Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный. Версия 2.0
– Так просто. Решил разыскать.
– Это правильно, – сказала мама. – Школьная дружба – самая крепкая. Ты знаешь, Глебушка, что я тебе посоветую? Есть такая штука – твой Феликс наверняка знает, – Интернет. Через него все можно найти.
Даже больше, чем потерял когда-то, подумал Глеб, но сказал только:
– Спасибо.
31
Поставить джезву на огонь, две ложки молотого кофе, сахар, кипяток. Максим на работе, детей тоже нет дома. Убавить огонь, смотреть, чтобы кофе не убежал. Еще немного – и можно будет включить телевизор, сесть поудобнее, выпить чашечку.
Для чего живут люди? думает Света. Папа, секретный физик, был уверен: для творчества, для страны, для науки. Может, в другом порядке: для науки, для творчества, для страны. Впрочем, неважно. В жизни Светы нет места ни тому, ни другому, ни третьему.
По телевизору говорят о вчерашних выборах. Пощелкала пультом – всюду одно и то же, как в советское время. Выключила, взяла Хмелевскую, глотнула черной обжигающей жидкости, открыла "Что сказал покойник?", начала перечитывать. До прихода Глеба еще полчаса.
Интересно, думает Света, где сейчас шеф. Может, в Южной Америке или в других экзотических местах, куда судьба то и дело забрасывает героинь иронических женских детективов? О них приятно читать по утрам за чашкой кофе, но вовсе не хочется там оказаться. Разве что – в отпуск.
Отпуск у Светы продлится долго: "Лямбда плюс" закрылась, она без работы. Максим допоздна пропадает на службе – вероятно, боится тоже потерять место. А вот Ксюша и Володя радуются, что мама теперь все время дома. Еще бы, раньше уходила утром, приходила вечером, виделись только по выходным. Наверное, в глубине души даже мечтала оказаться в таком бессрочном отпуске – упаси боже, чтоб такой ценой, конечно.
Сейчас кажется – вечно ходила бы на работу, лишь бы встречать каждое утро Емелю, живого-здорового, видеть шефа, знать, что у него все нормально. Пусть кофе был бы не арабика, а дряной "нескафе", да и дети – только по выходным… лишь бы все были живы.
Света чувствует – не Абрамов, а она сама куда-то подевалась, заблудилась в собственной жизни. Будто из знакомой книги вырвали страницу, на кассету с любимым фильмом записали телепередачу, вместо кофе налили в чашку горячий шоколад.
Для чего живут люди? Может, просто для того, чтобы один день был похож на другой, и эта похожесть, повторяемость служила иллюзорной гарантией бессмертия?
Может, и теперь дни будут похожи друг на друга – но Светка уже устала сидеть дома, устала от детей, от того, что не с кем потрепаться, некогда присесть, помолчать, подумать, сделать вид, что работает. Хорошо хоть сегодня Володя убежал в компьютерный клуб, а Ксюшу забрала свекровь.
Глеб позвонил вчера, сказал: хочет встретиться. Договорились, что зайдет утром, и Светка теряется в догадках – что ему нужно? Видела мельком на похоронах, двух слов не сказали, суетились вокруг Ирки – еще бы, в один день потерять мужа, любовника и работу! Хорошо еще, бандиты после Емелиной смерти не приставали: поняли, видно, что с вдовы нечего взять или же – кто знает? – шеф как-то решил эту проблему.
Звонок в дверь, Светка идет открывать, рад тебя видеть, говорит Глеб и целует в щеку.
На Светке домашний халатик в цветочек, коротенький, едва прикрывающий коленки, такие же круглые как когда-то. Вот только сама Светка растолстела, округлилась, хотя ей это, наверно, даже идет. Пухленькая, большеротая, добродушная. В школе мы считали ее дурочкой, вспоминает Глеб, не помню уже – почему.
Светка делает Глебу кофе, смотрит, как он размешивает сахар. Вспомнила: Емеля говорил – после развода Глеб депрессовал. Похоже, сейчас уже оправился. Пьет кофе маленькими глоточками, спрашивает: Как дела у Ирки?
– Ну, как у нее могут быть дела? Нормально. Держится молодцом.
Как же звали его жену? Галя? Тася? Впрочем, какая разница?
Глеб кивает и тянется через стол за печеньем, задевая сахарницу и рассыпая песок по столу. А Глеб тоже держится молодцом, думает Светка, мы все стараемся держаться. Может, для этого и живем? Держаться на плаву, помогать выплывать другим. Говорят, ты развелся? Отвечает: Да, два года назад. Таня в Европу уехала.
Таня. Конечно, ее звали Таня.
– А дети? – спрашивает Светка.
– К счастью, не было, – отвечает Глеб. – Таня не хотела.
К счастью! Как странно. Что бы ни случилось, она бы не могла так сказать про Ксюшу с Володей. Да и представить развод с Максимом тоже не могла бы.
– Из наших почти никто не развелся, – говорит Света. – Удивительно, правда?
Что ж удивительного, думает Глеб. Все переженились на своих – на одноклассницах, на девочках из других матшкол, в худшем случае – на однокурсницах, с того же ВМиК, из "керосинки" или физтеха. Он один выбрал другую жизнь, выбрал Таню.
Не могу представить себя без Максима и без детей, думает Света. Недаром они так похожи: смуглые, черноволосые. Во дворе так и говорили: удивительно, у светленькой мамы такие черные дети. Ну да, папа из Баку, чего же удивляться.
– А почему уехала? – спрашивает Света. – Работу получила? Прости, забыла: она у тебя программист или физик?
– Художница, – отвечает Глеб, и в который раз за последние дни думает, что много лет обманывал себя: Танин мир не так уж отличался от матшкольного. Как там было в этой песне? Тепличные выродки из московского гетто. Из одного большого гетто. Никакого выбора. Он, Глеб, и не мог ничего получить, кроме того, что ему досталось: интеллигентная девочка из хорошей семьи. Без разницы – художница или программистка. Впрочем, он и не жалуется.
– Художница – это здорово, – без энтузиазма говорит Света.
Конечно, художник – творческая работа. Папа, наверное, был бы рад, если б она была художницей. Хуже, конечно, чем ученый, но все равно – творцы, соль земли. А что у нее – несколько школьных друзей, муж и двое детей. Была работа, но, честно говоря, главным все-таки были друзья. Если бы вместо бухгалтерии она занималась чем-нибудь другим… скажем, черчением… она бы не возражала. Если, конечно, в той же компании.
А ведь я здесь потому, что все еще думаю о Тане, размышляет Глеб. Я ведь даже Снежану представляю Таниным новым воплощением, Таней, любимой мною когда-то и чудесным образом возвращенной в тот возраст, когда мы встретились. Но ведь Снежана – не Таня. Она отдельный человек – и пока я этого не пойму, задачка не сойдется.
– Что-то я еще хотел тебя спросить… – Глеб замолкает на секунду, чтобы главный вопрос не прозвучал слишком в лоб. – Ах, вот что: ты Маринку Царёву давно видела?
– С выпускного не встречались… – охотно отвечает Светка, – Точно: я ей звонить пробовала, когда на пятилетие выпуска собирались у меня, – так у нее телефон изменился, я ее не нашла. А что?
– Да так… вспомнил просто. Помнишь, история была в десятом классе? Тогда еще Вольфсона в милицию тягали, и Маринка с Чаком рассорилась?
– Да, было дело, – Света вздыхает. – Ты знаешь, я часто думаю: наша пятая школа – это лучшее, что у меня было в жизни.
Глеб ежится, на мгновение вспоминает Оксану, бесконечные телефонные разговоры, холодный, липкий пот, подростковый испуг. Тогда казалось: это любовь. Слишком много лет прошло, теперь понимаешь: Оксану ты не любил – в том смысле, в каком любил потом Таню или готов был полюбить Снежану. Оксана была всего лишь воротами в большой мир, в настоящую жизнь, что пугала до дрожи. Как в известной притче, ворота эти были открыты только тебе одному – и в тот раз ты ими не воспользовался. Если бы не Таня, так и остался бы в уютном мирке цифр и абстракций. До сих пор считал бы лучшими годами своей жизни пятую школу.
– Да, хорошее было время, – говорит он.
Было? Свете пятая школа всегда казалась настоящим, бесконечными годами дружбы и взаимной поддержки, компанией хороших ребят, которые вместе строят свой дом в злом хаотическом мире. Тем, для чего люди живут. Смерть Емели, бегство шефа, Иркина депрессия – все это вдруг доказало: пятой школы больше нет. Школьные годы – были да сплыли, за двенадцать лет утекли, будто песок в часах.
Допили кофе, перешли в комнату. Света достает альбом с фотографиями детей, Глеб кивает, думает о своем.
– Послушай, – говорит он, – а ты не знала, за что арестовали Вольфсона?
– Нет, – качает головой Светка, – мне кто-то из девочек говорил: за порнуху. Смешно сейчас вспомнить, правда?
Глеб кивает. Да, понимает он, Света не просто ничего не знала об этой истории – те четыре года, что они учились вместе, она жила в другом мире. Там не было Галича и Оруэлла, Самиздата и политзаключенных – и вряд ли Глеб сейчас узнает, что было. Может, она и права: лучшие годы ее жизни.
– Вольфсона посадили за политику, – вздыхает Глеб. – Говорили, Чак на него стукнул.
– Да, было что-то такое, – отвечает Светка. – Я так и не поняла, чего все на него взъелись. Ну, пошла его мама к директрисе, так ведь – родной сын. Ты бы разве не пошел?
