Илья Константиновский - Первый арест
непривычным, на мой взгляд, странным и неправдоподобным: аккуратно подстриженные деревья, совсем не похожие на те, к которым я привык с детства, прозрачный пруд без ряски, в котором плавали игрушечные красные рыбки и белые нарядные плоскодонки с легкими веслами, не имеющие ничего общего с тяжелыми «бабайками» и глубокими рыбачьими лодками, пропахшими смолой и рыбой, в которых я провел столько блаженно-счастливых часов. Все же мне приятно было сидеть среди густой зелени, в зоне тишины, куда почти не доходил городской шум, сидеть, мечтать и прислушиваться к автомобильным гудкам, звучавшим здесь приглушенно… В эти часы я обдумывал все то, что видел на улицах Бухареста; думал иногда и о себе, о своем будущем. Вера в грядущее изменение жизни горела в моей груди. Все уродство, все отвратительные черты несправедливости, роскоши, чванства, наглости, бессердечия, увиденные мною в Бухаресте, укрепляли уверенность, что жизнь обязательно должна измениться. Я представлял себе довольно туманно, как это произойдет, но я не сомневался, что это будет, и верил в то, что я стану свидетелем и участником переворота.
Вспоминая теперь о своих разнородных мыслях, чувствах, представлениях и о том главном, что волновало меня тогда, я думаю, насколько диким и нелепым могло бы все это показаться любому из тех, кто видел меня на скамейке парка, если бы он угадал мои мысли. В те годы лишь очень немногие в Бухаресте верили в приближение новых времен. В окружающей душной жизни отсутствовали явные признаки приближавшейся грозы. Странными и смешными показались бы любому бухарестскому обывателю мысли провинциального гимназиста, который, сидя в парке в двух шагах от королевского дворца, зданий министерств, трестов и банков, думал о том, как будет сломлен этот привычный, незыблемый уклад. Время показало, что прав был гимназист, а ошибались хозяева бухарестской жизни, считавшие себя опытными и мудрыми людьми. Этот факт служил мне источником утешения каждый раз, когда я сталкивался с унизительной покорностью и сомнительной житейской мудростью обывателей, полагающих, что мир неподвижен и зло, кажущееся незыблемым сегодня, останется таким же завтра и всегда…
Королевская карусель «Закрытый вопрос» – об отречении Кароля от престола, раскрывшийся было в связи с неожиданным прилетом принца в Бухарест, – снова закрылся. Все разрешилось в тесном семейном кругу: Кароль стал королем. Уступая престол отцу, семилетний Михай в виде компенсации получил специально для него придуманный титул «Великий Воевода» и коробку любимых конфет. Новый титул выдумал маститый историк профессор Иорга, а конфеты преподнес отрекшемуся королю благодарный отец. Все сорные ящики Бухареста заполнились за один день мятыми листами экстренных выпусков газет, сообщивших подробности этого трогательного семейного события в роду Гогенцоллернов. А еще через два дня, в воскресенье, десятки тысяч людей заняли с утра наблюдательные посты на Каля Викторией, от королевского дворца до набережной Дымбовицы, потом вдоль набережной до основания «Горы Митрополии»: по этой трассе должен был проехать королевский кортеж, предстояла последняя церемония: присяга нового короля парламенту.
Я помню то июньское утро, о котором лирически настроенные репортеры писали на другой день, что оно «сверкало всеми красками, словно природа принимала участие в национальном торжестве». Утро было жаркое, и лица ожидающих на тротуарах действительно поблескивали от пота и натуги. Шустрые мальчуганы, разносившие засиженный мухами рахат-лукум и воду в деревянных подойниках, быстро распродали свой товар. Полицейские, стоявшие шпалерами на тротуарах, непринужденно вытирали пот своими белыми перчатками. Дамам этот простой прием был недоступен: на их густо напудренных лицах пот проложил темные извилистые ручейки – стирать его было опасно во избежание худшего.
Публика томилась ожиданием и веселилась как умела. Я стоял на высоких каменных ступеньках Дворца юстиции, на них разместились сотни людей. Это была особая публика, не бедная, преимущественно жители ближайших «блоков», чванные, наряженные, самодовольные. Ниже меня на ступеньку, в шумной мужской компании кто-то рассказывал анекдоты – голос рассказчика взвизгивал, слушатели восторженно ржали. За моей спиной, на ступеньку выше, какая-то девица расписывала своей подруге внешность нового короля, которого она якобы много раз видела в Синае… «Он такой красавец! Какие глаза, какие усы!
Рудольф Валентино и Рамон Новаро по сравнению с ним просто парикмахеры! А рост какой – с ума сойдешь! Не веришь? Вот сейчас сама увидишь! Смотри ты! Кажется, уже едут!..»
В свободном проходе между шпалерами полицейских, солдат и публики, не нашедшей себе места на ступеньках Дворца юстиции, показалась вереница автомобилей.
Публика замерла. Все знали, что это еще не королевский кортеж, а члены правительства, депутаты и придворные, едущие в парламент. Но это уже был пролог к спектаклю. Машины, в большинстве своем открытые, с откинутым верхом, ехали медленно, и то, что я увидел, показалось мне сценой из карнавала.
Я видел вспотевшие, багровые лица людей, задыхающихся от жары, в высоких целлулоидных воротничках, накрахмаленных манишках, черных фраках и огромных цилиндрах. Кое-кто держал цилиндр в руках и пользовался им как веером, но большинство соблюдало приличествующую моменту серьезность, и черные башенки торжественно покачивались на лысых головах. У многих были повязаны через плечо трехцветные ленты, грудь вся в орденах. Вместе со штатскими в машинах ехали генералы в ярких мундирах с настоящими павлиньими перьями, прикрепленными к высоким фуражкам. На военных было навешано столько орденов, медалей, металлических поясов с висящими на портупеях золотыми кортиками и саблями, что они казались закованными в трясущиеся и позвякивающие на ходу доспехи.
В толпе узнавали проезжавших мимо деятелей, и каждый автомобиль встречали по-разному – то восхищенными восклицаниями, то скептическими возгласами, то откровенными смешками.
Вот пронесся толстяк с барабанным животом, похожий на клоуна и даже раскланивающийся, как опытный клоун, описывая большие круги своим черным цилиндром на белой шелковой подкладке. «Транку!.. Транку-Яшь!» – радостно и иронически загудели в толпе. Потом пролетел старик с бульдожьим лицом и большими закрученными усами, и толпа настороженно притихла: «Вайда Воевод! Министр внутренних дел!» Вслед за министром проехал человек в странном наряде: узкие, крестьянские брюки домотканого полотна, такая же рубаха навыпуск, похожая на короткую юбочку, стянутую в талии цветным вышитым поясом, но, кроме того, он носил еще добротный городской пиджак. «Михалаке!» – загудели зрители не то с иронией, не то с уважением к вождю царанистской партии, стремившемуся не только в политике, но и в своей одежде «помирить козу с капустой». После Михалаке пролетел важный и очень высокий старик с безумными глазами и большой бородой, похожей на метелку. «Профессор Иорга!» – гудели в толпе. За Иоргой ехал другой старик, с маленькой бороденкой, неряшливо одетый и очень печальный. «Братиану! Смотрите, какой он бледный! Нет, красный!» – шумели всезнающие комментаторы, намекая на то, что новый король – враг Братиану.
Следом за министрами, депутатами и генералами начали проезжать автомобили с их женами, адъютантами и фрейлинами двора. На дамах было накручено что-то белое, ажурное, на высоких бюстах горели бриллиантовые брошки, на маленьких птичьих головках – огромные шляпы с перьями. Девица, стоявшая за моей спиной, дрожала от восхищения. «Смотри ты! – придворная фрейлина Поопеско-Поопеско! Принцесса Гика!
Вон та, слева – куда ты смотришь?.. Принцесса Кантакузино! Ой! Смотри скорей на ее руки! Знаменитый бриллиант в двадцать два карата! Это он!»
Вереница автомобилей скрылась, и наступила длительная пауза. Потом со стороны Каля Викторией послышался цокот копыт. Толпа замерла. Промчался эскадрон всадников в золотых киверах, и тотчас вслед за ним показалась блестящая лакированная пролетка, в которой стоял спиной к кучеру огромный толстый человек во фраке и цилиндре. Он стоял неподвижный, как манекен, а глаза его были устремлены на тротуар с таким свирепым и напряженным вниманием, точно он ждал, что улица может каждую секунду взлететь в воздух.
«Префект полиции! – шептали в толпе. – Он должен ехать первым. Сейчас будет карета! Вот она!» За пролеткой действительно медленно двигалось черное блестящее ландо с золочеными королевскими гербами на дверцах. Кроме кучера в
красном цилиндре на высоких запятках стояли два лакея в таких же цилиндрах и шитых золотом мундирах. В ландо сидели двое: мальчик с тупым, скучающим лицом и мужчина лет тридцати с выпяченными толстыми губами, светлыми колючими глазками и рыжими усиками. Лицо и поза этого человека выражали торжество. Он бросал жадно-внимательные взгляды по сторонам, точно всего ему было мало: и толпы народа, и расставленных на тротуарах полицейских, и гарцующих впереди и сзади всадников, и кучера в красном цилиндре. Жажда власти, почестей, славы, очевидно, составляла главную черту этого человека с фатоватыми усиками киноактера и золотым кивером опереточного полководца.
