Алекс Тарн - Дор
Рахель умерла той же ночью в палате тель-авивской больницы Адасса.
Ни жертвой огневой,ни гимном вдохновеннымне послужу тебе,Страна моя, увы,Ну, разве что — травойна берегах Ярдена…Ну, разве что — тропойсреди травы.Мой бедный вклад убог —я это знаю, мама…Мой бедный вклад убог —дочерний грех и стих…Я — праздничный рожоксреди дневного гама.Я — тихий плач ночнойв глазах твоих.
9
Когда он вернулся с коробкой и рюкзаком, Рахель уже спала, закрывшись в своей комнате; так следовало из особой тишины, стоявшей в квартире, тишины сна — не пустоты, не шуточной или злоумышленной засады, а именно сна, и в этом было разочарование и облегчение одновременно.
Разочарование — потому что хотелось увидеть ее еще раз, неважно какой — смеющейся, серьезной или сонной, пусть даже зевающей, ведь он еще ни разу не видел, как она зевает, а это наверняка захватывающе интересно.
Облегчение — потому что на самом деле для первого раза хватит, охолони чуток, переведи дух, пересчитай свои сегодняшние драгоценности, подыши на каждый камешек, отложи подальше, чтоб не потерялось… Как это там: подальше положишь — поближе возьмешь, не бери много — бери наверняка, и прочие заповеди Али-Бабы, нищего жителя убогой кромешности, набредшего ни с того ни с сего на пещеру с сокровищами, голова кругом, ноги колесом, душа птеродактилем… не наделать бы глупостей, не упустить бы, не спугнуть…
На кухонном столе записка, три слова: “Ешь что найдешь”, и в этой повелительной краткости содержалась целая россыпь алмазов чистейшей воды — ведь так, без предисловий, обращений и подписей, командуют только своими, следовательно, он уже свой и не просто свой, но еще и в некотором роде доверенное лицо, поскольку безоглядное “что найдешь” предполагает неслабую степень доверия или, скажем, надежды на то, что человек не сгрызет стакан, не сжует полотенце, не откусит угол от раковины, а, со второй попытки открыв дверцу холодильника, — вот присосалась-то!.. — окинет восторженным взглядом початый пакет молока, два фруктовых йогурта, сросшихся на манер сиамских близнецов, сыр, хлеб, полдюжины яиц и скажет: “Нашел!”
На большее Илья не отважился, да и есть не хотелось. Он перешел в свою комнату, распаковал рюкзак, раскатал спальник. Сон если и был, то остался в прошлом, еще до наступления новой эпохи. Почему ему так повезло? Непривычно как-то: всю жизнь Илюша удивлялся тому, что люди выигрывают в лотерею, а то и просто находят деньги на тротуаре — с ним подобного не случалось никогда. Он не завидовал: судьба подкидывает подарки слабым, чтоб выжили; сильные справляются сами. И вот — такая лотерейная удача! Значит ли это, что он ослабел?
— Глупости… какая удача? Ты всего-навсего быстро нашел комнату — бывает, ничего особенного. Навоображал-то себе, навоображал… Ну сознайся — ты ведь придумал всю эту необыкновенность, она существует только в твоей голове…
— В голове? Чушь! Она живая, настоящая, там — в другой комнате.
Собственно, чудо в том и заключалось, что он вдруг оказался к ней ближе, чем любой другой смертный. Раз, два, три… их разделяли — или соединяли? — всего лишь три тонких перегородки, пять метров пространства — головокружительная близость! Илья встал и, подняв жалюзи, впустил в комнату город. Ерушалаим вошел без приглашения, как и подобает хозяину, осмотрелся, пошарил по стене отсветом фар припозднившегося автомобиля.
— Привет, — сказал Илья. — Ешь что найдешь. Например, меня. Только ее не трогай, ладно? Она нездешняя.
Ерушалаим молчал, поигрывая желваками теней. Чтобы найти, ему не требовалось искать. Илюша понял это не сразу, но, поняв, вдруг ощутил ужасную, до слез, горечь — такую острую и отчаянную, что глаза закрылись сами собой, чтоб не вытечь.
Он проснулся около полудня, сразу почувствовал, что ее нет, и посетовал на свою неожиданную глухую сонливость. Наверное, работает в Ботаническом. Илья заглянул за диван в гостиной — нет, соломенная шляпа торчала на том же месте, а значит, и Рахель не в саду. На лекциях? Честно говоря, ему самому сегодня позарез нужно было в универ, в библиотеку, к загодя заказанным подшивкам газеты “Давар” со стихами Рахели — восемь строчек, сияющих в безнадежной серятине мелкого, облыжного, быдловатого текста, нелепой рекламы, неразборчивых фотографий. Двадцать грошей за строку.
Но уходить не хотелось: что если Рахель вернется и снова уйдет еще до его возвращения? Он не знал ее расписания, ее планов, и спросить было решительно некого. Илья открыл ноутбук, в течение часа тупо взирал на игриво подмигивающий курсор, да так и закрыл, не добавив ни слова к давно уже выношенной и продуманной главе. Послонявшись по квартире, он включил телевизор, и тот сразу же отчаянно возопил: “Спасите! Спасите!”. Судя по звуку, передавали детский мульфильм; Ктото гнался за Кемто, а может, наоборот, — Кемто за Ктото — этого Илья так никогда и не узнал, потому что вместо изображения на экране бушевала снежная метель.
Облегченно вздохнув, Илья взял отвертку и приступил к спасению… хотя кто тут кого спасал — неизвестно: он ли телевизор — от снега или телевизор — его — от изнуряющего ожидания… Впрочем, у успешного ремонта был еще один, несомненно положительный эффект: Илья мог с первого же дня доказать Рахели практическую пользу от своего соседства. Сняв крышку и по уши перепачкавшись в многолетней пыли, он почистил подозрительные контакты, переткнул все доступные разъемы, перебрал блоки, проверил трубку и только что не сплясал… но проклятый ящик упорно отказывался спасаться. Снег шел по-прежнему густо. Да и крики “Спасите!” прекратились, словно телевизор напрочь разочаровался в илюшиных способностях. Теперь вместо мультфильмов подлец предлагал передачу “Умелые руки”.
Признав свое поражение, Илья оставил в покое телевизор и осмотрелся в поисках чего-нибудь другого, пусть даже попроще: уязвленное самолюбие жаждало немедленного успеха. После беглого осмотра выявились два кандидата в починку: болтающаяся дверца шкафа и подтекающий кухонный кран. Когда Илья твердой рукой взялся за дверцу, шкаф предупреждающе скрипнул: как и все старики, он обладал слишком большим жизненным опытом, чтобы доверять врачам.
— Не дрейфь, дедуля, — подбодрил его Илья. — Я шурупы подтяну, только и всего. Будешь, как новенький, до ста двадцати… ах, черт! Дедуля, дедуля!..
Дверная доска предсмертно пискнула и развалилась. Вдруг разом обессилев, Илья сел на пол и осторожно, чтоб, не дай Бог, не повредить и это, привалился спиной к дивану. Изувеченный шкаф злобно взирал на него сверху, как инвалид с паперти. Да что за непруха такая! Как его теперь починишь, старую рухлядь? И ведь, как назло, ничего под рукой — ни инструментов, ни материалов… Спустившись вниз, Илья битый час слонялся по окрестным помойкам, пока не раздобыл проволоку и несколько деревянных обломков, при помощи которых с грехом пополам укрепил злосчастную дверцу. Снаружи она теперь выглядела почти как прежде, и это убедило Илюшу в том, что пришел конец ужасающему невезению, которое сопутствовало ему с самого утра.
Прежде всего желанный перелом должен был проявиться в замене прохудившейся водопроводной прокладки. Уж что-что, но эту операцию Илья проделывал бессчетное количество раз, начиная лет с шести, и ни разу — ни разу! — не терпел неудачи. Тем не менее, учитывая предшествующие события, к текущему крану он приступил с максимальным почтением. Словно желая приободрить его, судьба послала Илье вполне рабочий разводной ключ, счастливо обнаружившийся прямо под раковиной. С этаким рычагом можно было перевернуть мир, не то что сменить резинку!
Ржавая резьба поддавалась со скрипом. Илья покрепче перехватил ключ и нажал. Тут же где-то над головой послышался противный треск, посыпалась штукатурка, и стена раздалась, обнажив ржавый стояк со зловещим изломом, из которого текла, струилась, била вода, быстро переходя от тонкой струйки к мощному петродворецкому фонтану. Сбросив с себя первое оцепенение, Илья бросился вниз перекрывать входной вентиль. Конечно же, поиски нужного крана заняли чересчур много времени, и к моменту его возвращения кухня радовала глаз привольной водной гладью. Илья схватил миску и принялся лихорадочно вычерпывать.
Он уже заканчивал, когда на лестнице послышались шаги. “Соседи снизу… — в отчаянии подумал Илья. — Не иначе — и их залило. Сейчас скандал будет. Все один к одному…” Он поднял голову — в дверном проеме стояла изумленная Рахель. В ее взгляде, как в зеркале, отражалась не только картина потопа и разрушения, но и он сам — мокрый, взъерошенный, отмеченный каждым этапом сегодняшнего большого трудового пути: пылью из телевизора, мебельной трухой шкафа, грязью помоек.
