Марико Коикэ - Без аккомпанемента
На мгновение я смогла воочию представить себе, как будет течь долгое, очень долгое, невероятно долгое и абсолютно невыразительное время, которое начнется после расставания с Ватару. Я представила поток гнилой, застоявшейся воды, испускающей зловоние… воды пепельного цвета, лишенной каких-либо красок. Я совсем перестала понимать, куда мне двигаться. Как будто я одна стояла посреди бескрайней пустыни.
— А ведь я любила тебя, — прошептала я. — Так любила…
Сдерживать слезы не было сил, горло сжимало. Ватару прижал меня к своей груди. Я уткнулась лицом в мокрую, пахнущую дождем рубашку и расплакалась.
За окном слышался стук дождевых капель, падающих с навеса крыши. Ни дождя, ни ветра уже не было.
10Существует версия, что Чайковский тоже был гомосексуалистом. Гомосексуалист… После признаний Ватару я впервые разглядела это слово в пояснительном тексте, напечатанном на обложке «Патетической симфонии». То есть почти через десять месяцев после того, как Ватару подарил мне пластинку. За это время я много раз перечитывала текст на обложке, но на эту часть почему-то долго не обращала внимания.
Содержание там было такое: ни сам композитор, ни его окружение никогда не открывали правду о том, почему он назвал симфонию номер шесть «Патетической». Эта скрытность породила множество различных теорий, одна из которых утверждала, что в этой музыке Чайковский выразил переживания по поводу своей гомосексуальности. Все это говорилось одним коротким предложением, да и то лишь для того, чтобы показать, что гипотеза абсолютно дурацкая, и придумана она, чтобы принизить значение прекрасной музыки Чайковского.
Может быть, Ватару хотел, чтобы я прочитала это предложение и сама о чем-то догадалась? Может быть, он пытался таким образом мне что-то сообщить? Или он подарил мне «Патетическую» просто так, без всякой задней мысли?
Я снова и снова слушала эту симфонию. Я прослушала ее столько раз, что даже сейчас, через 20 лет, эта трагическая мелодия все еще звучит у меня в ушах.
После того, как Ватару открыл мне свой секрет, я много раз пыталась представить, из чего складывается их с Юноскэ обычный день. Чем они занимаются? Как проводят время?
Насколько мне было известно, в то время из-за политических волнений учебный процесс в университете Тохоку был полностью парализован. Неудивительно, что тема университета в рассказах Ватару и Юноскэ почти не возникала — другое дело, что и в повседневной жизни они большей частью, лучше даже сказать абсолютно, не выказывали никакого интереса к своим студенческим занятиям.
В университет они не ходили, дружеских отношений ни с кем особенно не поддерживали, поэтому, сколько бы я не пыталась представить себе их жизнь, все возникающие в моей голове картины получались какими-то нереальными. Например, во сколько они просыпались? В девять? В десять? Скорее всего даже позже, потому что оба были полуночниками. Итак, утром они встают и кто-то из них готовит растворимый кофе. К еде они были совершенно равнодушны, поэтому, я полагаю, на завтрак обходились одним кофе. А если что-то и ели, то кусок засохшего хлеба. Или делили пополам оставшуюся с вечера сладкую булочку.
Что же они делали после завтрака? Слушали пластинки. Наводили порядок в комнате. Читали книги. Либо уходили гулять. И Ватару, и Юноскэ жили на деньги, которые им присылали родители, поэтому иногда им, видимо, приходилось наведываться на почту за переводами или ходить к телефону-автомату, чтобы выклянчить еще немного денег. Хотя это нельзя отнести к разряду ежедневных занятий. Чем же они тогда занимали этот долгий промежуток от полудня до вечера?
Когда им надоедало сидеть в своей каморке, они вместе выходили в город. Распахивали дверь в кафе «Мубансо». Убивали там несколько часов. Тем временем туда являлась Эма. Или я. Наверное, мы с Эмой были для них долгожданным глотком свежего воздуха. Не удивлюсь, если они заранее, в качестве одного из обязательных пунктов дневной программы планировали встретиться с нами, чтобы, разбившись на пары, развлечься пустой болтовней.
Как правило, после этого Эма и Юноскэ уединялись в чайном домике, чтобы заняться сексом, но они крайне редко оставались там вместе до вечера. Вечером Ватару и Юноскэ, без сомнения, снова оказывались вдвоем. Что они делали в своем тесном чайном домике? Читали? Слушали музыку? Переговаривались о чем-то? Снова читали? Слушали музыку? Переговаривались? А как они ходили в баню? Брали один тазик, вешали на него два полотенца и вместе подныривали под темно-синий банный норэн?
В домике, где жили Ватару и Юноскэ, было огромное количество книг, но что это были за книги — вспомнить не могу. Ватару и Юноскэ были погребены под грудами книг, грудами пластинок и грудами папиросных окурков. Иногда они что-то читали, иногда что-то слушали, иногда пописывали какую-то прозу, изредка ходили в кино… и все. Кроме этого никаких особенных увлечений у них, похоже, не было. Они были людьми без увлечений. Людьми, которые не работали, не учились и не испытывали ни малейшего интереса к мирским удовольствиям, за исключением разве что пары-тройки вещей, относящихся к сфере искусства. Какими они были на самом деле? Неужели они и вправду жили, глядя только друг на друга?
Перед сном они, наверное, целовались. Может быть, держали друг друга за руки. Ватару говорил, что последние два года они с Юноскэ были просто друзьями, но я не знала, есть ли основания верить его словам. Поцелуи перед сном, нечаянные ночные ласки, легкое смущение при попытке переползти под соседнее одеяло в поисках тепла… — кто скажет, что всего этого не было? А если не было, о чем они вообще тогда думали, тихо проводя время в своей хибарке наедине друг с другом, без меня и без Эмы?
Но самую жгучую, самую мучительную ревность во мне вызывали не их поцелуи, не ласки и даже не содомские акты. Влечение, любовь, изнуряющая страсть, которую каждый из них испытывал к своему партнеру, удерживая его от проявления встречных чувств, но и не отрекаясь от него, — вот что заставляло меня ревновать так сильно, что иногда казалось, я могу сойти с ума. По сравнению с этим, хоть сотня содомских актов казалась полным пустяком. Выходит, что, обуздывая плотские желания, они все равно ждали, когда их вожделение прорвется наружу, словно вулканическая лава. Выходит, что мы с Эмой были просто временным реквизитом, который удачно подвернулся под руку именно в этот промежуток времени.
Все разговоры про платонические отношения — вранье, думала я. Если два человека пытаются подавить в себе взаимное влечение — неважно, одного они пола или разного, — то они обязательно начинают заниматься духовным сексом. Именно этот духовный секс, а вовсе даже не плотский, внушал мне бешеную ревность. У Ватару и Юноскэ был духовный секс. Занимаясь плотской любовью со мной и с Эмой, используя нас как ширму, они продолжали практиковать потаенный в неизмеримых глубинах, гротескный и эротичный духовный секс.
После разговора с Ватару, который состоялся в ту ненастную ночь, я много раз порывалась написать ему. Писала, рвала, а потом, собравшись с духом, принималась писать заново. Только через десять дней мне удалось написать письмо, которое, и то не без сомнений, я решилась опустить в почтовый ящик.
В этом письме я постаралась по возможности откровенно и спокойно выразить свои чувства. Я писала, что пока не оправилась от потрясения и, возможно, это состояние продлится еще какое-то время, но я надеюсь к нему привыкнуть, поскольку не думаю, что мне придется испытать что-либо подобное вновь. И полагаюсь я только на то, что время лечит. И что у нас с Ватару, наверное, уже не будет таких отношений, как прежде. Но даже понимая это, я ничего не могу поделать со своими чувствами, и это доставляет мне самые сильные страдания.
«Думаю, что ближайший месяц нам лучше не встречаться», — добавила я в конце. Из всего написанного в письме, это была единственная ложь. Какой там месяц — я бы и дня не смогла без него прожить. Я понимала, что неразбериха в наших отношениях с каждой встречей будет только увеличиваться, хотя бы потому, что каждый раз мы снова и снова будем повторять один и тот же разговор, но все равно не могла себе представить, как я смогу жить, не встречаясь с Ватару.
Тем не менее, я изо всех сил старалась напустить на себя фальшивую браваду. А что еще оставалось делать? Разве я смогла бы и дальше, день за днем изображать бессмысленные романтические отношения после того, как Ватару признался мне, что любит Юноскэ? Так что бравада — это единственное, что могло меня спасти. По крайней мере я в это верила.
Примерно через неделю в теткином почтовом ящике лежал ответ от Ватару. Посредине разлинованного листа бумаги для сочинений ровным тонким почерком было выведено: «Кёко, я готов ждать столько времени, сколько понадобится тебе, чтобы успокоить свои чувства. Увидимся в октябре. Жду встречи». Вот и все письмо. А после подписи была мелко нацарапана фраза по-английски, которая в переводе означала «Какой же я глупец!».