Эмир Кустурица - Смерть как непроверенный слух
В смятении чувств, в те дни, когда впервые в моей жизни, перед глазами всего общества развертываются крупнейшие исторические события, я, глядя издалека, из Нью-Йорка, переживал их очень сильно, и распад Югославии - как никогда болезненно.
Поэтому-то я и задумался о том, какой же смысл получать Авноеву премию сегодня?
Какой смысл принимать высшую награду страны, объединяющей народы в раздоре, единоплеменников на грани междоусобной войны, страны с разрушенной системой ценностей, гражданами, обманутыми властью, полугражданами, которые, в большей части страны, затаились в своих свежеотштукатуренных домах, будто за кулисами, которыми ограждена их подкупленная политическая совесть и блокируется любая попытка политического мышления.
Как принять награду у страны, которая внезапно вылетела на обочину истории, по сравнению с почти всеми странами Восточной Европы (за исключением Албании и Румынии), в которой, благодаря бурлению масс, вызванному их политическим возмущением, ясно обрисовалась большевистско-монархическая сущность югославского социализма.
Так почему все же я появился здесь и решил принять эту награду.
Потому что не хочу остаться совсем без веры.
Потому что остаться без нее значит, как написано в евангелиях, перестать существовать вообще. Потому то я и решил оказать себе это одолжение, желая верить и, наперекор всему, надеяться.
Я верю в то, что обращение, зачитанное здесь, в месте, где собрались те, чьи труды получили наибольшее признание этой страны, прозвучит весомо и мы снова сможем вписать в наши дневники строчки надежды и веры в истину.
Я один из тех, чье сердце затрепетало от счастья, когда в прошлом году на Желтой Греде черногорский народ, который его руководство годами унижало и пыталось, с полного ведома союзного руководства, приучить к порядкам, какие можно встретить разве что в Конго, сумел возвратить это унижение и свергнуть существующую власть. Затрепетало от счастья тогда мое сердце, но вскоре охватила меня и печаль, вызванная осознанием того, что событие это ограничилось пределами республики. Не причиной ли тому тот самый полугражданин, притаившийся за свежекрашеными кулисами домов, построенных на его долю от дележки чужих, незаработанных денег, которые широкие народные массы делили вместе со своей властью, строившей себе виллы, а народу дачи, обеспечивая себе долгое пребывание у власти?
Не тот ли полугражданин на растерзанном югославском рынке был и цивилизационной причиной нынешней политической и социальной смуты, которую мы наблюдаем сегодня повсюду в мире?
Этот черногорский бунт, бывший поначалу выражением социального и политического недовольства, стал несомненно общенациональным, как события в Чехословакии, Польше и Германии, и все они вкупе ставят исторический вопрос, как и из чего остальные народы в той же степени оскудения и ксенофобии, откуда, из какого источника черпали свое терпение и почему подчинялись они своим сомнительным вождям, молча устраняясь от процессов преображения мира.
Потому что мир, без сомнения, меняет улица, о чем говорит нам опыт Праги, а так же Берлина, где была разрушена не только стена, но и свергнут тиран, один только бассейн которого, в доказательство его коррумпированности, показывался по американскому телевидению 15 дней подряд!
Что случится, если как-нибудь ночью подобное произойдет и с сотней наших Хоннекеров - если борцы за правовую систему не станут завывать как раненые звери, а позволят полиции неважно какими, сталинистскими или демократическими методами - арестовать тех, кто строил себе виллы и грабил нас.
Или же все те, кто хотят остаться в стороне, незатронутыми радикальными переменами, закончат как тот герой Андрича Алиходжа, которому пришлось дожидаться новую власть прикованным своими же единомышленниками за ухо к мосту, или же оскудение и падение уровня цивлизованности дойдет до такой степени, что этот самый полугражданин, на которого и рассчитана коррумпированность власти, станет рушить стену, просто чтобы добыть себе на пропитание вместо хлеба и молока извести.
Конечно, все мы хотим в Европу.
Но поезд, отправляющийся туда, не повезет нас с политиками, которые свои карьеры строили вместе с Хоннекером, Чаушеску, Ходжой и Живковым...
Не повезет с теми, кто и сегодня правит как наследники их политики.
Не выйдет попасть туда с ними, потому в Европу не идут, не сведя предварительно счетов.
Я склонен согласиться с тем героем Хавела, который больше коммунистов ненавидел только антикоммунистов.
Дело ведь не в том, что кто-то ненавидит или любит коммунистическую идеологию. Важно то, что политическая концепция у нас основана на монархической тирании однопартийной системы, и полностью провинциальна, клаустрофобична, питается дьяволом, а не реальными человеческими потребностями, и не выдержала испытания временем.
Между тем, дела обстоят таким образом, что эта концепция и идеология потребуют крови, чтобы вместо них появилось что-то другое, не называющее себя идеологией и находящееся вне ее.
Примитивный человек выбрался из хаоса, наведя порядок, классифицируя понятия, давая им имена, создавая книги, как способ соглашения.
Современный человек нашел способ соглашения в политике, поскольку религиозная книга стала вместилищем метафизических понятий, книгой для учения.
Я вижу Союз Коммунистов Югославии и его идеологию как способ в особенности спорный, как эпицентр югославской смуты, как то, что разрушает и делает невозможным коммуникацию на территории Югославии. У нас есть премия Авноя, основанная союзом Коммунистов, но я думаю, что у нас есть на нее право, что она наша. Родина будет спасена без решающей роли Союза Коммунистов Югославии, потому та будет исключена из этого процесса всем нашим опытом.
Фразой: «Товарищи, ситуация сейчас сложная!» - начал я свой первый игровой фильм, перефразируя гамлетовскую фразу устами коммунистического идеолога, который мрачно сидит за бутылкой минералки и управляет нашими детством, юностью, жизнью... Для этого политика все ежедневное, обыденное, простая человеческая жизнь с ее духовной ненаполненностью, не обладали никакой ценностью в сравнении с его устремленностью в вечность и великими проектами.
А все оставшееся, то есть югославский дух сороковых годов, эта идеология объявила более-менее незаконным.
Одни только придворные художники, преданные слуги режима, умудрились намалевать идеологию, необходимую этому нашему сумрачному политику-мегаломану, стремящемуся к мумификации и угрожающему всему простому и человеческому.
Думаю, что все сидящие тут лауреаты премии так или иначе являются носителями этого незаконного духа, сумевшего сберечь себя и сохранить свои качества наперекор всему.
И тем спасти образ нашего маленького дворика перед внешним миром, который приходит в этот дворик посредством технологии и создает в нем всеохватывающую сутолоку.
Мы сохранили себя вопреки идеологии. И вопреки тирании однопартийной системы, некоторые сдвиги в общественном сознании все-таки произошли.
Властвующая идеология широко отворила двери югославского катаклизма, и ведет нас и дальше на дно пропасти.
Если носители этого, во всех смыслах провалившегося проекта, не отступят, не сделают шаг в сторону, уступив свое место патриотам с каким-либо гуманистическим, перпективным политическим видением, мы уже завтра будем спрашивать себя, какую же это на самом деле награду мы принимаем?»
Пока я все это зачитывал, чувствовалось, что я говорю совсем не то, что ожидали присутствующие в СИВе. После церемонии награждения, на ужине в Доме Писателя, тетка Биба поведала Майе важные сведения из истории нашей семьи. Не отрывая глаз смотрела она, как на другом конце стола я наблюдал за словесной дуэлью между Момо Капором и Душко Ковачевичем. Душко привлек мое внимание безумными событиями в его драмах, а Момо был моим кумиром поп-арта. В разговоре между ними Момо выражал недовольство тем, что некоторые члены Сербской Академии Науки и Искусств ведут себя аморально и, вопреки факту, что изменяют своим женам и содержат любовниц, «не могут по-человечески с ними развестись». Биба не скрывала радости о того, что ее племянник преуспел в жизни и благодаря моим трудам имя Кустурица стало узнаваемым, что прославило, помимо всего прочего, и ее саму. Больше всего тетку Бибу радовало, что она, в определенный момент своей жизни, смогла сохранить нашу семью:
- Раз уж не получилось сохранить свою, почему б не помочь сохранить семью моего брата - сказала она Майе и рассказала историю из ранних семидесятых, когда отец влюбился в некую блондинку из Загреба:
