Роман Волков - Клеймо Чернобога
Шнырков пожал Лехе руку.
— Достойный ответ, парень. Но есть одно «но». Об этом всем знаем уже не только мы с тобой.
— А кто еще?
— Еще знает Костя, Лузита и капитан Слепов. Так что кончиться все равно для твоего отца все может очень неважно.
Леха хмыкнул.
— Ладно, про мента разговор особый. А Костя — что он знает? Про фотки не знает? Про саблю с печатью знает?
Шнырков понял, что дальше хитрить бессмысленно и решил все рассказать, удивляясь неожиданной толковости Лехи.
— Костя твой, когда в гостях у тебя был, случайно зашел в кабинет твоего отца, и фотки голов отрубленных увидел. И саблю тоже. Ты спал в это время.
— Это ерунда. Фотки ж могли быть не именно тех детей, убитых? Правильно ведь? Просто фотки отрубленных голов. И кстати, батя же Президент детективного агентства, так что он материалы собирал. Да и сабля тоже не та самая. У меня батя ж собирает оружие. Сабля и сабля. Да и не будет Костян никому рассказывать! Он свой парень! Молчал же до этого.
Шнырков кивнул.
— Лузита тоже будет молчать.
— В этом я не сомневаюсь, — согласился Шнырков, — а вот Слепов…
— Нечего тут думать. Он успел ход делу дать?
— Нет, скорее всего. Он если это сделает, то завтра утром.
Леха улыбнулся своей простодушной улыбкой.
— Ну так все просто же выходит. Значит, надо его или убить, или купить. Причем сегодня. А что проще?
— Я для того тебе все и рассказал. Ты теперь — хранитель Булевских капиталов. Я знаю, он тебе ключи от второго вашего сейфа, с деньгами оставил. Так что решай.
— А сколько надо денег?
— Много.
— Может, проще тогда все-таки его убить?
Шнырков долго скреб затылок и наконец сказал:
— Я такое решение принять не могу. Убивать я Вовку не хочу. И не буду.
Леха встал.
— Я, Петрович, тебе даю сто тысяч евро. Я решение принял. Мне жизнь бати моего дороже всех денег. Я бы все отдал, но как бы жадность фраера не сгубила. Будет больше просить — сам понимаешь. Изволь или сам его завалить, или пацанов подключи. Но завтра чтоб все решено было! А нет — я сам застрелю Слепова этого! Я за батю все сделаю, без базара лишнего! По настоящему!
Шнырков улыбнулся горькой улыбкой. У него не было сына. Жена ушла от него к небогатому тощему таджику, когда Шнырков служил в Чечне.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Вечер
— Привет, — широко, радостно и искренне, словно встретил старого друга, улыбнулся сидящему на подоконнике Черкасов, — я без оружия. Поболтаем?
— Нет желания. Червонного арестовали?
— Убили.
— Я так и почувствовал. Уводи своих бойцов. Может и поболтаем. Снайперов выставил?
— Нет еще. Скоро подъедут.
— Зря. У меня здесь много оружия. В руках, как видишь, граната. Отпущу — кобздец будет. Взрывчатки здесь полно. Весь дом поляжет.
— Да не будут они стрелять. — Черкасов обернулся к своим специалистам, уже сжимавшим в обеих руках пистолеты. — Парни, покиньте комнату. Я сам здесь разберусь. — Они вышли и прикрыли дверь. — Все, мы одни. Я майор Черкасов. Командир спецотряда быстрого реагирования при МВД области. Это — Владимир Слепов, оперуполномоченный, который и нашел тебя. А ты кто?
— Я простой русский парнишка.
— Ты — Мокшан?
— Можете называть меня и так.
— Где воевал, боец?
— Чечня. Я — старший сержант десантно-штурмовой бригады ВДВ.
— Старший сержант, я воевал не только в Чечне. Я тоже ненавижу кавказцев. Я знаю самую грязь войны. Я находил трупы своих друзей с ожерельем из ушей, с половыми органами, засунутыми в рот. Я плакал на похоронах с их матерями и младшими сестрами. Я проводил допросы с пристрастием. Я сам жег бороды, выдавливал глаза пальцами и уже мертвым вырезал гирлянды вонючих кишок. Но я никогда не убивал беззащитных детей, даже если это дети врага. Вот потому я здесь. Я хочу арестовать тебя, и несмотря на то что, получил приказ взять тебя живым, я убью тебя, если ты будешь сопротивляться. Потому что позоришь нас, позоришь нашу войну, и нас — русских воинов. И никакие гранаты тебе не помогут.
— Ты — Всеволод Ведонцев? — спросил Слепов. — Из Пензы?
— Не знаю никакого Всеволода. Меня зовут Иван Иванович Иванов. Имя, правда, по происхождению ев……., но оно все равно с Русью ассоциируется. Да и родом я из Мокшана Пензенской области. Ну и, друзья мои? Что теперь собираетесь делать?
— Арестовать тебя.
— Не выйдет. И я думаю, объяснять почему, не надо.
— Сам понимаешь, бежать у тебя тоже никак не получится.
— Бежать не получится. Можно взорвать здесь все к чертям, чтобы надолго молва говорила, как русские парни погибают.
— А что, России или русскому народу легче жить станет от этого? — Черкасов облокотился на стенку.
— Какой русский народ? Нет такого больше. Умер русский народ. Сперва на бумаге. Есть только россияне, граждане России. Граждане Россиянии. Мордва есть, осетины есть, даже ороки есть, целых триста человек, а русских — нет. Все говорят: да вы что! Какие еще такие русские? Они же все намешаны-перемешаны. Там столько намешалось наций! У татар не намешалось, у удмуртов не намешалось, а у русских намешалось, и потому их нет. А скоро наш народ и в реале погибнет. Ведь сколько сейчас русских мрет! Холокост ев……. отдыхает! Три миллиона в год русских людей! Кто нам компенсацию платить будет?
— Так зачем же ты все это делал? Зачем детей резал? Вот застрелим мы тебя сейчас, ты нас гранатой подорвешь, и что? В итоге три русских человека погибнут. Три ребенка наших осиротеют. А если бы ты нашел работу хорошую, женился, пятерых детей бы родил… Вот она, польза-то где!
— Правильно это, конечно. Но кто будет мстить? Кто будет их детей резать, как они наших режут? У Червонного, когда он в Грозном жил, всю семью чеченцы вырезали. Всех: маму, папу, жену, двух ребятишек. Он как раз в разъездах был. Он как раз после этого, и пошел воевать. Мы там и встретились. А у меня, не в Чечне! У нас, в Поволжье, таджики-гастрарбайтеры сестренку мою изнасиловали пятилетнюю, она умерла потом. И ничего им не было! Народ помял их маленько, а потом милиция отбила, и отпустили, депортировали, говорят. Я в армии как раз был. Жалко, не успел. — Он засмеялся низким грудным голосом. — Эх, как бы я их… Они бы у меня умирали долго, целый год … Кто будет мстить? Кто будет взрывать дома, как они взрывают наши? Кто будет заворачивать их трупы в свиные шкуры за то, что они распинают наших ребят?
— Нельзя победить жестокостью жестокость!
— Можно. Только так ее и можно победить. Не надо только байки рассказывать про демократию и толерантность, а то я сблюю. Уж у вас-то я полагаю, посерьезнее взгляды на жизнь, не только из телевизора.
— Ты не понимаешь! — закричал Слепов. — Не изменишь ты так ничего! В городе все кавказские группировки, тейпы, джамааты, общины, бандитские бригады все уже ножи точат! Они же наших резать начнут, всех подряд, без разбора! Ты можешь развязать гражданскую войну! Почти развязал!
— Я знаю. Пусть. Пусть кровь всю дрянь смоет. Уже началась гражданская война. И давно идет. Только безответная эта война, в одни ворота. И нас, русских на этой войне убивают. Идет геноцид. И я просто хочу, чтобы русский народ понял: идет война! Пора воевать! — И он тихонько спел: — Слышишь, крестьянин, война начинается, бросай свою соху, в поход собирайся. Я — вестник этой войны. Как Гаврила Прынцып из Сараево. Тоже простой парнишка был. Просто пока война тайная. А будет явной.
— Нет никакой войны, парень, — четко сказал Черкасов. — Нет, и не будет. Никогда не будет. И мы здесь для того, чтобы ее не допустить.
— Вы наивны. Рекомендую не смотреть в телевизор. Посмотрите в окно. Поезжайте по России, поглядите на мертвые деревни. Поплачьте, так же как и я плакал. Все вам станет ясно.
— Ты добьешься того, что от народа вообще ничего не останется. Мы пытаемся хоть как-то удержать, сохранить мир, а ты рушишь его сам, ради народа, который будет гибнуть!
— Ладно. Вы еще, извините уж, не доросли до этого спора. Дорастете. Еще лет пять, поймете. Лекции я вам читать не буду. Я даже может, и пошел бы с вами в тюрьму: я в любой момент могу или язык себе откусить или череп разбить о стену. Просто знаю, представят меня журналисты тупоголовым неандертальцем, и сами же мои русские братья будут плевать в меня. Я знаю, что дело мое не умрет, пусть нет меня и Червонного, но остались люди, которые сделают все так, как нужно.
— Ты хочешь устроить сейчас бойню?
— Посмотрим. Вы бы конечно хотели, чтобы я ответил на ваши вопросы, как в голливудских шедеврах, а потом сдался, и вы бы меня как Емельку Пугачева, на цепях волочили? А может, все-таки устроим бойню? Умрем все вместе, и вы даже не увидите моего лица? А может, я ваш брат, который двадцать лет назад потерялся? У вас нет братьев?
Сыщики помотали головами. По времени выходило, что подъехала штурмовая группа. Наверняка в окнах или на крыше дома напротив уже расположились снайперы. Слепов все же решил спросить, не боясь стать похожим на голливудского детектива:
