Бернар Клавель - Плоды зимы
— Это Франсуаза… Что ж, можешь ее поцеловать.
Старик поцеловал девушку.
— Ты весь вспотел, — заметил Жюльен. — И вид у тебя совсем замученный.
— Я отвык ходить.
Отец сел.
— Я собрала им поесть, — сказала мать. — Они выехали в пять утра и по дороге трижды пересаживались с одного грузовика на другой.
Отец смотрел на стол, там лежал хлеб, стояла тарелка с маленьким кусочком масла, варенье и корзинка с фруктами.
— Жюльен привез американское сало, — продолжала мать, — хочешь попробовать?
— Сделай ему яичницу, как нам, — посоветовал Жюльен.
Отец колебался. Он переводил взгляд с Франсуазы на сына, потом на стол.
— Это не сало, — пояснил Жюльен. — Это бекон.
Вмешалась Франсуаза:
— Все равно сало, только что название другое.
— Так или иначе, — проговорил отец, — думаю, закусить мне не вредно. Да ведь уже одиннадцать. Ну поем чуть раньше, и все тут.
— Тебе одно яйцо или два? — спросила мать.
— А их много осталось?
— Четыре штуки, но Жюльен обещает раздобыть завтра еще.
Мать уже положила на сковородку два ломтика сала. Кухня наполнилась аппетитным запахом. Казалось, один этот запах мог насытить, у отца потекли слюнки.
— Если можно, сделай два, — начал отец, — для такого случая куда ни шло… — Он умолк, оглядел стол и спросил: — А ты? Ты почему не ешь?
— Мне не хочется, — ответила мать. — Я съем немного варенья и грушу.
Она разбила яйца. Сало на сковородке зашипело. Отец следил за каждым ее движением. Медленно, смакуя, он вдыхал аромат еды, царивший в кухне, где уже много месяцев не было никаких запахов, кроме запаха овощного супа. Яйца и масло стали такой редкостью, что мать обычно лишь приправляла ими картофельное пюре.
Отец ел неторопливо, наслаждаясь каждым куском. С минуту он был всецело поглощен едой. Яичница, уютная кухня. Молчаливая девушка чистит большую грушу из их сада. Жюльен лакомится вареньем. А мать смотрит на них. Покой. Мир. Яйца и сало такие вкусные, и если бы к ним еще ломоть настоящего белого пышного хлеба…
Жюльен рассказывал, как они добирались сюда. Отец слушал, но перед его глазами невольно вставали картины, которые он видел в городе этим утром. Возвращаясь домой, он как раз думал обо всем рассказать жене. Но теперь не решался. И мешало ему не присутствие Жюльена, а присутствие этой молчаливой девушки, о которой он ничего не знал. Когда их взгляды встречались, она застенчиво улыбалась. Отец старался ответить на ее улыбку, но ему было не по себе.
Мать подробно обо всем расспрашивала: как Франсуаза сумела добраться к себе в Сен-Клод, а потом возвратиться в Лион? Зачем она предприняла эту поездку? Как освобождали Лион?
И почти на все отвечал один Жюльен. Он весело смеялся. А под конец сказал, что Франсуаза участвовала в Сопротивлении.
— Она выполняла важные поручения, — сказал он. — Была связной между одной из подпольных организаций Лиона и партизанами, действовавшими в горных районах. Это было довольно опасно. Если бы немцы схватили Франсуазу и обнаружили то, что она перевозила, ее бы расстреляли на месте. Но она, конечно, не могла вам об этом сказать, когда в первый раз сюда приезжала.
Мать смотрела на девушку с нескрываемым восхищением. И все же полушутя, полусердито спросила:
— Вы боялись, что я не сумею держать язык за зубами?
— Нет, — сказал Жюльен, — но таково непреложное правило. Даже я толком не знал, чем именно она занималась.
Мать недоверчиво посмотрела на него:
— А ты разве не участвовал в Сопротивлении?
— Нет.
— Он не входил ни в какую подпольную организацию, — вмешалась Франсуаза. — Но работал на нас. И рисковал не меньше тех, кто сражался, а может быть…
Жюльен прервал ее:
— Ладно, помолчи. К чему об этом говорить?
Воцарилась тишина. Отец осушил свой стакан. Жюльен протянул ему сигарету и сказал:
— Возьми, это не американские..
— А ты, кстати, не хочешь американских сигарет? — спросила мать. — Отец их принес, а курить не может.
— Нет, оставьте себе. Дашь мне несколько пачек, я попробую выменять их на яйца и масло для тебя.
Снова наступило молчание. Молчание, в котором, как казалось отцу, таилась какая-то невысказанная угроза.
— А как получилось, что вы стали участвовать в Сопротивлении? — поинтересовалась мать.
Франсуаза подняла на них глаза. Взглянула сначала на мать, потом на отца и спокойно, но твердо сказала:
— Мой старший брат — член коммунистической партии. Так что и мне не пришлось особенно долго раздумывать, прежде чем туда вступить.
43
В первом часу дня отец поднялся в спальню отдохнуть. Он сослался на то, что прогулка по городу утомила его. И это было правдой. После утреннего похода он едва держался на ногах, но не потому, что проделал большой путь. Главную роль тут сыграла новость, которую он неожиданно узнал за столом и которая оглушила его, как удар кулака.
Черт побери эту треклятую жизнь! Стоило столько гнуть спину, бороться, мучиться, чтобы дожить до такого!.. Его сын, этот мальчишка, связался с коммунистами!
Отец лежал на кровати. Его дважды душил такой приступ кашля, какого он уже несколько недель не испытывал, и теперь он чувствовал себя совсем разбитым.
Коммунист! Это слово чугунным ядром придавило ему грудь, сжало все внутренности, вот-вот расплющит его.
Поль десятки раз объяснял ему, что такое коммунизм. Так что он все себе ясно представляет. Как только немцы будут разбиты, все коммунисты возвратятся восвояси. С оружием. Они станут хозяевами положения. Войдут к нему в дом. И скажут:
«Папаша Дюбуа, у тебя ничего больше нет. Вот тебе бумажка, ступай с ней в богадельню. Твой дом теперь принадлежит нам. И твои ценные бумаги тоже наши, и твой сад, и весь инвентарь. Все. А ты будешь жить в богадельне, и тебе больше ничего не нужно».
Они придут. И среди них будут Жюльен и эта девушка. Эта девочка, такая тихоня на вид. Тихоня, а сама участвует в войне. И спит с его сыном еще до свадьбы, она прибрала его к рукам и теперь толкает к коммунизму. Впрочем, надо признать, что у этого парня была и раньше к нему тяга.
Стало быть, политика и война непременно все губят? Думаешь, что уже избавился от невзгод, как бы не так. Беда входит в дом. Она там, внизу. Вот-вот все отнимет.
Отец вспомнил старуху соседку. Пожар оставил ей хоть чайник; поди знай, оставят ли ему Жюльен и его дружки хоть что-нибудь.
Нет. Это просто невозможно! Почему его вечно преследуют неудачи? Что он такого сделал? Ничего… Всю жизнь работал. И только. Может, он слишком много работал и слишком мало думал о самом себе? Если бы он прожигал жизнь, как другие, он, возможно, уже давно помер бы, зато хоть пожил бы в свое удовольствие и не увидел бы этой злосчастной войны.
И все-таки больше всего радости приносила ему работа. Как же так…
Отец все пытался найти ответ. Он повернулся на правый бок, потом на левый, опять лег на спину и поправил подушки. Ставни он прикрыл не плотно. И ему видна была узкая полоска ясного неба. Из сада, убаюканного солнцем, в комнату проникал горячий воздух. Все словно застыло. Мать, должно быть, одна — ведь Франсуаза и Жюльен говорили, что пойдут повидаться с друзьями. Верно, с коммунистами.
Итак, одна война кончилась, готовится другая. Она уже тут. В его доме. Втерлась в семью, натравит их друг на друга. Но если им суждено расстаться со всем своим добром, неужели мать и теперь станет поддерживать этого мальчишку и все его сумасбродные идеи? Эти идеи засели у него в голове, еще когда он вернулся после обучения у кондитера, мать тогда говорила: «Если бы хозяин его не эксплуатировал, не обращался с ним, как с рабом, Жюльен бы таким не стал».
Но ведь теперь у него нет хозяина, никто его не эксплуатирует. Зато появилась эта девушка, она его и подбивает на всякое. А это, пожалуй, еще хуже.
Что Жюльен собирается делать? Кто их будет кормить? Его мазня, что ли, или политика?
Отец без конца ломал голову над всем этим, не находя выхода, и боль, которая теснила ему грудь и мешала дышать, постепенно превращалась в гнев. Больше всего его возмущала несправедливость, жертвой которой он себя ощущал. Ведь он никогда не занимался политикой. Всегда стоял в стороне от всяких распрей и партий. И вот сейчас оказался между двух своих сыновей, которые и раньше-то не любили друг друга, а теперь и вовсе станут врагами.
А затевается это где-то там, за стенами его дома. Точно приходит в движение огромное колесо… Оно вертится, вертится, и вот тебя уже втянуло, потащило за собой, и, что бы ты ни пытался сделать, ты уже не в силах ничего спасти.
А что у него есть, у папаши Дюбуа? Разве что вот эти две руки, которые еще могут прокормить их обоих, мать и его самого… Да огород, что ждет его под палящим солнцем. В последние дни он мало работал. Все в саду заросло травой. И не только дорожки, трава подбирается к грядкам, давно пора их прополоть. Солнце сожгло салат, который он только недавно рассадил. Надо встать, накачать воды, чтобы она немного согрелась перед поливкой. Надо… Надо встряхнуться. Раньше-то ему хватало и силы и воли. Но нынче вечером, быть может, потому что для него возвращение Жюльена было знаком, что война наконец кончилась, во всяком случае так он надеялся, как раз нынче вечером отец впервые в жизни не находил в себе ни силы, ни мужества, ни даже просто желания вновь взяться за привычный труд. И это было все равно, как если бы у него не было желания жить.
