне мог бы узнать, думал я. Тут все в порядке, думал я. Да, лучше было бы ходить к занудным знакомцам на занудные танцевальные вечеринки, думал я. Иногда путешествовать, думал я. Последний раз я был за границей, когда мне было пять лет, думал я. На московском кинофестивале, думал я. При маме не особо поездишь, думал я. Наверно, мне надо было настоять, чтобы Эстер поехала домой, думал я. Нельзя мне было позволять ей выключать телевизор, когда показывали, как умерли эти двое несчастных, думал я. Да, она должна была понять, что может спокойно возвратиться домой, думал я. Надо было сесть вместе с ней в поезд и отвезти к этим хреновым горам, думал я. Ей тоже надо научиться смотреть в глаза реальности, я-то научился, думал я. Я не в восторге, что мой отец был сексот, но я не собираюсь пускать себе пулю в лоб, думал я. Юдит не из-за этого перерезала себе вены, думал я. Кстати, вряд ли отец рассказывал ей, что он, дипломированный филолог, перепечатывал протоколы допросов, думал я. Она умерла, потому что не вынесла реальности, думал я. Потому что на самом деле она до кончиков ногтей была точно такой же, как ее мать, думал я. Веркхард, не так уж плохо, думал я. Обе всю жизнь рвались на передовую, так долго не протянешь, думал я, затем кто-то стал колотить в дверь и кричать, у тебя что, понос, или вчемделоматьтвою, я ответил, сейчас, и быстро умылся.
— Ну наконец-то, — сказал мужчина нервно, когда я освободил туалет.
— Простите, — сказал я, хотя у меня не было особенных причин извиняться. В заведениях, где всего одна кабинка, иногда приходится ждать, лично я никогда не штурмую дверь. Я заплатил Нолике и, прежде чем идти к Эстер, послушал возле стойки бара пятичасовые новости.
Они разговаривают, а может, ушли-таки в планетарий, думал я. Чего еще ждать от астронома, думал я. Им в голову не придет смотреть на небо без телескопа, думал я. Они даже облака ругают, потому что те заслоняют вид, думал я. Они просто сидят и считают, сколько кубосантиметров в этой кучке дерьма, думал я. По правде, я больше знаю об этом хреновом небосводе, чем все астрономы вместе взятые, думал я. А хорошо бы сходить в планетарий, думал я. И в Травяной сад, думал я. Я живу здесь тридцать пять лет, и все равно почти не знаю этот город, думал я. Я уже, наверно, сто лет не ходил по той стороне Броди, где нечетные дома, думал я. Не то чтобы это было супер важно, человек ко всему привыкает, думал я. С Юдит еще можно было гулять, и первое время с Эстер тоже, думал я. Но потом она привыкла к четной стороне, думал я. И на трамвай она садится только в последнюю дверь, какое упорство, думал я. В этом чертовом трамвае есть еще как минимум сорок дверей, думал я. Но ты конкретно обломаешься, когда поймешь, что астрономы тоже всегда садятся на шестой в последнюю дверь, думал я. А когда они целуются с библиотекаршами, отрыгивают им в рот свою мерзкую диссертацию, думал я. Я ни с кем не таскался в планетарий, думал я. И меня тошнило от собственного запаха, думал я. Я объедался мелками, потому что не хотел попадаться тебе на глаза, думал я. Хотя надо было сразу все рассказать, вместо того чтобы жрать мел, думал я. Пойми, сложно говорить правду, думал я. Но теперь уже, в общем^го, все равно, думал я. Прошлое не изменишь, думал я. Как будто будущее изменишь, думал я. Как правило, приходится выбирать между скрипкой и смычком, думал я. Стоп, это бред, думал я. Пусть не так много, но кое-что я могу изменить, думал я. Например, в любой момент могу перейти на четную сторону, думал я. Не будем больше пить чай, и я не буду читать свои опусы, думал я. Купим бутылку вина и пойдем на Остров, думал я. Может, сходим куда-нибудь поужинать, думал я. Астроном и психиатр пусть отдыхают, не их дело, с кем я иду ужинать, думал я. Привыкли встречаться по понедельникам, привыкнем жить нормально, думал я. Буду бродить перед библиотекой аккурат перед ее закрытием, думал я. Со стороны будет выглядеть, словно мы случайно встретились, думал я. Поначалу раз в два-три дня, а затем вообще буду приходить туда каждый день, думал я. По идее вот еще что могу сделать, под каким-нибудь предлогом сегодня заночую у Эстер, думал я. Например, совру, что маму надо положить в больницу, я же не выдержу один в пустой квартире, думал я. Не страшно даже, если она узнает правду, думал я. Это не такая грязная ложь, как следы от ногтей, откорректированные бритвенным лезвием, думал я. Пару ночей спокойно могу провести в прихожей, думал я. Рано или поздно она переберется ко мне под одеяло, думал я. Сегодня ладно, но завтра наверняка, думал я. В прошлый раз она даже обняла меня, еще чуть-чуть и поцеловала бы в губы, думал я. Но врач ничего такого не разрешит, думал я. Правда, это было от жалости: я сказал ей, что Юдит умерла, думал я. Но если могло быть из-за Юдит, спокойно могло быть и из-за чего-то другого, думал я. В конце концов, нельзя искоренить страсть по врачебному предписанию, думал я. Нельзя вытравить любовь с помощью одного ксанакса, думал я. Да, буду нагло врать, что положил маму в больницу, думал я — на двери я обнаружил записку, прицепленную скотчем, в которой сообщалось, что она уехала домой.
