Роман Волков - Клеймо Чернобога
Сыщики помотали головами. По времени выходило, что подъехала штурмовая группа. Наверняка в окнах или на крыше дома напротив уже расположились снайперы. Слепов все же решил спросить, не боясь стать похожим на голливудского детектива:
— А кто такой Доцент?
— Узнали уже? Доцент — это очень умный человек, настоящий славянин, ариец, нордик. Он весь этот движ с Палачами и организовал. Но, врать не буду, не видел его. Он только с Червонным общался, а мне письма передавал. Пишет отлично, аж слеза прошибает. Короче, так и быть, расскажу я вам, в самом деле, как все было. В самом деле, захотелось мне стать киношным злодеем. Только слушайте внимательно, и не перебивайте.
Я с Червонным в Чечне познакомился, в горах, на войне. У нас и еще у одного парнишки, с Сахалина, увольнительная была, и мы пошли в аул план (легкий наркотик из конопли) искать. Водка их резиновая уже надоела. И чечененок, шкет один маленький, нам сказал, вон в том доме все вам будет. Шинок там, коноплей, мол, торгуют. Ну мы зашли — а там! Человек десять чехов, с саблями, со стволами, бородатые. Негр один с пулеметом. Флаги зеленые висят. Говорят нам: оружие бросайте. Мы даже автоматы в руки взять не успели, так и висели на ремнях. Не ожидали. Аул-то мирный был. Сняли автоматы с нас. Главный их эмир говорит: ну что, кто откуда, солдатики? Просто так вам, может, головушки отпилим? Или кто выкуп за вас заплатит?
Я — с Поволжья, Шурик этот длинный — с Южно-Сахалинска, а Червонный — с Грозного. Терский казак потомственный, гребневский. С чубом, с усами. Те ржать стали, мол, давненько они казаков не видели, думали, те только в ансамбле песни и пляски остались. То говорит: а я вам сейчас и спою. И затянул свою любимую: полно вам, снежочки, на талой земле лежать! Полно вам, казаченьки, горе горевать! И пляшет, руками размахивает. Чехи улыбаются, вот, думают, какой дурачок! А Гринька хвать у одного их них саблю из ножен! И как начал махать, как мельница! И поет во весь голос, и притопывает! Наша с вами служба — чужа дальня сторона! Всех, всех в капусту изрубил! Десять человек! И поет, главное дело, крутится, и притоптывает! Вот такие вот куски только остались! — Мокшан ненамного развел в стороны руки. — С тех пор я всегда и был с ним. И он меня всему учил. Только он когда в тюрьме был, я с язычниками начал общаться, он тоже познакомил. Природа, Родина, народ! Вот и все! Ничего больше не надо! И теперь я так чист, так свободен! Жаль, только мало я сделал, да ничего! За мной идут сотни, тысячи храбрецов, и они вычистят, спасут нашу бедную истерзанную Россию, и снова она воссияет на зависть и изумление другим народам!
— А Костю Мазуркевича зачем зарезать хотели? Он же славянин типичнейший. — Тихонько спросил Слепов. — Детям зачем головы рубили? Вояки, блин. На взрослых смелости не хватило?
— Я выполнял приказ, — улыбаясь, ответил Мокшан, — за меня думали другие, и я рад этому. Про Костю не знаю — Червонный сказал — надо, значит — надо. Я просто знаю, что убивая десять хачовских детей, я спасал сто тысяч детей русских. А это того стоит, согласитесь? Ведь кто-то должен делать и такую работу. Кто-то должен и Чернобогу помогать мир вращать. Потому я и печать эту сделал, клеймо это самое «Во имя Чернобога». Задом наперед которое получилось. Чтобы все сакрально было. Вот так. А остальное знать вам совершенно необязательно.
И он с нечеловеческой скоростью выстрелил себе в рот. Выстрел расколол голову Мокшана, снегопадом посыпался хрусталь осколков. Тело, вдребезги снеся оконное стекло, вывалилось на улицу и рухнуло вниз с третьего этажа. Снизу раздался громкий шлепок, а через секунду ночь разорвал оглушительный взрыв.
Черкасов выглянул в зияющее окно. Никого не задело. Все, к счастью, стояли за укрытиями. От тела Мокшана почти ничего не осталось.
САНКТ—ПЕТЕРБУРГ. Поздний вечер
Владимир Слепов вернулся в район поздно. У него сильно тряслись руки. Черкасов и Сергеев отказались с ним немного выпить для снятия стресса. Пришлось одному зайти в свой любимый кабак «Морячок», поздороваться с барменом Шуриком, выпить 100 грамм водки и две кружки пива, съесть четыре сосиски и выкурить полпачки дешевых сигарет. Поскольку это была единственная трапеза за сегодня, Владимир несколько опьянел.
Уже собираясь домой, он столкнулся со Шнырковым, который ждал его на улице, на скамеечке.
— Леха? А ты как меня нашел… — и Владимир замолчал. То, что так просто его можно найти — в кабаке «Морячок», конечно, как-то обидно выходило.
— Да ничего. Ищите и обрящете, стучите, и вам откроют. Пошли — в одно местечко интересное тебя свожу. Не торопишься?
Торопиться Слепову было некуда. Дома ждала жена, наверняка плакала, но пожар в груди уже полыхал, и Владимир безропотно сел в машину к Шныркову.
Ресторан был не самым роскошным, но очень уютным. Столик был уже накрыт. Слепов в один присест осушил двухпинтовую глиняную кружку черного пива и сразу почувствовал в голове крылатую легкость, которую так долго не мог поймать. Закусил маленьким сиреневым осьминогом.
— Да, — сказал он, — день сегодня выдался… — И начал медленно потягивать пиво из второй кружки.
— Володь, — выпустив клубок дыма, как бы и не к месту спросил Шнырков, — а ты пить бросить не собираешься?
— Да хотел я… И с Аленкой всегда собачимся из-за этого… Да как тут бросишь пить с такой работой? С ума спятишь! Вон как Крючок! — у майора Крючкова, действительно была мания преследования, с которой он в итоге и загремел в психбольницу. Кроме того, и Владимир об этом умолчал, его разгорающаяся страсть к выпивке была причиной, по которой его жена не хотела детей.
— А что не уволишься?
— Да куда я уволюсь…
— Вот уж можно подумать, некуда? Да хоть ко мне, к примеру.
— Да не хочу я, Леха. Люблю я свою работу. Втянулся как-то. Хоть и устал… Страшно устал… Я ведь и бухаю-то отчего…
— Отчего?
— А то ты сам не знаешь! Не помнишь? В говне же возишься с утра до ночи! В крови, в грязи… так вот иногда посмотришь со стороны на все это, и страшно, Леха! Страшно становится! А выпьешь, вроде бы и ничего… А хочется ведь иногда бросить все к чертовой матери, и уехать куда-нибудь далеко-далеко…детей завести… бухать бросить нафиг…
— Ну вот уедешь и что делать будешь? Ты ж сыщик. Ты ж зачахнешь!
На это Слепов, уже немного покачивающийся, звонко хлопнул себя кулаком по предплечью левой руки.
— Хрена! Хрена я зачахну! Поедем в Крым… Мы с Аленкой туда в медовый месяц ездили… давно то как, Господи, а… Давно то как, Леха… Поселок там есть маленький, под Судаком. Там завод шампанских вин, рощи можжевеловые — для здоровья очень полезно… А красотища какая!
— Ну, а что тебе мешает, Володь? Брось все, увольняйся и езжай туда!
— Леха, мы тогда еще молодые были с Аленкой… Катамаран, помню, снимали, возьмем вина, фруктов, и уплываем на три часа. А там красотища, бухты, гроты… С катамаранов прыгали, плавали в открытом море, трахались прямо в воде, потом залезали наверх, вино пили… — у Слепова глаза налились слезами, — а сейчас уж забыл когда даже целовал ее…
— Володька, ну кто виноват, кто? Бросай нахер все, езжай туда!
— Да что я там… Ну квартиру продам, хватит там на такую же квартиру в хрущевке… Никуда я не поеду… так… мечты… пьяные….
Шнырков извинился, отошел поговорить по телефону, и вернулся с неизменившимся выражением лица.
— Да, Володя, вот иногда хорошо ведь так помечтать… Вот смотри: домик рядом с морем. Двухэтажный, дворик большой. Винограда очень много, будете вино делать: для себя и на продажу. Сарайчик, птичник, чтобы и курочка была, и яички свеженькие. Рядышком, через плетень такой невысокий, и за деревьями — второй домик, для приезжих, чтоб снимали и для друзей, гостей всяких…
Елена Слепова ждала мужа часам к одиннадцати. Но он не вернулся и к полуночи. Телефон отвечал лишь непонятное: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Заснуть не получалось. Она вылезла из кровати, накинула халат и села на табуретку в кухне перед окном. Немножко поплакала. Постепенно грусть и печаль сменила злоба. «Ну, вот сейчас он придет… Наверняка пьяный опять в хламину. Завтра же уходить надо. Уходить к маме, к подругам, к черту, куда угодно, только не губить себе жизнь». Но через полчаса на место злобы пришел страх. А может, правда на задании? В засаде? Или, не дай Бог, убили уже, вот телефон и молчит? И как только Алена взяла в руки трубку, чтобы позвонить начальнику мужа, как в замке завозился ключ. Владимир вошел, слегка покачиваясь, снял ботинки, тяжело проступал в кухню и встал перед женой. Она молчала. Слепов пытался что-то сказать, но ничего кроме причмокивания из его уст не исходило: не то он не мог подобрать нужных слов, не то боялся, что пьяное заплетание языка все испортит. Алена молчала. Наконец, Владимир прошептал:
