Карен Бликсен - Семь фантастических историй
Ага! Йонатан, — сказала фрекен Малин, — готовы ли вы на коленях благодарить барона Герсдорфа за предпринятые ради вас труды?
— Да, — сказал молодой человек.
— А ты, Калипсо, — спросила она девушку, — хочешь ли ты, чтобы он вот так и глядел на тебя во веки веков?
— Да, — сказала девушка.
Фрекен Малин посмотрела на них с торжеством.
— А теперь, ваше преосвященство, — сказала она кардиналу, — согласны ли вы оввенчать этих двоих, которые так в этом нуждаются?
Глаза кардинала испытующе вглядывались в лица двоих, пламеневшие, будто вблизи большого костра.
— Да, — сказал он. — Поднимите меня.
Будущий жених помог ему встать на ноги.
Вас обвенчает кардинал, — сказала фрекен Малин, — и Нат-ог-Даг на вашей свадьбе — подружка невесты, а такого больше уж никому не дождаться. Ваш брак будет покрепче скучных союзов, какие то и дело заключаются вокруг. ибо вы будете смотреть на нее, слушать ее, понимать со всей той силой, которую намеревались вложить в свой прыжок с Лангевро. Одного поцелуя довольно, чтобы зачать двойню, а к рассвету вы сможете справлять золотую свадьбу.
Ваше преосвященство, — сказала она кардиналу, — обстоятельства несколько необычны — ведь едва ли стоит нам заботиться о продолжении рода, раз лодка все равно больше народу не выдержит, да и опасность нарушения супружеской верности тут, мне кажется, невелика, что же до совета не разлучаться — едва ли мы могли бы его преступить, если в даже и захотели, — а потому, я думаю, вам придется сочинить новый чин венчания.
— Да, видимо, так, — сказал кардинал.
Чтоб расчистить место посредине, фрекен Малин подняла в своей костлявой руке фонарь, а Калипсо отодвинула в сторону хлеб и кувшин. Пес встал при этих перемещениях, беспокойно всех обошел и в конце концов решил обосноваться у ног молодой невесты.
— Встаньте на колени, дети мои, — сказал старик священник.
Он поднялся. Он казался очень высоким в сумраке сеновалa. И тут они услышали вздохи и пение волн, ибо усилился ветер.
— Нынче ночью, — очень медленно проговорил кардинал, — я не могу призвать величавый храм и благочестивое собрание во свидетели совершаемого таинства. У меня нет времени вас наставить и приготовить к обязанностям супружества. А стало быть, вы должны принять на веру все, что я вам сейчас сообщу. — Он помолчал немного и продолжал: — В обоих вас, я заметил, пошатнулась вера в справедливость и разумность жизни. Имейте же веру в меня. И я помогу вам. Есть у вас кольцо?
Кольца у них не оказалось, и это сконфузило и опечалило их, но фрекен Малин сняла с пальца перстень с великолепным бриллиантом и передала кардиналу.
— Йонатан, — сказал он. — Надень это кольцо на палец своей невесте.
Йонатан так и сделал, и кардинал положил обе руки на головы врачующимся.
Йонатан, — снова сказал кардинал, — Веришь ли ты, что женат?
— Да, — сказал Йонатан.
— А ты, Калипсо? — спросил кардинал у девушки.
— Да, — шепнула она.
— И что отныне, — сказал кардинал, — вы должны любить и почитать друг друга, покуда смерть вас не разлучит, и будете друг другу принадлежать даже и в смерти, и в жизни вечной?
— Да, — отвечали они.
— Стало быть, вы настоящие муж и жена, — сказал кардинал.
Фрекен Малин стояла подле, держа светильник, как истинная Сивилла.
Часы отдыха на сеновале не подкрепили кардинала, силы, кажется, изменяли ему. Движения его были более неверны, чем тогда, когда он вышел из лодки. Он как-то странно раскачивался в такт пению волн.
— Что до супружества и любви, — сказал он, — полагаю, оба вы мало о них знаете?
Молодой человек покачал головой.
Я не могу, — снова сказал кардинал, — призвать Святое писание и отцов Церкви во свидетели. Я не могу даже, до того я устал, вспомнить примеры, какие послужили бы вам для просвещения и назидания. И опять вам придется без доказательств положиться на старика, который всю свою долгую и вренную жизнь положил на изучение божественных предметов. И, поверьте мне на слово, брак илюбовь — предметы вожественные. Веруешь ли ты в их божественность, Йонатан?
— Да, — сказал Йонатан.
— А ты, Калипсо? — спросил он невесту.
— Да, — сказала она.
— Вот и все, — сказал кардинал.
Кажется, он не собирался ничего более добавить, и молодые супруги вскоре поднялись, но они слишком были взволнованы, чтобы сдвинуться с места. Они стояли и смотрели друг на друга впервые после того, как их позвали венчаться, и единственный взгляд этот овоих избавил от неловкости и неуверенности. И они вернулись туда, где сидели прежде.
— Что касается до нас с вами, ваша милость, — адресовался кардинал через их головы к фрекен Малин, очевидно позабыв, что уже он не на амвоне, и продолжая говорить с той же торжественностью, что и во время венчания, — то, поскольку мы здесь с вами лишь зрители, но о любви и браке знаем все же побольше, нам стоит поразмыслить о том, как предметы эти, ни с чем иным несравнимо, свидетельствуют о безумной отваге, увлекшей Творца, когда он создавал мир. Кто из нас не баловался мыслью о том, какой мир создал вы он сам? Папа, помнится, шутки ради, предложил эту идею на мое рассмотрение, когда я был молод. Я тогда решил, что, обладай я всемогуществом и будь моя воля, я создал бы очень недурной мир. Уж я прикидывал, какими бы сделал деревья и реки, какие новые тона придал бы музыке, невинности и дружбе, но — честью клянусь — я ни за что не дерзнул бы устроить любовь и брак так именно, как они созданы, и мой мир очень бы от этого потерял. Что за урок для художника! Не войся абсурдного! Не чурайся фантастического! Когда ты в сомнении, выбери самый опасный, самый неслыханный путь! De I'audace! De l'audace![72] Ax, ваша милость, тут есть чему поучиться.
И он погрузился в глубокую задумчивость.
Все расположились на сеновале почти как прежде, только молодые супруги сидели теперь рядышком и держались м руки. Фонарь стоял на полу подле них. Фрекен Малин и кардинал, устав от трудов, с полчаса молчали и потягивали вино из кувшина.
Фрекен Малин держалась очень прямо, но выглядела так, словно сутки уже пролежала в земле. Она была глубоко взволнована, будто и впрямь выдала замуж дочку. Время от времени всю ее с головы до ног сотрясала дрожь. Когда она снова заговорила, голос у нее был слабый, но она улыбалась. Быть может, пока молчала, она размышляла о супружестве и о райских садах.
— Верите ли вы, ваше преосвященство, — спросила она, — в грехопадение?
Кардинал подумал немного над ее вопросом. Потом наклонился вперед, уперевшись локтями в колени и чуть не смахнув при этом бинты со лба.
— Это тайна, и я над ней бился немало, — сказал он слегка изменившимся, более низким голосом, но и более сильным, будто своим жестом он смахнул с себя и десятьпрожитых лет. — Приятно, что нынче мне выпадает возможность поговорить на эту тему. Я убежден, — объявил он, — что грехопадение имело место. Но я считаю, что пал не человек. Я полагаю, то было падение в божественных сферах. Мы теперь служим более низкой небесной династии.
Фрекен Малин, готовившаяся к остроумным рассуждениям о божественном, так возмутилась при этих словах, что на минуту заткнула пальцами уши.
— Господи Боже! — сказала она. — Да что это вы такое городите? Какие жуткие слова для уха легитимистки!
Ну, а каково, по-вашему, легитимисту их ощущать на устах? Я сдерживался семьдесят лет. Но вы спросили меня, ваша милость, и, если уж правда должна выйти наружу, нельзя выбрать время и место удачнее. Некогда, мы не знаем когда, на невесах произошел ужасный переворот, подобный Французской революции и равный ей по последствиям. Нынешний мир как нынешняя Франция — в руках Луи Филиппа.
Еще в силе, — продолжал он, — традиции Короля Солнца и его славного века, но ни один человек с ощущением великого ни за что не поверит, что Бог, создавший звезды, море, пустыню, поэта Гомера и жирафа, — это тот же самый Бог, который сейчас создает и поддерживает короля Бельгии, Швабскую поэтическую школу и ново-модные нравственные понятия. Будем, наконец, откровенны. Мы служим небесному Луи Филиппу, человечному Богу, и это так же верно, как то, что нынешний король Франции — буржуазный монарх.
Фрекен Малин смотрела на него бледная, открыв рот.
— Ваша милость, — сказал он, — мы служители короля по рождению, мы по праву наследства его приближенные, заветы Короля Солнца у нас в крови, и мы должны исполнять свой долг по отношению к законному повелителю, что бы мы сами о нем ни думали. Мы должны служить его вящей славе, ибо народ не должен сомневаться в величии монарха, подозревать его в слабости, и это мы с вами, ваша милость, ответственны за то, чтоб народ не прозрел. Цирюльник царя Мидаса не мог удержаться и шепнул камышам, что у его царственного клиента ослиные уши. Но мы-то с вами разве цирюльники? Нет, видит Бог, мы ме цирюльники, ваша милость.
