Дора Карельштейн - Дурочка
Я даже не могу объяснить что именно меня насторожило, был ясный солнечный день мимо проходили люди, причин для беспокойства в общем-то не было, но что-то меня тревожило.
Я не смотрела в его сторону, но чувствовала на себе тяжёлый взгляд.
Я надела сарафанчик забрала книгу, полотенце и по тропинке направилась домой.
Мои предчувствия оправдались, он догнал меня, загородил дорогу и шепча что-то нечленораздельное делал неуклюжие движения напоминающие попытки обнять. Я оттолкнула его и тут же была опрокинута на землю, а он, лёжа на мне, рвал мой сарафанчик, добираясь до груди. Глаза у него были дикие, он весь трясся, повторяя:
– не кричи, не кричи, я только подержусь.
Какая мерзость!
Я в ужасе закричала диким, не своим голосом. Был яркий, солнечный день, неподалеку, на тропинке, стояли дети и смотрели в нашу сторону.
Я не переставала кричать и он, окончательно озверев, со всей силы ударил меня кулаком по голове. Я почти потеряла сознание.
На моё великое счастье по тропинке ехали парни на велосипедах.
Они подняли подонка за шиворот и оттянули от меня.
Я поднялась и шатаясь, ничего не видя от головокружения и шума в голове, раздавленная стыдом и болью, кое-как доплелась домой.
Скотина оказалась безнаказанной. А я поняла какой ужас скрывается за словом – изнасиловать, хотя Бог не допустил до этого.
Потребовалось очень много времени, прежде чем я успокоилась, но забыть не могу.
Я вернулась в Ленинград и жизнь постепенно пошла своим обычным путём по студенческим законам.
Мне очень нравилось в общежитии. Там всегда что-нибудь происходило.
Частенько Костя спал у своей подруги, а я спала у Виталия.
В одну из таких ночей разразился грандиозный скандал.
Из коридора неслись вопли перемежавшиеся русско-сомалийским матом, где лейтмотивом выделялось: «русские свиньи!» и опять же русские – «русские бляди!» (Принимай после этого гостей).
Вскоре выяснилось, что буянил Али, который был из Сомали.
Али! Это был первый живой негр, которого я увидела с близкого расстояния, чёрненький кучерявый красавчик.
Мне нравилось трогать его за кучеряшки, которые оказались мягкими, как шёлк, хотя я предполагала, что они жёсткие, как проволока.
Причина скандала заключалась в том, что Али был в ресторане и познакомился с девушкой, видимо из первых застрельщиц будущего племени, получивших впоследствии штамп «валютные проститутки».
Она его приласкала и когда русская водка на четверть разбавила сомалийскую кровь, увела по неизвестному ему адресу, где позволила ему делать всё, что было угодно его сомалийской душе и темпераменту.
Когда же он вернулся в общежитие, то обнаружил, что она тоже делала с его карманами то, что было угодно её русской душе и потребностям.
Бедный Али! Вернее, ставший буквально бедным, Али не знал ни адреса, ни фамилии красавицы, и стал выражать свой гнев, как это делали предки его племени – прыгал, извивался, угрожал и ругался.
При этом он обогатил опыт предков добротным русским матом с племенным сомалийским акцентом.
Картинка было захватывающая, так как дополнялась, сбежавшимися со всех комнат студентками и студентами в ночных одеждах и почти без них. Я тоже не улежала и выскочила, успев натянуть пижаму.
Мне стало жаль коммунистическую партию Советского Союза.
Подумать только какую уйму денег приходилось жертвовать, чтобы шесть лет воспитывать Али в советском духе и сделать из него того пролетария, который должен сеять плоды коммунистических знаний в Сомали, как вдруг несознательная проститутка пустила всё насмарку! Благодаря её яркому образу, остальные образы шестилетнего образования сведутся теперь к двум немеркнущим лозунгам:
«Русские свиньи!» и «Русские бляди!»
Близилось время, когда Виталий должен был окончить институт и поехать работать по распределению. Всё это время меня нисколько не беспокоило моё семейное положение, которое можно было квалифицировать, выражаясь высоким стилем, как любовница.
Я настолько была поглощена настоящим, что забыла о прошлом и будущем.
Однажды мы встретились, как обычно, в пятницу после лекций, чтобы не расставаться все выходные, и он, посмеиваясь, предложил мне выбор: либо отправиться в кино, либо в ЗАГС, чтобы подать заявление о бракосочетании. (Опять же, высоким стилем.)
Я, которая не так давно только и мечтала, не веря в возможность такого счастья, чтобы кто-то предложил мне выйти замуж, не упала от этого предложения в обморок и не умерла от радости.
Я была счастлива и довольна тем, что имела.
Официальное оформление ничего не значило и ничего не меняло.(Как я тогда думала.)
Однако, не заставила претендента повторять дважды и не изображая безразличия, я с большим удовольствием и повизгиванием выбрала ЗАГС.
Подав заявление, мы собрали всю свою наличность и уютно устроились в том подвальчике на Невском, где я впервые попробовала бананы.
Это был замечательный вечер.
Мы пили шампанское, смотрели друг другу в глаза, держались за ручки и были преисполнены взаимной нежностью.
Наконец-то я крупно выиграла в лотерее, называемой жизнью!
После закрытия подвальчика мы поехали на «Каменный остров» ко мне в общежитие.
Легонько подтолкнув меня в дверь комнаты, он объявил девочкам:
– Принимайте невесту!
Поднялся невообразимый галдёж, который способны учинить семь незамужних студенток, один счастливый жених и притихшая невеста.
Нашлось что выпить и чем закусить.
Тосты и восхищённые взгляды предвещали безоблачное блаженство в будущем.
Поцеловав всех восьмерых во главе со счастливейшей из невест, жених помчался на последний трамвай, чтобы успеть в своё общежитие.
Закрывшаяся за ним дверь отделила лучшую часть моей юности от дальнейшего.
Всё, связанное со свадьбой, вызывает во мне банальные, зелёные воспоминания.
Я была представлена его родителям по видеотелефону.
Моя свекровь ласково называла себя Лейка, добавляя эпитет «шейне», что на идиш и на немецком означает красивая.
Не могу удержаться от соблазна сейчас же попробовать изобразить её портрет и торжественно обещаю быть при этом объективной, как независимая пресса в демократическом государстве.
Моя свекровь была полтора метра ростом и чуть меньше в объёме, шея и талия не выделялись, но тем не менее всё было подчинено своим особым пропорциям и поэтому выглядело ладно и собрано. Её фигура представляла собой нечто целое и завершённое.
Она себя знала и любила, поэтому шила платья у специальных портних.
Каждое платье шилось и подгонялось иногда месяцами и годами, ткань и отделки подбирались по её особому вкусу.
Всё всегда было отглаженное и бережно хранимое.
Для того, чтобы выйти на получасовую прогулку около дома, уходило примерно часа полтора на сборы.
Как говорила Лейка – «я себе помоюсь», что на самом деле означало священнодействие. Имелось специальное полотенце для любимой фигуры, специальные тряпочки для ног и специальные тряпочки для того, что между ног.
Натирания, травы, присыпки, мази. Отдых между процедурами и после.
Одевание, любование перед зеркалом и торжественный выход с полным сознанием, что весь мир и соседи в частности смотрят и восхищаются. И она действительно выглядела! Притом, что в действительности совсем не была красивой.
Любовно подобранная сумочка, туфельки, аккуратно подстриженные, подкрашенные вьющиеся волосы, нужный цвет губной помады.
Всё вне моды и по моде.
В течении многих – многих лет моя свекровь была немолодой, но никогда не старой женщиной.
Она внезапно умерла в 73 года, не согласившись из любви к себе на операцию по удалению камней желчного пузыря.
Хотя она ничего хорошего для меня не сделала и доставила мне, в своё время, не мало огорчений, я очень тяжело пережила её внезапную смерть, т.к. знала, что если бы я в это время была рядом и настояла бы на операции, то она могла бы прожить ещё достаточно долго, сохраняя свой маленький житейский мирок в своём дворце, как она гордо называла свою двухкомнатную кооперативную квартирку в Киеве.
Она обожала себя такой, какая она была и всё что ей принадлежало также входило в круг её обожания.
Она вечно критиковала "деда” (своего мужа), который много работал обеспечивая ей, неработающей, беззаботную жизнь.
Она любила только себя, но тем не менее с её уходом, он осиротел и очень скоро впал в маразм, сохранив при этом полное физическое здоровье.
Вспоминая всю свою жизнь и сравнивая себя с другими людьми, я прихожу к выводу, что самое страшное, что можно сделать с человеком, это подавлять его в детстве, лишить его уверенности в себе, создав у него мнение, что он ничего собой не представляет.
Создаётся комплекс и такой человек никогда не будет счастлив, он всегда будет себя чувствовать ничтожным, виноватым и кому-то обязанным, он будет радоваться любому проявлению внимания к нему, считая себя недостойным внимания.
