Слава Курилов - Один в океане. История побега
– Кто это мы? – не понял я.
– Мы с кошкой.
Кошку пришлось приобщать к воде, чтобы море было для нее не только супом в тарелке, с края которой она выгребала вкусных креветок. Потом я не раз видел их с Виктором под водой в бухте на глубине трех-четырех метров.
Кошка стала самостоятельно ходить на рыбалку в шторм и, когда волна окатывала ее с головой, уже не пугалась, а продолжала выхватывать когтями из воды мелкую живность.
Метрах в восьмистах от берега мы установили под водой мачту с приборами-датчиками, по которым вели наблюдения. К торчащему из-под воды концу мачты привязали канат, соорудили плот из пустых бочек с деревянным настилом и, перебирая руками по канату, плавали на нем к мачте. Кошка увязалась ходить с нами на плоту. Мы добывали ей креветок и рыбу, она съедала все, урча от удовольствия, и дожидалась нас, пока мы работали под водой. Порой большая волна смывала ее в море, она подплывала сама – хвост трубой, кончик хвоста загнут, как флюгер, глаза вытаращены, и быстро-быстро перебирает всеми четырьмя лапами. Если ее сносило течением и она не могла доплыть самостоятельно, кто-нибудь нырял за ней и брал ее на плечо, а она, стоя на задних лапах, передними держалась за его голову. Как-то раз ее смыло при подходе к берегу, и никто этого не заметил (она не мяукала в воде, боясь захлебнуться). Она выплыла сама и пришла в лагерь следом за нами как ни в чем не бывало.
По вечерам мы собирались за большим столом под деревьями на берегу. У нас часто бывали гости, и кошка любила выступать перед ними. Ей разрешалось все что угодно, кроме одного – лазить по столу. Однажды, возвратившись вечером с моря, я увидел такую картину: кошка танцевальным шагом разгуливает по столу между стаканами, а гости любуются и от восхищения чуть ли не аплодируют. Время от времени она останавливалась, осматривалась – нет ли нас поблизости – и продолжала свое представление. В эту минуту появился Саша, только что вышедший из моря – мокрые вьющиеся волосы спадают на плечи, струйки воды стекают по телу. Он направился к столу и тут увидел кошку. Долго не думая, он сгреб ее за лапы, закинул за спину и вытер ею обе лопатки. Потом перекинул на грудь и вытерся несколько раз, как полотенцем. И обтерев ею же лицо, небрежно запустил за спину, даже не посмотрев, куда она улетела. Гости онемели, а Саша, рассеянно бросив «привет», подсел к столу.
Примерно в тридцати метрах от берега среди огромных камней стояла скала. Часть ее вершины была стесана, и там свободно размещались несколько человек. Позади была уютная бухта, где мы держали наш плот и откуда выплывали с аквалангами в море во время шторма. На случай плохой видимости мы проложили по дну канаты и часто ночью по этим канатам-тропинкам отправлялись на охоту с подводным фонарем. Иногда я приглашал гостей – обычно это были девушки – на ночную прогулку. Большинство опускались под воду впервые, да еще ночью, да еще на глубину более десяти метров. Мы были телохранителями новичков. Наш маршрут пролегал мимо подводных скал, через гроты и заросли морских водорослей, в подводные пещеры. Гости обалдевали от впечатлений. Потом на вершине скалы мы устраивали вечера при луне и при свечах. Как-то в разгар такой вечеринки Виктор подошел к краю скалы и исчез. Гости застыли и уставились на нас, не понимая нашего спокойствия. То, что было нормально для нас, казалось им чем-то абсолютно невероятным. Я незаметно подал Саше знак успокоить девушек. Он встал, на мгновенье задержался у края – и так же просто, как и Виктор, полетел в темноту. Мы спали на этой скале и привыкли нырять с любой ее точки днем и ночью.
Когда не было гостей, мы устраивали роскошные пиры на скале для нас троих. Почти вся наша еда была из моря – камбала, мидии, крабы, водоросли, рапаны, пателлы. Капустин готовил камбалу и моллюсков, я искал грибы в лесу, делал салаты. Мы пировали молча. Мы привыкли к языку жестов под водой, выражение глаз, движение губ, едва уловимый поворот головы заменяли нам слова. Да и нужно ли было нам говорить, если мы привыкли постоянно быть настороже, если наше внимание и наши чувства были обостренными и настороженными, как у диких животных, помогая нам мгновенно реагировать на опасность и быть счастливыми и умиротворенными, когда ее не было. Шорох гальки в полосе прибоя мы еще издали могли отличить от шороха гальки под ногами патруля, плеск волн в тихой бухте мы не путали с легкими ударами воды о борт пограничного катера, дежурившего в этом районе, а появление любого плавучего предмета в море вносило в наш мир едва уловимый, но тут же заметный для нас диссонанс. Когда пограничники с собаками приходили обыскивать берег, мы доставали спрятанные на глубине акваланги и уходили переждать тревогу далеко в море, всплывая там, где не шарит луч прожектора. Вокруг было такое богатство красок, звуков, запахов, прикосновений воды и воздуха к обнаженной коже! Мы отвыкли от стен и электричества, солнце, луна, костер на берегу давали нам свет и тепло и были нашими друзьями и сообщниками.
Само бытие было наслаждением, даром, который мы не замечали, потому что он казался таким естественным!
Это была наша счастливая Аркадия.
Это была свобода…
Ночь и море
Я не могу забыть ту ноябрьскую ночь. Если бы кто-нибудь рассказал мне, что видел Средиземное море абсолютно неподвижным и гладким, как озеро, я бы, возможно, поверил, потому что вспомнил бы эпизод из Библии, когда Иисус Навин попросил Бога остановить солнце. Ведь если солнце остановилось, наверное, и море может стать неподвижным?
Наше небольшое научное судно следовало курсом на восток в открытом море вблизи берегов Египта. Это был обычный рейс с остановками через каждые десять миль для выполнения научной программы. В намеченных точках судно ложилось в дрейф, за борт спускались океанографические приборы для измерения физических величин.
В первые дни рейса на палубе до полуночи не прекращались разговоры, смех и музыка. На корме в вечерние часы было даже слишком многолюдно для такого небольшого судна, но вскоре людей стало меньше. В конце второй недели никто уже не любовался заходом солнца, не стоял неподвижно на баке и не беседовал с рулевым на капитанском мостике. На очередной океанографической станции появлялись молчаливые люди-роботы и, выполнив работу, исчезали в каютах под палубой.
Тот вечер был необычным. Край солнца легко коснулся горизонта, солнечный диск стал увеличиваться до огромных размеров, расплываться и покачиваться. На нем появились темные полосы, пятна и силуэт далекого судна. Большое красное полушарие продержалось еще минуту-другую – и остались только небо и море. Я отстоял свою вахту, но спать не хотелось. Море как будто затаилось – ни малейшего ветерка. Берег Северной Африки был по карте сравнительно близко, каких-нибудь сорок-пятьдесят миль, но вокруг, насколько хватало взгляда, не было видно никаких признаков земли.
Только что закончились очередные измерения, приборы показались на поверхности воды, заработала машина, корабль развернулся, набрал ход и взял курс на восток – к следующей точке.
Я вышел на корму – она была безлюдной. Небо оставалось безоблачным, не считая одного-единственного кучевого облака, внезапно выросшего на западе у самого горизонта. Если бы я не видел, как оно появилось, я бы не поверил, что это облако. Над нами в небе величественно парил остров. Фиолетовые горы четко выделялись на фоне темно-красного неба, и над ними сиял серп молодой луны. Небо, сначала подсвеченное снизу солнцем, потемнело, но луна становилась ярче и освещала вершины гор сверху, сохраняя их четкие очертания. Горы поднимались все выше и выше. Серп луны чуть-чуть опустился над серединой острова. Прошел час, другой – остров не удалялся. Создавалось впечатление, что мы движемся вокруг него: показались новые, ранее не видные вершины; освещенные луной склоны чередовались с густыми тенями скрытых долин. Наш корабль, казалось, становился все меньше и меньше на фоне гор, двигаясь кормой вперед, не в силах вырваться из их магического притяжения.
Когда луна приблизилась к самой оконечности острова, на ее пути оказался склон высокой горы. Очертания острова стали расплываться, он удалялся и выпускал корабль из своего притяжения. Наконец остров исчез в темноте, как будто опустили занавес.
Меня позвали в лабораторию подготовить приборы. Обязанности заставили меня находиться внутри корабля несколько часов. Корабль сбавил ход и медленно двигался к следующей намеченной точке без малейшей качки, как будто мы вошли в порт и приближались к причалу.
Еще раньше я заметил, что море ведет себя как-то странно. Меня так и подмывало подняться и посмотреть, что там происходит. И вот я закончил работу, рванулся по трапу наверх, на палубу, и побежал к борту судна.
