Сибирский папа - Терентьева Наталия
– Как-то мне тревожно за тебя, – наконец сказал он. – Я, пожалуй, тебя напишу, если не возражаешь… – Он взял подрамник с натянутым холстом и поставил перед собой на мольберт. – Ты правда так похожа на Толю. Но в тебе есть что-то иное… Интересно бы вас вместе написать. Рядом… или, наоборот, напротив друг друга… У вас хорошие отношения?
– Мы только вчера познакомились по-настоящему, – засмеялась я.
– Правда? А кажется, что между вами есть связь… – Николай, разговаривая со мной, быстро набрасывал мой портрет. – Ты ведь не встретила еще своего человека, правильно?
Я немного смутилась. Что он имеет в виду? Любовь?
– Наверное, нет.
– Но рядом с тобой кто-то постоянно есть… Сейчас… – Николай, глядя даже не на меня, а в сторону, в угол мастерской, как будто послушал что-то, слышное ему одному. – Да, есть. Причем двое, правильно. Один – старше, худой, второй – младше или ровесник, но совсем инфантильный… Оба высокие, довольно нескладные… Не друзья… И как-то все негармонично. Особенно с тем, кто старше… Или нет, со вторым тоже не очень. Дисгармония.
Я стояла, замерев. Это что? Он каким-то образом узнал про Кащея и Гену? Но это невозможно. А тогда что? Он ничего не знает, видит меня в первый раз и всё про меня рассказал? Как это может быть? Куда он смотрит, что слушает?
– Да… – продолжал он. – И еще двое… или это один человек? Нет, нет… все-таки двое… Мама и бабушка? Нет… Отец и мать? Родители? – Он удивленно посмотрел на меня.
– Ну да, мама и папа, – проговорила я.
– Хорошие отношения, теплые, да? Но расстояние между вами есть… гм…
– Как вы это понимаете?!
– Чуть-чуть повернись… – попросил меня Николай. – Да, вот так, чтобы свет падал…
Он больше ничего не говорил и еще некоторое время молча рисовал. Потом вдруг нахмурился, посмотрел на меня, как будто опять услышал что-то и отодвинул от себя мольберт.
– Нет, – ответил он словно кому-то, кого я не видела. – Нет, – повторил он, глядя на меня.
– Можно взглянуть? – Я быстро подошла и успела увидеть набросок, хотя он и попытался загородить его собой.
– Не надо.
– Почему?
Я успела увидеть, что на портрете, который он начал набрасывать, я стою в полный рост, как будто меня резко остановили на бегу. Я оглядываюсь, смеясь или удивляясь – это в наброске еще непонятно… И у меня осталось очень тревожное ощущение от этого рисунка.
– Почему так?
– Всё, пойдем. – Николай решительно открыл дверь и подождал, пока я выйду.
Мне стало как-то не по себе. Такие яркие прекрасные картины, а сам художник странный, и я бы не назвала его солнечным человеком, а еще он всё про всех знает или чувствует… Вот и сейчас, что он такое почувствовал про меня, почему даже от быстрого наброска появилось ощущение опасности, тревоги?
– Ну, как вы, поговорили?
Нам навстречу шел отец, за ним, не очень довольный, плелся Йорик, увидев меня, мальчик бросился ко мне, как будто не видел меня год, обнял, взял за руку.
– Коля, вот деньги. – Отец протянул художнику несколько пятитысячных купюр.
– Да куда мне столько! – отмахнулся тот. – Ты же мне всё привез! У меня продуктов – запасы на случай голодовки!..
– Пусть будет, краски новые купишь, в город можем съездить. Ну и вообще. Я же продаю твои картины. Я тебе говорю – ажиотаж. Пиши.
– Не могу так быстро, Толя.
– А ты не быстро, ты потихоньку пиши и каждый день.
– Хорошо, – кивнул художник. – Только я по-другому работаю. По-разному, точнее. Иногда не пишется. Не знаю ничего. А иногда не замечаю, как вечер настал.
– Ладно… – Отец улыбнулся. – Ну, что скажешь про мою дочь? Хорошая девочка, правда? Вот хотел тебе ее показать.
Николай взглянул на отца каким-то странным взглядом, так мне показалось. Как если бы тот говорил совсем другое. Ведь отец сейчас сказал такие простые человеческие слова и очень искренне. А Николай почему-то смотрел на него то ли с недоверием, то ли с опаской… Или я все это придумывала?
– Пойдем, нашу речку покажу, – сказал Николай. – Самое красивое место во всей области. Сюда повадились было ездить фотографировать свадьбы, даже дорогу стали улучшать, а то все застревают. Но весной речка разлилась и так подмыла дорогу, что передумали.
– И с речкой мы договорились, видишь, – подмигнул отец. – Зачем здесь толпы людей? Пусть место сохранится нетронутым. Коля – это жемчужина, я ее берегу. Я еще другим художникам помогаю, и художественную школу открыл для детей, но Коля – особое дело.
Николай кивнул, как-то отстраненно. На самом деле я понимаю, почему отец говорил, что он долго не мог поверить, что человек, сидевший у монастыря – автор картин. Чуть замедленно говорящий, насупленный, с виду совсем закрытый и сумрачный человек пишет солнечные, брызжущие светом картины, на которые хочется смотреть бесконечно. В них тепло, радость, свет, завтрашний день. А в нем самом – грусть и сомнения.
Задуматься мне не дал Йорик, который шел рядом со мной и все время что-то спрашивал и требовал ответа. Я не очень умею разговаривать с маленькими детьми, но выхода не было, я отвечала, тем более что мальчик мне на самом деле понравился, и я чувствовала, что мы – близкие родственники.
У реки отец хотел нас всех сфотографировать, но Николай тут же отошел в сторону.
– А, я забыл! – засмеялся отец. – Да, Коля не фотографируется.
– Почему? – удивилась я.
– Когда где-то появляется мое изображение, я как-то плохо себя чувствую, – пожал плечами художник.
– Я же говорю – чудак человек! Ладно, сфотографируй тогда нас всех троих. Зря что ли берег этот сохраняли – для своих собственных фото. Наш семейный портрет не напишешь потом? Меня с детьми?
Николай посмотрел на отца каким-то затравленным взглядом, смысл которого я не поняла.
– Попробую… – пробормотал он, протягивая отцу его телефон. – Посмотри. Вроде хорошо вышло… Похожи на тебя дети… Сильная кровь…
Отец не видел, что у Николая как будто все портилось и портилось настроение с первой минуты сегодняшней встречи, или же просто не обращал внимания, возможно, привык к перепадам настроения художника. Мне же хотелось с ним поговорить, но я не знала, как и о чем его спросить. Стала спрашивать об экологии края, но Николай отвечал неохотно, путался, я видела, что он далек от этой темы – то ли сейчас, то ли вообще.
Очень некстати мне стал писать Гена. Я несла телефон в руке, по дурацкой привычке, и телефон то и дело звякал. Я выключила звук, но видела, как по монитору бегут его сообщения, бегут и бегут… Начал Гена с панического сообщения: «Всё отменили! На экскурсию взяли только иностранцев, встречи с местными экологами не будет. И концерта тоже!» И поскольку я сразу не послала ему в ответ миллион вопросительных знаков и рыдающих розовых котят, он стал писать о чувствах, которые овладели им в связи с моей бесчувственностью и равнодушием.
Он мне пишет постоянно, каждый день, паузы бывают, только если он чем-то занят сверхважным. Например, в прошлом году летом он ездил на практику в Португалию, в Лиссабон, перед этим поссорился со мной – именно так, «поссорился», не мы поссорились. И оттуда ничего не писал, целых две недели. А когда вернулся домой, в Тарусу, и засел в своей комнате на втором этаже милого старого дома с видом на Оку, то стал забрасывать меня письмами, лисятами и котятами. Потом, при встрече, подарил наклейку с надписью «Lisboa», которую надо приклеивать на твердую поверхность. У Гены с подарками, как известно, очень туго. Ведь лучше ничего не дарить человеку, чем такую ерунду. Древняя пословица про дареного коня и его зубы здесь не подходит. Потому что одно дело тебе дарят коня, а ты сомневаешься, достаточно ли он хорош для тебя и есть ли у него, чем жевать овес, а другое дело – ты получаешь в подарок наклейку и под напряженным взглядом своего друга краснеешь от абсурда этой ситуации. Сейчас Гена, уловив, что я чем-то занята и не хочу переписываться, устроил маленькую истерику. Я быстро просмотрела лихорадочные вопросы и упреки, которые строчил Гена:
