Армандо Салинас - За годом год
— Подожди немножко, дорогая, сейчас все пойдем. А пока заказывай все, что пожелаешь. Я должен поговорить с Фернандо и Хуаном об очень важном деле. Не приставай, оставь меня в покое.
И он продолжал беседовать с приятелями:
— Значит, так. Я как можно скорее добиваюсь разрешения в министерстве, и денежки потекут. Но приятеля, который этим занимается, я вам о нем уже говорил, необходимо подмазать. Иначе ничего не выгорит.
— Сколько, ты полагаешь?
— Не знаю. Но мне кажется, меньше чем за двадцать процентов он и пальцем не пошевелит.
— По-моему, двадцать процентов — это много.
— Да, немало. Но сам знаешь, не подмажешь — не поедешь. Зато, — он улыбнулся, — вы не хуже меня понимаете, что десять тысяч за тонну — это почти даром. А перепродать, и весьма легко, можно за двадцать пять.
— Я не возражаю против того, чтобы дать ему двадцать процентов, во всяком случае, я готов. Но тогда ты платишь за сегодняшний ужин и за все прочее…
— Согласен, однако, как мы говаривали в полку: за постель, но не за шлюху.
— Ладно, Тино, не жмотничай и обрати внимание на Хуанчо. Пошли поужинаем в другое место.
— Я вам не корова, чтобы вы меня доили.
Пуиг, ливрейный швейцар заведения, уже был предупрежден официантами, что посетители за третьим столиком сорят деньгами почем зря. Вот почему, когда они проходили мимо, он поклонился ниже обычного и тут же бросился открывать дверцу автомобиля, который стоял у тротуара напротив ресторана.
Девицы шествовали впереди мужчин.
— Ну и жлоб этот Тино. Из-за одного ужина и прогулки в машине выкидывает такое свинство. При первой же возможности набью ему морду.
Женщины на кухне, покончив с грязной посудой, вышли в зал, чтобы, взгромоздив стулья на столы, убрать помещение. Швейцар запер двери, и, пока хозяин заведения снимал кассу, служащие собрались вокруг стойки, чтобы получить свою долю прибыли, которую им выплачивали ежедневно.
Мария в дальнем конце зала распихивала по карманам пальто пакеты с едой, доставшейся ей при дележке кухонных остатков.
— Эй, ты, хочешь риохи?
— Да. Но много не наливайте, — отвечала она.
— Ладно, не притворяйся. Все знают, от вина ты никогда не откажешься.
Стакан риохи плохо подействовал на нее. Может, потому, что оказался последним в тот день, а может, по иной причине. Во всяком случае, он тяжелым камнем лег в желудке и даже вызвал икоту.
Все огни в зале погасили. Горела лишь лампа на стойке. С улицы Реколетос доносился приглушенный голос ночного сторожа да удары палки о плиты тротуара.
Они вышли на улицу. Темноту ночи пронизывали молочно-белесые лучи. Из-за рваной тучки торчали рога месяца. Было свежо, и редкие прохожие спешили, пряча голову в воротники пальто и плащей. Мелкий моросящий дождик, казалось, боялся смочить мостовую.
— До завтра, Мария.
— Пока, Луси, пока.
— Прощай. До завтра, — попрощались товарки.
Привычной ночной дорогой Мария пошла домой. Сначала по Кастельяне до площади Кастеляра, потом вверх по Мартинес Кампос до площади Иглесиа.
Марию тряс озноб, в желудке противно сосало. Она еще сильнее ссутулилась, засунула руки в карманы пальто. Потрогала пальцами миндаль и земляные орешки. Съела два орешка.
Открыла ключом подъезд. Прежде чем войти, посмотрела на небо. Ярким светлячком мелькнула падающая звезда. Мария невольно сказал вслух:
— Холодно. Скоро рассветет. Наступит новый день, и опять будет все по-старому.
А потом в темноте, в коридоре, у нее упал на пол ключ. На следующий день она ни о чем не помнила.
Настал день бракосочетания. Дон Хосе и сеньора Аида дожидались в помещении приходской канцелярии, когда священник освободится и приступит к оформлению их брака.
Свидетелей дона Хосе звали Флориан и Франсиско. Флориан был хозяином угольной лавки, расположенной через две улицы от тряпичной лавки дона Хосе. Франсиско служил приказчиком угольщика.
Свидетелями Аиды были также два друга дона Хосе. Официант Кеведо и один из постоянных клиентов старьевщика, некий Элеутерио, занимавшийся поставками.
Приходская канцелярия представляла собой маленький зал справа от алтаря, если стоять к нему лицом. Свет сюда проникал в большое зарешеченное окно, в которое виднелся сад. Чуть поодаль от стены стояли два стола, покрытые толстым стеклом. На столах располагались пишущая машинка марки «Континенталь», серебряная пепельница, настольное распятие и папка из черной клеенки.
На другой стене комнаты висели огромные часы в деревянном футляре, крашенные белой краской. Рядом три кружки для подаяний. Одна для благословенных душ чистилища, другая для приходских нужд, а третья для украшения алтаря перед статуей святого, чье имя, по всей видимости, Амвросий, частично было стерто.
Под часами стояли три стула с сиденьями из жесткого картона. На противоположной стене красовалась хоругвь Марианской конгрегации, еще одна кружка для папских деяний и две литографии с изображением святой Терезы и святой Изабеллы Венгерской.
На двери, ведущей за алтарь, с наружной стороны, прикрепленная кнопками, висела картонная табличка. Она извещала:
Индульгенции от двенадцати до двух
Аида не спускала глаз с двери. Не находила себе места волнуясь. Священник все не появлялся. Она нервно сжимала и разжимала пальцы рук, лежавших на коленях. Мужчины, стоя у окна, рассматривали сад и курили сигарету за сигаретой. На стульях напротив примостились три старухи с молитвенниками в руках. Они не то мурлыкали молитвы, не то размышляли о божественном и потустороннем, ибо каждую минуту испускали громкие, тяжкие вздохи, сопровождаемые возгласами: «Ах, боже мой!», причем делали это так поспешно, словно умирали от скорби или мучались в аду.
Вздохи и охи трех старушек могли вогнать в тоску и менее закаленное, чем у Аиды, сердце.
Дон Мануэль, приходский священник, только что отслужил утреннюю мессу. Он снимал в ризнице облачение с помощью пономаря, который поспешно подал ему четырехугольную шапочку-бонете.
Сестра Мария де Хесус стояла у двери в ризницу, ожидая, когда падре переоденется, чтобы доложить ему, что завтрак готов.
Дон Мануэль перешел в зальчик, смежный с ризницей, размышляя о том, что лучшей судьбы для священника, чем быть капелланом у монашек, и придумать трудно. В зальчике, да и повсюду чувствовалось страстное и даже чрезмерное увлечение чистотой и порядком, присущее сестрам во Христе. На вышитой гладью скатерти мать настоятельница расставила сервиз из тонкого фарфора, ранее принадлежавший Севильскому монастырю.
Сестра Мария де Хесус ублажала капеллана. Он жил среди монашек, как петух в курятнике. Что называется, купался во всех этих мармеладах, пышных бисквитах на сливочном масле, яйцах всмятку, добром старом вине и кофе со сгущенным молоком.
В углу стола возвышался большой кувшин с цветами, которые монашки нарезали в своем саду. Он вносил в обстановку веселую, кокетливую ноту. На стене и на консоли, покрытой тонкой материей и обшитой кружевами, величаво покоились изображения распятого Христа.
Дона Мануэля печалил взгляд спасителя, поэтому он обычно, прежде чем начать трапезу, ставил между собой и распятием кувшин с цветами.
— Дон Мануэль, жених с невестой и несколько старушек дожидаются вас, они сидят в кабинете, — сказал пономарь, появляясь в дверях.
Капеллан пил кофе маленькими глотками.
— Сегодня кофе много слабее, чем обычно, — заметил он.
— Это гвинейский, бразильский у нас кончился. Привезут только через несколько дней, не раньше, — ответила сестра Мария де Хесус.
— Сразу заметно, что не бразильский.
— А я ничего не замечаю, я не любительница кофе, — сказала монашка.
— Иполито, скажи им, что я сейчас приду. Можешь начать с епархиальных анкет.
— Хорошо, дон Мануэль.
Дон Мануэль, кончив завтракать, закурил сигарету и грузными шагами направился в приходскую канцелярию исполнять свои дневные обязанности.
Аида и дон Хосе придвинулись к столу и беседовали с пономарем.
Старушки с молитвенниками прекратили свои вздохи, как только вошел священник, и окружили его.
— Мы пришли за талонами на еду, — тараторили они.
— Приходите в другое время. Вы же знаете, что талоны выдаются после вечерней молитвы, — объяснил им падре.
Дон Мануэль положил сигарету в пепельницу на столе.
— Итак, — сказал он, — кто здесь жених с невестой?
Прежде чем ответить, дон Хосе повернулся к Аиде.
— Вот она и я, — сказал он тихим голосом.
Священник посмотрел прямо в лицо прихожанам и невольно улыбнулся.
— Боже мой! А я-то думал, что это удел молодых. Но в последнее время что-то часто стали жениться пожилые.
Четыре свидетеля, подойдя к столу и встав за стульями жениха и невесты, весело рассмеялись — замечание ведь относилось не к ним.
