Олег Рой - Амальгама счастья
– Это мсье Андре Жийон, старинный и верный друг нашей семьи. Его адвокатская контора давным-давно представляет наши интересы за рубежом, особенно в Швейцарии. И ты должна бы знать, что именно у него в руках хранились все оригиналы документов, оставленных матерью на твое имя…
Плотников на секунду замешкался, подыскивая, видимо, комментарий, приличествующий случаю и годный для ушей иностранца, и эта пауза дала возможность мсье Жийону молниеносно вмешаться в разговор, не перебивая собеседника и не высказывая неучтивости.
– Я не мог вырваться в Москву раньше; вы понимаете – дела… Хотя, конечно же, мне очень хотелось проститься с Верой… – Даша уловила в его голосе, под привычной французской учтивостью, нотку невыдуманного сожаления, искренней теплоты – и сама поразилась, какую истовую благодарность почувствовала за это к незнакомому иностранцу. А он уже продолжал: – Вы понимаете, я надеялся, что вы сами свяжетесь с нами немедленно. Но, думал я, может быть, горе…
Он слегка запнулся, нахмурился, бросил взгляд на Плотникова, который ответил ему преувеличенно спокойным кивком головы, и вновь повернулся к Даше.
– Откровенно говоря, я и сейчас вряд ли смог бы прилететь в вашу прекрасную страну – уже послезавтра я должен быть в Париже, мы готовим там юридическое обеспечение крупной и важной сделки, и эти последние дни я планировал посвятить окончательной подготовке документов. Но когда вчера вечером мне позвонил мсье Плотников, – Сергей Петрович вновь кивнул, выразительно глядя на Дашу, – и попросил о предоставлении информации, которая уже не является тайной, а также о… о немедленной помощи… Я не смог ему отказать.
Они все еще стояли рядом, глядя друг на друга, и, поскольку девушка по-прежнему не говорила ни слова, мужчины явно начали нервничать – один меньше, другой больше, но оба чутьем понимали нескладность и какую-то неправильность происходящего. Вновь произошел быстрый обмен взглядами, и мсье Жийон, нервничая с каждой минутой все сильнее, поправляя дорогие красивые очки, предложил:
– Быть может, мы присядем, господа?
Плотников первым последовал этому приглашению. Вслед за ним за столик присела и Даша, но глаза ее оставались отсутствующими, а губы – все так же крепко сжатыми. Француз беспомощно посмотрел на Сергея Петровича, и тот взял инициативу в свои руки.
– Еще вчера я объяснил нашему уважаемому другу, что у нашей семьи… гм… могут быть свои взгляды на решение Веры Николаевны по поводу управления этим замечательным Фондом. О, конечно же, – с иезуитской улыбкой поправился он, – мы ни в коем случае не подвергаем сомнению и не оспариваем последнюю волю матери. Но нам думается, что при ближайшем рассмотрении в оставленных ею документах могут возникнуть неясности. Или, скажем лучше, отдельные не совсем ясные места…
Дядя облизнул губы и посмотрел в упор сначала на племянницу, а затем на адвоката. Тот хранил безупречное, чуть-чуть насмешливое молчание, и Даша внезапно подумала, что напрасно дядя так уж уверен в полной лояльности «старинного и верного друга семьи». Если бы ей действительно захотелось бороться, драться, судиться, отстаивать свои интересы, то еще неизвестно, кому бы стал помогать, на чью сторону встал бы мсье Жийон. Тем более что в глазах его, неотрывно устремленных на девушку, помимо профессионального любопытства и изящного цинизма, так свойственного всем адвокатам, знатокам человеческой природы, появились за последние минуты еще и странная грусть, легкое сочувствие и даже задумчивая нежность.
– Позвольте мне расставить все точки над «i». – Вмешательство француза, похоже, было для дяди несколько неожиданным, но возразить он не мог. – Я понял, мадемуазель Смольникова, что у вас есть деловое предложение к вашему дяде, которое представляется ему весьма интересным. Я со своей стороны, если вы поручите мне заниматься этим делом, мог бы взять на себя изучение прецедентов в этой области и обеспечение правовой базы – если это, конечно, окажется возможным после тщательного изучения последних распоряжений вашей бабушки – для передачи Фонда в руки прямых наследников. Разумеется, пока это могут быть лишь предварительные консультации, но в целом…
Она внезапно подняла голову. Внимательно посмотрела на собеседников, мысленно собрала всю свою волю в кулак и наконец сформулировала для себя то, что ей сейчас было нужно: не вступать вообще ни в какие переговоры. Не просить, не объяснять, не спорить. Не унижаться. Ничему не верить. Ничего, ничему, ни с кем… Просто уйти.
– Благодарю вас, господин Жийон. – Голос Даши, впервые услышанный адвокатом, прозвучал за столиком так неожиданно, чисто и звонко, что мужчины невольно снова переглянулись. – Я не готова пока обсуждать этот, без сомнения, весьма серьезный вопрос. Но я сообщу вам, когда приму решение… Я могу попросить вашу визитную карточку?
Ей казалось, что она слышит свой голос откуда-то издалека, со стороны, и, мельком удивившись тому, как гладко и правильно она еще способна строить фразы, приняв из рук изумленного француза карточку, она быстро закончила:
– Мне хотелось бы отметить, что Сергей Петрович, к сожалению, получил не совсем точную информацию – и к тому же из вторых рук. Мне жаль, что все произошло совсем иначе, нежели хотелось мне… и бабушке Вере Николаевне.
Девушке еще хватило сил и присутствия духа добавить на прощание несколько вежливых фраз; потом она поднялась из-за стола, показывая, что встреча окончена. Посмотрев заплаканными, но очень ясными прозрачно-зеленоватыми глазами на ошарашенного, раздраженно кусающего губы дядю и улыбающегося одними кончиками губ адвоката, она быстрыми шагами вышла из бара, получила из рук угодливо-вежливого служителя шубу и спокойно направилась к дверям отеля. Но, едва лишь оказавшись вне поля зрения своих недавних собеседников, девушка начала машинально ускорять шаги и вскоре уже бежала по ярко освещенной улице – в темноту, в переулки, в круговерть мелкой московской поземки. Сердце отчаянно билось в ее груди, в глазах то вскипали, то уходили внутрь, в самую душу, злые, постыдные слезы, голова кружилась и болела, и Даше казалось, что этому бегу, этому несчастью, этой ненависти в ее жизни не будет конца и она навсегда обречена бежать по невнятной ночной пороше непонятно куда, непонятно зачем, к тем, кто не ждет и не любит ее, бежать, оставляя за спиной надежды, иллюзии и поверженные грезы.
Оказавшись дома, она, не раздеваясь – как была, в шубе, в уличной обуви, быстро прошла в комнату, резко щелкнула выключателем бра над изголовьем дивана и кинулась к бабушкиному трюмо. Обнимая его в рассеянном, неверном свете ночника, словно неуклюжего, но дорогого друга, плача и всхлипывая, как ребенок, она гладила теплую ровную поверхность зеркала, вдыхала знакомый запах старины и пыли, касалась рукой канделябров, прихотливо изогнувшихся над ее головой. Наконец, почувствовав, что силы ее иссякают, что ее не хватает уже даже на то, чтобы просто плакать, она наклонилась к прохладной мгле ближе, еще ближе, глубже – и, вздохнув, сделала полный глоток…
Глава 12
…Вода в роднике была вкусной, свежей, с отчетливым привкусом сладости и такой холодной, что у нее заломило зубы и перехватило дыхание. Еще глоток, еще один – и, утолив наконец так долго мучившую ее жажду, она принялась плескать себе в лицо полные пригоршни искрящихся капель, смеясь сама над собой и поддразнивая собственное отражение, улыбавшееся ей из почти зеркальной глади водного пространства.
– Ты словно ундина, – раздался за ее спиной любимый голос. Звуки этого голоса были полны веселья и нежности, и, обернувшись, она увидела Марио, подходящего к роднику, и к ней, и к ее жизни и с каждым шагом словно вплетавшего свою судьбу в хитросплетения ее судьбы. Она потянулась к нему нетерпеливо, точно после долгой разлуки – да так оно, в сущности, и было! – и проговорила, чуть задыхаясь от переполнявших ее чувств:
– Я так соскучилась…
Он по-доброму усмехнулся:
– Соскучилась по мне? Или по синеве нашей страны?..
Она не ответила: вопрос был риторический, и разговор вскоре замер в их объятиях и растаял сам собой, как тает звук фортепьяно, извлеченный из клавиатуры умелой, натренированной рукой. Даша чувствовала его щеку, прижатую к ее волосам, ощущала его дыхание, крепость его рук и бережность, легкость движений – будто он боялся разбудить или потревожить уснувшего ребенка. И, счастливая тем, что Марио рядом, снедаемая желанием заглянуть ему в глаза и увидеть в них то, что было ей так нужно, она тихо высвободилась из его объятий и вскинула голову навстречу его взгляду.
Но то, что довелось ей увидеть в этот момент, напугало девушку и потрясло до самых основ ее существа. Лицо Марио стало вдруг отстраненным, напряженным и каким-то растерянным. Он послушно опустил руки, будто бы подчиняясь ее желанию высвободиться, но тут же снова задвигал ими по воздуху, как слепой, с силой отшвыривая в стороны невидимые Даше препятствия. Синие глаза застыли, впились в нее, точно не узнавая, зрачки окаменели, и все черты его внешности обострились и стали угловатыми. Побледнев, дыша часто, тяжело, он шагнул вперед, вытянул руки и… прошел сквозь Дашу, словно ее и не было рядом, словно она была не более чем мечтой, грезой, прихотливым облачком его желаний… «Где ты?!» – крикнул он, отвернув от девушки искаженное мукой лицо, и она с ужасом поняла, что больше не существует для Марио. Их миры разошлись, и она снова потеряла его.
