Николай Бахрошин - Фиолетовый гном
Собирались, как всегда, у Сереги. Иногда пили пиво, чаще – коньяк или виски. Странно, но Серега вдруг обнаружил, что он не любит водку. Всю жизнь пил, а теперь – не любит. Противно ему это бесцветное пойло, с откровенным привкусом завтрашнего похмелья. Коньяк – другое дело, это теплый напиток. В нем есть вкус. Виски тоже Сереге понравилось, пусть говорят западный самогон, сказать можно что угодно. А они теперь могут себе позволить. Кому позволить, как не себе, любимым?
Конечно, когда Жека напивался, надирался, как раньше, в зюзю, то круто менял полярности разговора и начинал клясться, что бросит все. Что погрязли и протухли все, в жопу все, а он бросит и начнет, наконец, кропать свою нетленку. Напишет вещь! Потому что именно за этим он когда-то взялся писать, а вовсе не затем, чтоб лить сейчас дерьмо на головы чиновников…
Серега сначала всерьез отговаривал его все бросать, потом перестал обращать внимание. Бросит он, как же, держись за карманы, как он все бросит… На следующий день Жека звонил ему на мобильный. Интересовался, допились они вчера до нетленки или остановились перед школьным учебником литературы. Шутка такая у них появилась. Дежурная.
Все-таки грызла мальчика Жеку несбывшаяся литературная мечта, подъедала потихонечку изнутри, понимал Серега. Грустно…
Впрочем, грустный мальчик Жека грустил теперь только по глубокой пьянке, а в жизни был бодр, оптимистичен и напорист как бульдозер после капремонта.
По третьему разу Жека был женат на соплюшке-стажерке из собственной редакции, много моложе его. Серега свечку не держал, конечно, не приглашали, но, судя по всему, молодая да ранняя сопля просто взяла Жуткого брата за причинное место и затащила на себя. Потом за то же место повела в ЗАГС. Через восемь месяцев после свадьбы жена уже родила ему дочку.
Сначала Жека долго не мог опомниться, что его так быстро, в кавалерийском галопе женили. Даже высказывал туманные сомнения по поводу своего отцовства. Если орел в неволе не размножается, глубокомысленно замечал он, то остается проверять алиби всяческих ястребов, крутившихся в то время вокруг…
Но жили тем не менее. Маленькая дочка росла и становилась все больше похожей на папу в детстве, такая же хрупкая белокожая блондиночка. Стоит посмотреть на нее и на Жеку, сомнения в отцовстве отпадали сами собой. Умная соплюшка-жена бросила журналистику как не женское дело, работала теперь в турфирме, и супруги часто ездили за границу со всевозможными скидками и уценками…
Да, забавное было время, вспоминал Серега. В сущности, они оба еще оставались маленькими и глупыми, думал он потом. Просто самоуверенными от неожиданно привалившего везения…
3
Серега тоже побывал за границей. Часто теперь летал, сопровождая Хозяина, у Шварцмана были какие-то дела в иностранных банках. Он как-то обмолвился Сереге, что хранить деньги в нашей стране могут позволить себе только очень богатые люди. Или – очень глупые люди. А для бедного еврея, сберегающего на старость лет кусок хлеба, существуют европейский банковский сервис.
По поводу бедных евреев Иван Иванычей Серега помолчал бы ради скромности на его месте, но в целом ему понравилось за границей. Чисто, аккуратно – эта всеобщая чистота, действительно, поражает. Очень спокойно как-то. Уютно, лучше слова не подобрать. Сереге запомнились белые, облитые солнцем улочки Неаполя, запомнились автомобили в Риме, все с ободранными крыльями и бамперами, даже новые, ездит там народ лихо. Почему-то запомнилась грязная, чугунного цвета вода лондонской Темзы, где плавало какое-то дерьмо, щепки и клочки сена. А вот Париж его совершенно не впечатлил. Столько раз слышал: Париж, Париж, а на деле – город как город. Улочки тесные, пробки похуже, чем в центре Москвы, да и дорого все. Французы вообще оказались народом прижимистым, если не сказать хуже. Вот уж не ожидал от страны мушкетеров!
Шварцман в знак ностальгии, как он утверждал, за границей пил только русскую водку. В том смысле, что до других жидкостей дело вообще не доходило. Он и дома не стеснялся в расходах, а в чужих краях окончательно срывался с цепи. Отели, рестораны, лимузины – все самое дорогое, все по высшему классу, чтоб пальцы веером в двери не пролезали.
– Ничего не могу с собой поделать, – жаловался он Сереге. – Знаю, что все это понты дешевые, а не могу. Как вырываюсь за бугор, так и хочется показать этим замшелым европейским жидам, что такое новый русский еврей. Стихи когда-то были – у советских собственная гордость… Впрочем, ты вряд ли помнишь такие мелкие подробности среднего образования…
– Почему же, помню. Маяковский В. В., – невозмутимо отвечал Серега. – Раскаялся в футуризме и стал великим пролетарским поэтом. Ну, и застрелился, конечно, не без этого…
– Молодец, знаешь, – радовался Шварцман. – Один-ноль в твою пользу. С пролетариатом только свяжись… А следующую строчку помнишь?
– Ну…
– Наши буржуи – смотрят свысока! – рассказал Шварцман. – У Маяковского было не совсем так, но это – современнее.
– Не любите, значит, народа, Иван Иванович? – вспомнил Серега другого классика.
– Я – эксплуататор и кровосос, мне народ любить не положено. Я прибавочную стоимость люблю, все по Марксу, – объяснил Шварцман. – А пролетариат я просто имею, без любви и нежности. Если ему, родимому, так необходима любовь и нежность – пусть не ждет ее от хозяев. Пусть лучше сядет в углу тихонечко и мацает в кулачок мозолистой рукой, получая огромное моральное удовлетворение…
И не поспоришь! Логика откровенная, как оскал дикого капитализма…
Проплывая по улицам чужеземных городов в мягкой, бесшумной машине и разглядывая через тонированные стекла спешащих по делам иностранцев, Серега начинал чувствовать себя белым человеком среди аборигенов. Приятное чувство, конечно. Белым человеком быть, вообще, хорошо. Это Серега уяснил для себя очень быстро. Пока не попробовал, не понимал, что это такое. Пусть не он заказывает лимузины, но он в них ездит. И это немало, заключил он для себя. Если по Марксу, быть пособником эксплуататоров, подпевалой на празднике жизни – тоже хорошо и вольготно…
А что заграница? Ну, чисто, ну, понравилось… Жена все повторяла когда-то, мол, подкопим деньжат, поедем отдыхать куда-нибудь за границу, в Болгарию или Венгрию. Очень хотела. Не поехали, конечно. Не те времена были. Да и ничего такого особенного Серега за границей не увидел. Тоже люди живут. Люди как люди. Самые разные и по-своему озабоченные. Иначе с чего бы им так прогибаться перед новым русским евреем со свитой и мордоворотами?
4
Тот летний вечер Серега запомнил. И до сих пор вспоминал…
Что случилось? Да ничего, в общем. Ничего особенно выдающегося.
Вечер начинался как пустой, вялый и безынициативный. Шварцман пребывал в уютном, домашнем запое, Танька была занята по службе, не выдернуть, и оставалось валятся на диване перед телевизором, щелкая кнопками программ в качестве двигательной разминки.
Одинокие вечера – минус для холостяка. Хотя, с точки зрения женатых мужчин, скорее, плюс, помнил он по собственному брачному опыту.
Жека позвонил неожиданно. Мол, я на даче. Один, между прочим, как перст. Брожу от нечего делать по участку и подпеваю кукушкам. А если соберешься сейчас и приедешь, то нас будет двое. А если, кроме того, возьмешь по дороге пивка и чем его отлакировать, то совсем компания. Два килограмма шашлыка в холодильнике уже маринуется. Кстати, рукописи захвати. Сказки еще остались у тебя? Вот и вези их все. Надо. Приезжай, не пожалеешь.
Серега поломался немного, но решил не отказываться. Уже через десять минут он ехал на своей машине в сторону Кольцевой дороги. В багажнике болтался ящик пива с парой бутылок вискаря, папка с рукописями лежала на заднем сиденье.
Жека его заинтриговал. Серега давно уже отказался от мысли напечатать свои старые сказки. В принципе как раз сейчас он мог бы это сделать, ничего сложного, времена коммерческие, сейчас всякую дрянь печатают. Достать из кармана три-четыре штуки баксов – вполне хватило бы на издание книги. А деньги для него небольшие, деньги – давно уже не вопрос. Но, возникает закономерный вопрос, зачем? Резонный вопрос… Потому что незачем! Перемучился, перегорел и остыл, думал он. Даже странно было бы публиковать эти злосчастные сказки, изображать из себя писателя, когда он давно уже ничего не пишет. Нечестно как-то…
И тем не менее он поднялся с дивана, встал на крыло и сел за руль. Взыграло? Зацепило? Сработало, как сигнал, обычное «вдруг», притаившееся вирусом в уголке души?
Вдруг нашелся издатель? Вдруг обалдел от неприкрытой Серегиной гениальности? Вдруг уцепился за его сказки в десять пальцев и тридцать два зуба? И рвет, и мечет, и хочет… Чего только на белом свете не случается…
Тоже сказка. Смешная, конечно.
Серега привычно вел машину, курил, стряхивая пепел в открытое окно, и снисходительно улыбался мыслям о собственной гениальности. Слаб человек все-таки, и главная его слабость – это он сам. Мысль не новая, но во все века справедливая. Аминь!
