Юрий Козлов - Условие
Потом велели явиться за паспортом. Фёдор Фёдорович явился, но узнал, что паспорт не готов. «Почему не готов? Как так? Когда же будет готов?» — «Зайдите такого-то», — отчего-то удивился этим естественным, в общем-то, вопросам чиновник. Может, что с мочой, хотел спросить Фёдор Фёдорович, но, посмотрев в невыразительно-строгое лицо чиновника, промолчал. Тут до него дошло, что названный день — последний перед предполагаемым отбытием. Фёдор Фёдорович подумал, чиновник издевается над ним.
Неожиданно он утратил всякий интерес к поездке. Никто никуда его не вызывал, не рассказывал подробно, что будет за фестиваль, как там себя вести Фёдору Фёдоровичу, что отвечать, если вдруг привяжутся с разговорами. Стало быть, никуда-то он не поедет. Мила советовала подольститься к чиновнику, подарить книжку. Фёдор Фёдорович наотрез отказался: «Хватит с меня баночки!» — «Какой баночки?» — «Не важно, господи, Мила, ну, не поеду, не сходить же из-за этого с ума! И когда он назначил, не буду звонить, хватит унижаться, пусть сам звонит!»
Словно в подтверждение невесёлого его предположения, в указанный день звонка не последовало. Фёдор Фёдорович почувствовал странное злое облегчение. Ему надоело сидеть в раскалённом летнем городе, ждать неизвестно чего. Звонок настиг, когда они с Милой в последний раз оглядывали квартиру — везде ли выключили свет, перекрыли ли газ? — перед отъездом к тестю на дачу. Чиновник как ни в чём не бывало сообщил, что паспорт выправлен, теперь необходимо получить валюту, взять билет на самолёт. «И вы думаете, я успею?» Чиновник не уловил иронии, заметил, что самолёт улетает ночью, у Фёдора Фёдоровича полно времени, у него, случалось, люди оформлялись за час до рейса. «Федя, — схватила его за руку Мила, — ты обязательно должен привезти ему какой-нибудь сувенир». Фёдор Фёдорович тупо смотрел на телефон. «Да-да, конечно…» В общем-то ему уже был симпатичен этот милый — ведь сам позвонил! — человек.
Всё последующее промелькнуло, как во сне: езда по учреждениям, новенькие жёлто-коричневые банкноты с мельницами и готическими соборами на одной стороне и с какой-то знакомой по учебникам истории длинноносой личностью в огромном берете на другой, самолётный билет в глянцевой обложке, который с ласковой улыбкой протянула Фёдору Фёдоровичу девушка в синей пилотке. В международном зале, несмотря на летнее время, было прохладно, пустынно. Потом Мила спешно гладила бельё и рубашки, собирала чемодан, бегала по магазинам в поисках сухой колбасы, консервов. «Вот ещё, тратиться там на жратву, лучше привезёшь чего-нибудь!» Фёдор Фёдорович спохватился, позвонил чиновнику: «Простите, а куда мне идти из аэропорта? В какой хоть гостинице буду жить?» — «Разве я не говорил? Вот память… Вас встретит советник нашего посольства по культуре. Он всё расскажет, объяснит». — «Да как я его узнаю?» — «Не волнуйтесь, — засмеялся чиновник, — самое трудное, я бы даже сказал, невозможное за границей — это пропасть, потеряться».
Очнулся Фёдор Фёдорович в самолёте, мерно гудевшем турбинами. Внизу — в довольстве, в музыке, в раскинувшихся среди парков летних кафе — проплывала Европа.
После мгновенных паспортной и таможенной проверок, выразившихся в том, что один человек в форменной фуражке небрежно шлёпнул ему в паспорт печать, другой — в белоснежной рубашке с эмблемой на рукаве — жестом попросил поторопиться пройти с чемоданом мимо стойки, Фёдор Фёдорович очутился в бескрайнем, как ему показалось, залитом светом зале среди сияющих стрелок, каких-то разноцветных указателей, мигающих, мелодично позванивающих автоматов, киосков, лотков, крохотных баров, среди спокойных, словно бы и никуда не спешащих, изысканно одетых людей. На малиновом бархатном диванчике в нише, лицом вниз, спал негр в белых носках. Ботинки негр аккуратно поставил под диванчик. Никто почему-то его не тревожил, не говорил, что спать не полагается. Никто никого и не встречал. Фёдор Фёдорович неуверенно двинулся вперёд.
Вокруг было как-то всего много, свыше разумных потребностей. В особенности цветов. И слишком мало людей. Люди равнодушно шли мимо, видать, привыкли к изобилию. Наверное, дороговато, подумал Фёдор Фёдорович. Однако, сопоставив цены с выделенной ему на расходы скромной суммой, убедился, что нет, вовсе не дороговато. Где же советник по культуре? Как, интересно, узнает он Фёдора Фёдоровича — длинноволосого, в потёртых вельветовых джинсах, в красивой, где-то ухваченной по случаю Милой, рубашке? Рубашка, правда, была великовата, но тут на одежду внимания не обращали.
Фёдор Фёдорович подумал, пожалуй-ка, выпьет он сейчас за одним из столиков. А потом позвонит в посольство, телефон у него был. Только он сел, появился официант. Словно караулил.
— Кофе, вермут, — сказал Фёдор Фёдорович.
Официант что-то уточнил, наверное, сколько вермута? Фёдор Фёдорович показал пальцами сколько.
Необъяснимый покой снизошёл на него за столиком в аэропорту чужого города, где его никто не встретил. Фёдор Фёдорович медленно прихлёбывал кофе, смотрел по сторонам. Спешить, суетиться, что-то у кого-то спрашивать казалось здесь диким.
Тут подошёл молодой человек, оказавшийся этим самым, недобро поминаемым Фёдором Фёдоровичем советником. Он приветливо поздоровался, непринуждённо подозвал официанта, тот принёс апельсиновый сок. «Я за рулём, тут с этим довольно строго», — извинился советник. Он с интересом расспрашивал Фёдора Фёдоровича о последних театральных спектаклях, фильмах, нашумевших книгах, журнальных новинках. Но по тому, каким озадаченным делалось его лицо, когда Фёдор Фёдорович входил в некоторые профессиональные подробности, чувствовалось, что культура — либо не очень давнее, либо не основное поле деятельности советника. Точно такое же выражение появилось на его лице, когда Фёдор Фёдорович взялся расспрашивать о культурной жизни этой страны, называть фамилии здешних писателей; режиссёров. Советник порекомендовал посетить известные музеи, объяснил, как добраться до них из отеля, рассказал, где самые дешёвые, демократичные магазины и кинотеатры. Если у Фёдора Фёдоровича возникнет желание совершить экскурсию по городу, он присоединит его к какой-нибудь группе наших туристов, сообщит, во сколько и куда подойти. О театральном фестивале отозвался как-то неопределённо: «Походите, посмотрите…» На вопрос Фёдора Фёдоровича, а разве он не будет ходить вместе с ним, сожалеюще развёл руками: «Я бы с радостью, но должен ехать в другой город. Ничего, вернусь, вы мне расскажете, хорошо?» Подозвав официанта, советник расплатился за себя и за Фёдора Фёдоровича. «Ладно вам, — улыбнулся, когда тот запоздало полез за бумажником, — я тут всё-таки зарплату получаю». Советник произвёл на Фёдора Фёдоровича приятное впечатление.
И полетела неделя, показавшаяся Фёдору Фёдоровичу бесконечной, пока длилась, и вдруг съёжившаяся, как шагреневая кожа, до размеров нереального какого-то мгновения, когда истекла, когда вернувшийся советник повёз его в аэропорт.
Не приснилось ли всё это?
Ранние прогулки вдоль каналов, по которым поднимались в город разноцветные пластмассовые баржи, гружённые продуктами и овощами.
Странные спектакли в арендованном суперсовременном спортзале, от которых голова шла кругом.
Огромный — в аквариумах, в летающих шарах, в пеннобегущем из никелированных кранов пиве — рынок, вдоль рядов которого Фёдор Фёдорович бродил как заворожённый. Единственно было непонятно: куда уходит эта пропасть съестного? И каким образом восполняется в неизменной свежести, неизменном количестве на следующий день?
Вечерние выходы в город, какой вопреки ожиданиям не жил порочной жизнью, а целыми кварталами непробудно спал. Лишь одна улица — тротуар под стеклом, парник разврата — бесстыдно сверкала огнями, но ею владели расхристанные негры, наркоманического вида азиаты. Едва отбившись от кудрявого, куда-то его заманивающего подонка, Фёдор Фёдорович увидел неумолимо наплывающего, распахнувшего объятия, гигантского негра с сигарным окурком в зубах. Фёдор Фёдорович свернул со злачной улицы, неуверенно побрёл в сторону отеля вдоль чавкающего в ночи канала. Под одним из мостов почудился свет. Фёдор Фёдорович не поленился, поднялся на мост, посмотрел вниз. У костра покачивалась косматая длинноногая девица в обтягивающих металлических колготках, обмотанная какой-то мешковиной. Тут же горбились ребята в чёрных кожаных куртках, с подведёнными глазами, с каторжными причёсками. Фёдору Фёдоровичу запомнился взгляд девицы: уверенный, гордый, даже какой-то победительный. Чего не было в нём, так это смирения, раскаянья, юродства, неизменных спутников порока, отступничества.
Чего-то Фёдор Фёдорович не понимал. Что заставляет девицу, каторжных ребят столь вызывающе бездомничать среди отлаженной, благополучной жизни? Что заставляет остальных равнодушно проходить мимо, словно их это не касается? И что — при таком-то равнодушии! — заставляет этих остальных вылизывать булыжные мостовые, подстригать газоны и деревья, превращать рынок во вселенскую выставку провизии, производить совершенно ненормальное количество промышленной продукции, которая уже не помещалась в обычных магазинах, многоэтажных супермаркетах. Удешевлёнными излишками в дощатых окраинных балаганах торговали негры, индонезийцы, спившиеся бабы.
